Значок за семейные ценности

      — Считаешь, что знаешь меня? — Слава с горькой ухмылкой смотрит на него сверху вниз. — Там и знать нечего. Ты открытая книга. Мирон вдавливает татуированными пальцами сигарету в банку из-под шпрот, полную окурков. Разглядывает осыпавшийся на подоконник пепел; в голове мелькает неприятная ассоциация с сероватой перхотью. — Может быть. Но ты прочитал лишь аннотацию, написанную мной, — он задумчиво покачивает на это головой. — Как пафосно. Особенно для тебя. Долго думал? — Обижаете, Мирон Яныч, я и фристайлом когда-то занимался. Жаль, что вы и об этом не удосужились узнать. — А ты так хочешь, чтобы я что-то о тебе знал? Что за гиперфиксация на моей личности, Вячеслав? Никак отъебаться не можете. И это на самом деле очень правильные вопросы, которые стоило задать ещё тогда, при их случайной встрече на какой-то вписке или уже менее случайной на фестивале, или ещё менее случайной сейчас — на Славиной кухне, куда Мирон попал при стечении самых разных, но удивительных обстоятельств. — А вот не могу. Бесишь ты меня слишком. — Так уж и бешу? — Абсолютно искренне и честно признаюсь в своей ненависти. Могу даже на одно колено встать или для тебя это опять будет слишком пафосно? — А ты мне нравишься, — негромко роняет Мирон, вроде бы даже невзначай. Будто бы не вкладывая в эти слова ничего, но тем самым вкладывая в них слишком многое. Небо почему-то не рухнуло, потолок не обвалился, никто не ворвался в квартиру с криками «пидорасы». Всё вроде бы было так же, но Мирону вдруг стало совсем нехорошо здесь, совсем неправильно в этой тишине. Он не жалел — слишком уж часто думал об этом вечерами, но сейчас захотелось вдохнуть чистого осеннего воздуха, немного морозного, зябкого, который проникнет в лёгкие, замораживая изнутри все органы, заставляя сердце биться всё медленнее, будто бы его обладатель спит крепким здоровым сном. — Что? — тупо переспрашивает Слава, разрушая повисшую тишину; он впервые на его памяти не знает, что сказать. — Ничего, — просто отвечает Мирон, пожав плечами. Он смотрит на своего собеседника, сбитого с толку, суёт телефон в карман джинс и направляется к выходу из кухни. — Знаете, Вячеслав, я пойду. Время позднее, а мне ещё до дома добираться. Спасибо за то, что оказались так добры и приютили своего идейного врага, но мне пора бы и честь знать, — он, хитро блеснув глазами, окидывает взглядом Славу, выпершегося за ним, а потом наклоняется зашнуровать кроссовки. — Не забудь в твиттер написать о том, что дома у тебя сам Оксимирон гостил. Жаль правда, что мало кто поверит, — говорит он, будто действительно разочарованный этим фактом. Слава, напряжённо кусавший губу, ковыряет дырку в кармане домашних штанов, а потом делает шаг вперёд, неловко наклоняется к нему и, если бы не ладонь, которую Мирон ставит между их губ, целует. — Не стоит. — Но ты сказал... — Определись сначала, хочешь ты меня уебать или выебать, — прерывает его Мирон, а потом изворачивается, накидывает куртку и, хлопнув Славу по плечу, выходит за двери. — До встречи? — До встречи, — отвечает Слава, беспомощно наблюдая, как Мирон разворачивается и уходит. Хлопает дверь подъезда, кто-то из соседей снизу выходит выбросить мусор. Телефон вибрирует новым сообщением.