Тройка мечей

      Они одевались быстро, отвернувшись друг от друга, с забавной стеснительностью, совсем не к месту после всего произошедшего на солнечной лужайке. Свет был таким ярким, что он подсвечивал все неровности их тушек, спешно путавшихся в складках одеяний. Потные, даже сальные. Я похлопала себя по бёдрам в тщетном поиске электронки, и эти двое скосили на меня испуганные глаза. Я почти забыла, что такое лихорадочная нехватка никотина. Мне нужно выпить или покурить, или что потяжелее. Никогда ещё забытьё не казалось столь желанным, но вообще всё дело только в том, что раньше я сразу удовлетворяла эту потребность — достаточно было дойти до холодильника или в крайнем случае до ночного ларька. Пошерить по карманам. Написать укурку Дику.       Как они закончили, так мы молча встали и поплелись к общему лагерю. Ребекка на лицо отличилась близорукой растерянностью, туповатой заторможенностью. Винчесто, напротив, был сильно напряжён, на виске у него вздулась кривая вена, взгляд глубоко в себе. Я наблюдала за ними и за собой как будто издалека. Ну, как бы, а что я сделала? Они не были связаны по рукам, они всё делали не под дулом пистолета. С меня взятки гладки.       У костра запахло едкой гарью, и Винни бросился к котелку, из которого валило чёрным дымом. Ага, мальки. Пламя едва держалось в пределах очерченных знаков. Я даже закашлялась, случайно вдохнув мелкой золы, пышно разлетевшейся от движений демона. Ребекка двумя широкими шагами увела меня из «зоны поражения». Это усилие, похоже, отобрало у неё последние силы, и она пошатнулась, держась за голову и крепко зажмурившись. Я стояла всё так же рядом, скрестив руки на груди, и нервно переминалась с ноги на ногу. Винчесто засыпал горящие угли землёй, а смахнув со лба испаринку, перепачкался сажей.       Как-то всё бестолково. Как порнушка после достигнутого оргазма. Меня замутило, горячая слюна заполнила рот, но спазма так и не случилось. Их грязная возня на секунду возникла перед моим внутренним взором, но я стряхнула картинку, помотав головой. Отвратительно. Их тела походили на свиные тушки, вывешенные на крюке в мясном цеху. Или общипанные грудки куриц-бройлеров. А я тогда кто? Мясник?       Бормотание. — Что, извини? — я спросила. — Это бред, — сказала Ребекка, кажется, на грани осмысления, будто говорила мимо воли и ума.       Винчесто бросил на нас лихорадочный взгляд, глаза его, чёрные, неразличающие зрачок и радужку, не горели привычным пламенем. Тьма всегда явственнее, если до того горел огонь. — Что именно бред? — я хмыкнула, злясь. — Ой ли. Да ладно? Тоже мне… У тебя же был когда-то ребёнок, а значит ты трахалась сексом на земле, да?       Был когда-то ребёнок. Мороз по коже. Я дёрнула плечами и продолжила: — Этот недотройничок… В следующий раз получится лучше. — Ты думаешь, это случится снова? — уже более осознанно, но всё ещё максимально отстраненно спросила Ребекка. — Нет, — Винчесто покачал головой. — Конечно, повторится — я закивала.       Они переглянулись. Я не могла не заметить их немого общения. — Чего вы? — голос у меня вышел раздраженным, скрипучим.       Они коротко взглянули на меня и ничего не ответили. Атмосфера стояла странная, смесь болезни, спокойствия, траура. Всё было так же, как полузабытым утром на летнем кладбище. День, никогда не бывавший на самом деле.       Их молчание почему-то утешило меня, и я не стала добиваться ответа. Только поластилась к Бекки, которая оказалась меланхолично послушной и стала гладить меня по волосам, почти механически. Я разомлела. Было приятно просто понежиться в чужих объятиях, как какой-нибудь котёнок.       Достигла ли я случайно того, в чём нуждалась? Может ли некая сущность, некая субстанция, тело моих желаний, перелиться из сосуда любви в сосуд ненависти и потом вернуться назад? На данный момент их опустошенность устраивала меня, совпадающая с моей собственной пустотой.       Я не могла понять, чем был этот секс. Акт ненависти ли? Всё смешалось. Сейчас я чувствовала себя спокойно. Стала целовать Ребекку нежно, она не сопротивлялась, а Винчесто оставил нас наедине. Когда я опустила руку ей между ног, она попросила: — Нет.       Она мотала головой и попыталась отпихнуть меня, но я проигнорировала это. Уложила её на их с Винчесто вчерашнюю постель. Я надрочила ей достаточно, чтобы добиться от неё того же оргазмического спазма, больше похожего на агонию, какой был утром и в цветочном поле. Пока я вытирала руку о штанину, она наблюдала за мной налитыми кровью глазами, с приоткрытым губами, шумно дыша сквозь крепко сжатые зубы. — Сука, — сказала она.       Я улыбнулась. — От суки слышу, — отозвалась смешком. — Ты три раза кончила за одно это утро, почему нельзя побыть хотя бы немного благодарной?       