От любимцев к любовникам

Случилось это после очередного застолья. Сумерки сгущались быстро, и Тенгиз гостеприимно предложил мне остаться у него дома, чтобы не ехать сквозь ночь по петляющим и оттого несколько опасным дорогам, по которым, как я уже понял, он был специалистом. Я хотел было отказаться, но тут, как по заказу, где-то вдалеке раздался волчий вой. Такое предупреждение небес вкупе с врожденной харизмой Тенго показалось мне достаточным поводом для того, чтобы перестать ломаться. По дороге Тенгиз, которого расположившиеся неподалеку волки натолкнули на какую-то мысль, развлекал меня охотничьими байками, в которых было столько же хвастовства, сколько и правды, а когда одно перевешивало другое, то это было незаметно, ибо, во-первых, Тенгиз был отличным рассказчиком, а во-вторых, меня нещадно клонило в сон. Последнее я скрывал из-за несколько корыстных целей: надеялся, что по приходу Тенгиз, как гостеприимный хозяин, соблаговолит угостить меня, а еду со стола человека, несколько имеющего отношение к системе, мне было интересно попробовать хотя бы из журналистского любопытства. Ночь была спокойная, но не тихая: тут и там раздавались повизгивания цикад, шелест листьев из-за налетевшего ветра, иногда доносились звуки проезжающих по близлежащей дороге автомобилей. Заслышав эти звуки, Тенгиз вновь открыл рот, чтобы, как я догадался, на этот раз поведать байку из жизни автоинспектора, но было несколько поздно – мы уже подошли к его дому. По бесстыдному флирту Тенгиза с женщинами во время застолья можно было догадаться, что он не женат, и его дом производил впечатление холостяцкого гнезда: чисто, но не до блеска, мало мебели, никаких украшений вроде вышитых занавесок или полотенец. Однако, несмотря на все вышеперечисленное, тут было уютно; казалось, будто сам дом сверкал из-за харизмы своего хозяина. Мы вошли в кухню. Тенгиз, не особенно церемонясь, предложил мне мамалыгу и вина. Стараясь не показывать своего разочарования, я кивнул. Поели, выпили первую, произнеся обоюдные тосты за здоровье, и когда подошло время второй, Тенгиз неожиданно предложил мне: – А давай на брудершафт? Я прищурился. – Ну давай. За что пить будем? – Хочешь – за Союз, – размеренно говорил Тенго, наливая нам по второму бокалу, – хочешь – чтоб к чертям он развалился. Мой прищур постепенно начал превращаться в ленинский. – Какие-то нездоровые у вас идеологические настроения, товарищ Тенгиз. Он глянул на меня с усмешкой. – Я думал, между своими можно. Или ты, – он сымитировал мой прищур, – не свой? На душе вдруг стало гадко. Мозгом я понимал, что все эти игры в засланного казачка были затеяны Тенго ради какой-то детской забавы, но обвинял он меня совсем не понарошку, да еще и в чем-то таком грязном, будто сравнил мою чистокровную абхазскую родословную с какой-нибудь семьей чегемских эндурцев. – Давай лучше за Абхазию, – сухо ответил я. Он пожал плечами и подал мне бокал. – За Абхазию так за Абхазию. Мы скрестили руки, он прижался ко мне теснее, чтобы не расплескать вино, и мы выпили. Утираясь рукавом, Тенгиз сказал: – Я, конечно, понимаю, что этот разговор ты поддерживать не станешь, однако здесь, сейчас, отчего-то приятных вещей, которые запрещены, в разы больше, чем тех, что разрешены. А уж про неприятные вещи, которые не только разрешены, но и поощряются, я молчу. Я только хмыкнул, понимая, что Тенго порядочно набрался. После он расстелил мне постель (сначала я отнекивался, прося выделить мне какую-нибудь раскладушку, но он, как обычно, списал все на абхазское гостеприимство и улегся на раскладушку сам) и предложил покурить. Я отказался. – Ну, тогда я на веранду выйду, покурю и вернусь, – с непосредственностью уже хорошенько пьяного человека сказал он, привставая со своей раскладушки. Я пробурчал что-то в ответ; мне так хотелось спать, что было уже все равно, пусть даже Тенгиз развернул бы под моим носом целую табачную плантацию. Здесь надо заметить, что с самого детства я сплю чутко, и притом несколько странным образом: громкие, но чуждые звуки – вроде криков во дворе, проезжающих мотоциклов или визга скотины – не нарушают моего спокойствия, а вот малейшее изменение в атмосфере комнаты, которая служит мне спальней, мигом заставит меня вскочить с постели. До сих пор помню, как рывком просыпался, стоило только матери открыть дверь, чтобы позвать меня завтракать. Этот несколько странный дар остался со мной и сейчас, а потому я, к своему величайшему неудовольствию, проснулся, только заслышав тихие-тихие шаги Тенгиза. Разумеется, повода для беспокойства не было – он сам