Ловец звёзд и проклятая нимфа

      Выступали холодные глыбы скал, своими неровными силуэтами возвышаясь над тонкой фигуркой, усыпанной звёздной пылью. Девушка широко распахнула рот и часто задышала, привыкая к новым-старым ощущениям: она не была на земле обычных людей настолько давно, что и забыла, каково это — иметь тёплое сердце и лёгкие. Пусть даже и при прикосновении для человека она будет холоднее самой студëной и солёной воды.       Еë маленькие ступни утопали в серебристом песке, походка была неровной, слабой, пальцы ног царапали острые камушки, но она не замечала этого. Для неё важно лишь одно: найти Сатору Годжо, чтобы забрать у него свои звёзды. Иначе созвездию Кассиопея придёт конец.       Мерцающее облачко воздуха изо рта и носа щекотало кожу, перьями цеплялось за её белое лёгкое платье. Раздирая руки и ноги, Кассиопея быстро преодолевала расстояние до вершин, густо заросших изумрудно-чëрными деревьями. Царапины затягивались моментально — выдавая в ней сущность высшую, нежели человек. Нимфа обладала куда большими достоинствами, нежели обычный человек. Но всё равно позволила ему украсть свои звёзды. Их отсутствие говорило об одном: она слабее, чем человек.       Но точно но ли Годжо Сатору человек? Кассиопея не знает. Не хочет знать.       Мальчишка обвëл её вокруг пальца, и всё из-за своей никчëмной любви. Знал же, что если заберёт её часть — она спустится на землю, и, возможно, останется с ним навсегда. Но Кассиопея не останется, как бы они оба этого не хотели: проклятие, наложенное на неё, слишком сильно. Даже Годжо не в силах его одолеть. Потому что пространство не подвластно бесконечности. А заточена она между двумя этими реальностями — возможность разрушить столь сложную магию ему и сниться не могла.       Если посмотреть наверх нечаянно — увидишь звёзды, которые девушка видит каждый день и каждую ночь. Она сама — их часть, поэтому ненавидит их всем своим сердцем. Хорошее наказание придумал ей этот водный божок. Висеть на троне вверх ногами, при этом намеренно давая ограниченную свободу в каплях минут, которые она хранила и копила бесконечно долго, чтобы однажды прожить цикл жизни обычного земного человека. Но она тратит их на то, чтобы забрать обратно звёзды у очередного влюблённого в неё сердца. Как же глупо и плохо всё, просто отвратительно, — думает она, стискивая зубы. Годжо Сатору с самого детства грезил о ней, она знала. Но не думала, что он решится украсть её звёзды, чтобы заманить на землю.       Вот в чём заключалась ошибка: она ожидала того, что должно быть ожидаемо. Сатору с самого рождения в рамки мироздания не вписывается. Она забывает об этом слишком часто. Поэтому он, на самом-то деле, влюбился не в земную девушку, а в нимфу. И он привык получать желаемое.       Но в этот раз, наверное, не сможет. Себя убьёт, но не сможет.       — Так это ты, воровка?       Девушка резко обернулась на появившегося из ниоткуда человека — инстинкты притупились безбожно, — и мгновенно его узнала.       Мягкие снежинки, вьющиеся вокруг него в танце — лишь иллюзия нежной кроткости и красоты. Коснëшься одной такой — и порежешься моментально, словно наждачкой проедутся по мягким и чувствительным кончикам пальцев. Но одно оставалось при нимфе: она хорошо таких людей знает и чувствует. Под мягкой обёрткой — когти длинные, изогнутые, словно стальные серпы. Нимфа наклонила голову к плечу и сощурилась, прикрывая щербатый гиацинт своих глаз.       — Я не воровка, — она улыбнулась тоже обманчиво-нежно, чувствуя всем своим сотканным из звёздной пыльцы телом: он украл точно. И должен их вернуть. — Наоборот, я ищу того, кто украл мои звёзды.       — А они так важны? — он с наглым видом скопировал её движения, также сощурив глаза. Кассиопея моргнула медленно, наблюдая за его чудаковатым поведением. — Скажи мне, Кассиопея.       — Важны настолько, что я готова убить за них, — девушка встала с холодного, пропитанного лунным светом камня и сделала шаг ему навстречу. — Так что я пока лишь прошу: отдай мне мои звёзды, Сатору.       — Так ты знаешь, как меня зовут? — игриво ахнул он, тоже делая шаг ей навстречу. Не боялся, чёрт его дери. — И знаешь, что я украл твои драгоценные звёздочки? Значит, ты знаешь, что я...       — Нет, это невозможно, — резко оборвала Кассиопея. — Моё место — на небе. Твоё — на земле. Мы разделены пространством.       — Оно для меня ничего не значит, — покачал головой парень, снова делая шаг ей навстречу. — Я покорил бесконечность, Кассиопея. Мне подвластно многое.       Наивный, — горько усмехнулась нимфа. Когда-то и она такой была. Он — словно она, жившая несколько сотен тысяч лет назад. И была наказана за глупость одним из Богов. Если Годжо не поймёт свою — тоже будет наказан. Жестоко. Беспощадно, и плевать, скольких людей он спас и сберëг. Все благие поступки лишь одним ужасным перекрываются. Несправедливо, да. Его благие деяния воспринимаются как нечто должное. Она всю его жизнь за этим наблюдала, всё видела-чувствовала. Потому что Годжо часто ей об этом говорил. Рассказывал, сидя на берегу моря и смотрел такими глазами, что где-то в груди у неё начинало тоскливо ныть. Но своего трона она не покидала. Звёзды с него хранила, как зеницу ока. Не думала, что мальчик с глазами Нереады и красотой Аполлона может его завлечь — но завлëк.       Не он один влюблён обречëнно. Только, в отличие от Сатору, она об этом говорить ничего не будет. Потому что время, проведённое на небе, сделало её мудрее.       — От бесконечности нет никакого толка, пока существует пространство, Сатору. Ты не можешь ничего изменить.       Но она тоже сделала шаг навстречу. Неожиданно пошёл снег — но небо оставалось ясным и звёздным. Снег этот был лунный, сотканный из нитей космического тумана и искрящихся звёзд вперемешку с лунным сиянием. Он тлел на их коже, словно пепел, растворялся пресной водой — а это уже были слёзы нимф, заточенных в созвездиях. Сладкая, ничего не стоящая вода. Обесценивание тебя и твоего горя — главное наказание за тщеславие и самовлюбленность. Эти крупицы времени, которые в милость даны, можно было израсходовать на земную жизнь. А у Кассиопеи за столько тысяч лет лишь одна неделя, чтобы заполучить свои звёзды обратно — но она надеялась на то, что его любовь к ней возьмёт верх и он отдаст ей их просто так, без попытки сразиться. Если из созвездия пропадёт хотя бы одна больше, чем на один земной месяц — умрëт. Она будет угасать мучительно и долго. Из её трона будут расти стальные, раскаленные добела шипы, её начнёт оплетать лоза с ядовитыми листьями, сжирая заживо, раздирая тело. Она исчезнет, оставив после себя лишь пустое небо и холодную дымку тумана.       Она может забрать эти звёзды обратно, если мальчишка согласится их отдать. Если же нет — то ей конец. Против Годжо Сатору даже все силы природы бессильны, а какая-то прóклятая нимфа — тем более. Он словно смертное божество — красивое, самовлюбленное, как она когда-то, упрямое божество. И влюблëнное в неё опрометчиво, к тому же.       — Я не отдам их тебе, Кассиопея, — промурлыкал он, приближаясь постепенно и медленно, словно хищник к жертве на охоте. — Ведь я их не крал, а лишь забрал себе после боя с тобой. Всё было по-честному.       — Ты лжешь, — прорычала проклятая нимфа и ощетинилась. — Бой против тебя не может быть на равных ни в каких смыслах. Он был заранее выигрышным.       Его лицо разочарованно осунулось. Теперь он был лишь в шаге от неё, высясь, словно палач, уже занесший топор над тонкой шеей. И это было недалеко от истины — ведь её звёзды у него в волосах спрятаны. И ей не достать их никак, даже если бы очень хотелось: он выиграет в любом случае.       — Так нечестно, звёздочка, — Сатору наклонился к её лицу — гротексному, гладкому и чистому, словно мрамор. Опалил холод её тела горячим дыханием, и Кассиопея на несколько секунд обомлела — забытое чувство тепла на секунду овладело еë телом, оно странно зашлость дрожью, сердце еле тёплое затрепетало, но она быстро взяла себя в руки, оттолкнув мальчишку от себя. Но не получилось — Сатору продолжал стоять перед ней изваянием, не давая и мысли мимо проскользнуть.       — Я не звезда, а созвездие, кретин.       — Так мы ещё и обзываться умеем? — его большая ладонь коснулась её — Годжо сморщился, но всё же переплёл её пальцы со своими. — Холодная, — тихо добавил шестиглазый Годжо.       Он чувствовал холод, она — жар. Он сжимал с нежностью, она — с деланым безразличием, но внутри всё тихо млело и дрожало от необъятного чувства. Годжо старался скрыть горечь за лёгкой улыбкой. Эта нимфа никогда не полюбит никого, только себя. И спустилась она на землю за несколько сотен тысяч лет только для того, чтобы забрать себе обратно украденные с таким трудом звёзды. Она знала о его чувствах, но вряд ли она захочет ответить ему взаимностью. — Скажу тебе несколько вещей, звёздочка. Во-первых, ты — не жертва здесь. И даже не добыча. Ты — хищница, и именно поэтому ты нравилась мне с самого детства. Во-вторых: если я забрал звёзды, разбив твою магию, это означает, что я не совершил преступление, а лишь победил в поединке. И в-третьих: ты знаешь, что я тебя люблю. Именно поэтому моя победа впервые не была заведомо выигрышной. Потому что она ещё не закончилась.       Дрожь совести тронула вялое сердце.       — Я не та, которая поможет тебе в твоих чувствах, — Кассиопея откинула назад лунно-белую копну туманных волос и подняла своё лицо к нему. — Хоть я и принимаю их безоговорочно.       — Похоже, старость на кости и совесть давит, верно? — он наклонился. Их кончики носов соприкоснулись, пронзая всё тело током. Они одновременно вздрогнули от контакта.       — Верно, — кивнув, Кассиопея прикрыла глаза. — Начинаю надоедать самой себе. Людские жизни, за которыми я наблюдаю каждый день, не вызывают ничего, кроме отчаяния или скуки. Магия не вызывает восторга. Трон стал неудобным и мучает меня по ночам. Но, признаюсь, ты привлёк моё внимание любовью. Она такая...       Чистая.       Ей совершенно неведомая. От этого — желанная вдвойне.       — Там хочешь не хочешь, но мудрее станешь, — нимфа протянула к его лицу руку. Обожгла его холодом комическим. Годжо свёл брови к переносице, но не отстранился. Терпел. Её космос заморозил и превратил в ледяную деву с горячим сердцем, но уже никогда ей оттуда не выбраться. Вечная тюрьма, вечная мерзлота и Луна. — Поэтому я скажу тебе сразу: нам не по пути. Ты должен отдать мне мои звёзды, чтобы я могла вернуться на небо. Иначе я буду умирать долго и мучительно.       — А ты думаешь, каково будет мне? — неожиданно он отстранил её от себя за плечи, в его глазах русалки отчётливо проступали капли отчаяния. — Я украл твои звёзды, потому что ты украла моё сердце. Тогда верни его мне обратно. Или мы умрём оба.       