Всё её лицо вдруг побагровело, она оскалилась, как дикое животное. В её бессловесной ярости было так много… боли? Отчаяния? Бессилия?       Мне кажется она находилась в каком-то еле адекватном состоянии с самого утра, с того момента, как я молча запустила ей руку между ног, а она ничего не смогла мне противопоставить. Неужели власть можно получить таким лёгким способом? А вообще даже вчера… Она была беззащитной передо мной.       Но она во всём виновата сама. Она не оставила мне никакого способа до неё добраться, кроме этого. Я шла сюда наощупь. Я пробовала добрые шутки. Я блять спасла её от виселицы! Или что там ей готовили, гильотину? Плаху? Я пыталась быть нежной с ней. Я притворялась кем-то кроме себя. Она ничего не оставила мне, кроме этого. Ребекка всего лишь пожинает плоды.       Она потом уснула беспокойным сном, часто вздрагивая и просыпаясь, издавая тихие, еле различимые звуки страдающего от ран и находящегося на последнем издыхании животного.       С Винчесто у меня не вышло ничего, после своей прогулки он казался отрезвевшим. Я заметила разительную перемену в его почерневших глазах. От сочувствия и отеческой нежности не осталось и следа, он больше не смотрел на меня, как на ребёнка, а больше как на врага и любое мое прикосновение или обращение отвергал, чуть ли не скалясь, решительно и твёрдо. Когда я вновь потянулась к нему, он больно схватил меня за кисть, останавливая, и я влепила ему звонкую пощёчину — в ответ он заломил мне руки и я заорала до визга.       Ребекка проснулась и молча смотрела, как я брыкалась в его сильной хватке, как сучила ногами и билась крыльями. — Отпусти меня! — я кричала до звона в собственных ушах.       Когда Ребекка встала, я замерла. Я следила за ней исподлобья, не зная, чего ждать. Винчесто продолжал держать меня. Она стала шариться в моей сумке, потом подошла к снастям, изготовленным нами за время нашего выживания, выудила садок, развязала ремешок и стала подходить к нам. — Что ты делаешь? — я ещё не понимала, что происходит, но на уровне инстинктов чувствовала угрозу и стала биться ещё отчаянней. — Отпусти меня! — и я снова визжала.       Они на пару связали мне руки моим же пояском, пока я вырывалась и осыпала их всеми возможными ударами всеми своими шестью конечностями, приправляя это всё отборной бранью.       Тогда Винчесто повалил меня на землю и придавил своим весом, и я ощутила, будто он сейчас изнасилует меня, как это происходило слишком часто в моей жизни, и тогда я перестала сопротивляться — но это не было его намерением. Он обездвижил меня, пока Ребекка разрезала свой собственный плащ на несколько лоскутов, которыми они потом связали мне ноги и крылья. Голос мой осип и кричать больше не получалось. Уже стемнело к тому времени, когда они наконец справились со мной и я лежала скуля от боли и бессилия.       Они развели огонь и сели у костра, оба изнемождённые борьбой со мной. Меня уложили на подстилку и укрыли одеялом и я тоже чувствовала тепло от горячего очага, и свет от него так же озарял меня, как и их. После недолгой тишины я сиплым голосом спросила: — Когда вы развяжете меня?       Они долго молчали, прежде чем Ребекка соизволила ответить: — Мы не развяжем тебя. — И как вы это представляете? — я усмехнулась из последних сил.       Будут кормить с ложки? Спускать с меня штаны и подтирать за мной, чтобы я могла справлять нужду? — На петлях заклятье, они развяжутся через сутки, — она говорила всё тем же нейтральным тоном, каким говорила когда-то, до этого проклятого (и благословенного!) дня. — Мы скоро улетим, Рейчел, — сказал Винчесто, глядя на меня взглядом холодной ненависти. Говорил он голосом драматического баритона, а лицо его сделалось неподвижным, утратив всё то прекрасное… Будь то сожаление, очарованность, влюблённость, добродушие, благосклонность, страстность, растерянность, шок, гнев, недоверие, ужас, боль, любовь, сочувствие, нежность.       Это не может быть правдой. Они не могут бросить меня здесь, на этом острове, одну! — Ты знаешь, где находится та деревня и мой дом, — продолжила Ребекка. — Всё будет хорошо. — Не будет! — я расплакалась. — Вы не можете бросить меня!       Они собирали вещи, игнорируя мои слёзы, всхлипы, стоны, увещевания.       Наконец они были готовы взлететь и я снова стала просить их остаться и я закричала: — Мама! — я плакала так же, как в день, когда она умерла. — Мама, пожалуйста! Мама, не бросай меня…       Она смотрела на меня сверху вниз, такая же серая, с посинелыми губами, как тогда же, в гробу. Когда она склонилась ко мне, я сжалась, ожидая удара, но она только поцеловала меня в лоб и сказала: — Всё будет хорошо.       Я продолжала хрипеть ей вслед своё неразличимое, неразборчивое: «Мама!», но всё бесполезно и обречённо.       И я осталась одна.