Кассиопея рвано вздохнула, пытаясь собрать всю силу своего обаяния. Она должна злоупотребить его слабостью, чтобы помочь самой себе. Но одно рвало её беспощадно: она не может. Использовать его — немыслимо. Время, проведённое в заточении, не прошло просто так. То, что раньше было для неё обычно, стало непозволительным. Она сейчас словно разваливающаяся на кусочки деталь, плохо спаянная по краям. Не может собрать себя сама — поэтому лишь хлопает глазами и мямлит:       — Я не могу.       — Сколько тебе дано? — спрашивает он резко, полный намерения добиться своего. Но на этот раз битва заранее проигрышная. Первая и последняя в его короткой жизни.       — Неделя.       — Всего лишь неделя? — его лицо осунулось. — Семь дней?       — Копить эти минуты не так легко, как ты думаешь, Сатору, — горько усмехнулась нимфа, — жестокое наказание, но я не смею жаловаться.       — Мы можем хотя бы попробовать? Тогда я верну тебе то, что забрал.       Она боялась этого вопроса, не желала его слышать или воспринимать всерьёз. Но он бил беспощадно — такова цена за совершённые ими глупости.       — Я уйду, как только первый луч Солнца упадёт на землю.       Не мало, не много — идеально для них. Чем больше времени проведут вместе, тем труднее друг от друга оторваться будет. Сердца будут свои побеги тянуть друг к другу. Возможно, будь чуть больше времени и меньше проклятий, они бы целое древо сплели и срослись бы между собой самыми прочными корнями и навсегда бы остались вместе. Таковы их сущности: Годжо никогда не будет счастлив с человеком, а нимфа — с себе подобным. И с друг другом тоже не будут. Ни с кем — они обречены, видимо. Она проклята Богом, он — тоже. Она — своей самовлюбленностью, он — силой.       — Хорошо, — он широко улыбнулся. Кожа у него под гнётом фальши разошлась, словно трещинами. — Одна ночь, Кассиопея, мне и этого хватит. И я верну тебе твои звёздочки. Но только если поцелуешь меня и скажешь, что я красивее Зевса.       Нет, — вертится на языке упрямое, но Кассиопея предательски дрогнувшим голосом произносит:       — Да.       И она его поцеловала — прижалась губами к его сухим, покрытым волокнами багряных нитей и сухими, острыми пластинками засохшей кожицы. Язык Годжо мягко раздвинул губы — он наконец трогает, чувствует и целует её, одновременно далёкую и одновременно прекрасную, — и скользнул в её рот. Прижимал к себе её холодное до ужаса тело, мëрз, а губы и под кожей в контрасте терзало огнём. Жаль, что он не сожжёт их обоих сиюминутно.       Кассиопея была холодной, но это имело мало значения, на самом-то деле. Годжо дрожал от холода, который она источала, но упрямо продолжал держать её за руку, целовать красные губы, прижиматься к мëрзлому звёздному телу и переплетать пальцы. Было в этом что-то воспалëнное, болезненно-сладкое, тягучее, ложащееся на кожу их сердец фантомными отпечатками. Это как переливающийся через край кружки кипяток. Он пузырится, кипит, течёт по фарфоровым стенкам, заливает скатерть. Она липнет к столу, словно пытается спаяться с поверхностью стола, но не может — они разной консистенции, им не дано слиться в одно. От этого и больно немилосердно.       Ловец звёзд и прóклятая нимфа. Они оба неправильно больны и уязвимы перед друг другом.       Их любовь не должна существовать, она на это право не имеет абсолютно. Между ними — сотни тысяч лет, пространство и древняя магия, на которую управу даже он не сможет найти.       Друг у друга они сердца украли, оставив внутри лишь пустоту. Позже Годжо взглянет на небо, увидит лик проклятой нимфы Кассиопеи, улыбнётся запоздало и в груди иглой кольнëт. Она будет видеть его — ловца звёзд с глазами русалки и красотой Аполлона. Её лицо не дрогнет — лишь только сердце.       И будует ждать его на небе и сиять яркими звёздами своих гиацинтовых глаз.