предупреждал меня, что как только закончит с курением, сразу вернется, – и я крепко зажмурил глаза, пытаясь вернуться в прерванный сон. Однако Тенгиз не торопился ложиться на свою раскладушку. Каким-то внутренним ощущением, присущим каждому человеку, я понимал, что он стоит прямо надо мной и смотрит за тем, как я сплю. Странно, однако это далеко не самое худшее, что может сделать пьяный с таким же пьяным, да еще и спящим гостем в своем доме (зря я это подумал, проигнорировав законы нашего абхазского гостеприимства, но ничего не поделаешь – не за мысли же извиняться перед Тенгизом?). Прошло несколько секунд, и он сделал еще шаг, чтобы коснуться моей щеки. Прикосновение это было едва различимое, однако я механически напрягся, и Тенго, почувствовав это, убрал руку. Затем, выждав еще пару минут, он, как я понял по шелесту одежды и скрипу сапог, присел рядом со мной и, задержав дыхание, поцеловал меня в губы. Я вскочил, сбив одеяло на пол. Тенгиз выпрямился в полный рост и посмотрел на меня так, будто откровенно не понимал, что вызвало у меня такую бурную реакцию. – Ты что?! – чуть не заорал я. Тенгиз моргнул и ответил таким растерянным «Что?», словно это я только что покусился на его честь, а теперь еще и качаю права. Меня это разозлило вдвойне. – Ты что, думаешь, что это – нормально?! – Хватит ломаться уже, – произнес он с той самой кислой ухмылкой, с которой здоровался на узкой дорожке с известными нарушителями ПДД. – Будто я не вижу, как ты на меня смотришь. – Голова на месте? – буркнул я, несколько остуженный таким полуофициальным подходом. – Как мне на тебя еще смотреть? Глаза ладонями закрывать? Вместо ответа Тенгиз ухмыльнулся еще кислее, вдохнул, отчего показался тонким как тростинка, и провел небрежным жестом по своему животу и бедру ладонью – так он делал на моих глазах много раз, намереваясь или только угрожая вытащить казенный пистолет из кобуры. Но сейчас, как я догадался по масляным глазам Тенгиза, это было что-то совсем другое. Он красовался передо мной. – Тенго… – чуть не простонал я, не в силах оторвать взгляд от того, как он ведет свою вторую руку по шее и груди. – Ну нельзя же так… Спать ложись, ты в стельку уже! – А говорил, что не смотришь, – ехидно поддразнил меня он и, пробормотав что-то неразличимое, начал раздеваться. Через минуту – раздевался он прямо как в армии, ни одного лишнего движения – он уже стоял передо мной в одной рубашке и кальсонах. Странно, но в таком виде его субтильность превращалась в изящную стройность, а недостатки внешности вроде чересчур длинных ног становились гармоничной частью портрета. Я чувствовал, что должен что-то сделать, остановить это, но вместе с данным чувством у меня в голове роилось темное, неоформленное еще желание, которое сковывало меня по рукам и ногам. То же желание я видел в глазах Тенго, но у него, в отличие от меня, это желание было не то что оформлено, а уже, я бы сказал, внесено в нормативный акт и подписано. Может, он знал, что до этого все дойдет, заранее? Может, знал уже в тот момент, как сел напротив меня на достопамятном торжестве в честь дяди Сандро? Я двинулся вперед, чтобы ну хоть попытаться уйти, но Тенгиз либо хотел меня остановить, либо принял этот рывок за выражение согласия, и поэтому одной рукой, пригнувшись, раздвинул мне колени, а второй придержал за шею. Пока я барахтался в его неожиданно сильной хватке, он поцеловал меня снова. Здесь стоит отметить, что ваш покорный слуга имел некоторый опыт в объятиях, поцелуях и прочих вещах, которые можно проделать с красивыми девушками. Однако, несмотря на весь этот опыт, глубинная разница между полами ускользала от меня. Все это чувствовалось так естественно – я целую мягкие, пахнущие персиком или яблоком губы, она целует мой щетинистый подбородок, я трогаю ее мягкое, хрупкое тело, она трогает мое, стройное и, надеюсь, сильное, – что я никогда не задумывался об этом как об отношениях мужчины и женщины, а не, скажем, двух любящих сердец. Хищные поцелуи Тенгиза заставили меня задуматься. Он целовал так, будто пил меня и не мог напиться, будто горел, изнемогая от жажды, и мне не оставалось ничего, кроме как подчиниться, закрыть глаза, смириться с этим, параллельно отыскивая свои крохи удовольствия в акте, где определенно он выступал инициатором и лидером. По здравому разумению, Тенгиз был тоньше, слабее – ну, в драке бы я его, может, не победил, но в шутливой схватке бы завалил точно – и наверняка уж женственнее меня (чего только стоит его блудливая лисья ухмылка!), но почему-то в этот момент именно я ощущал себя девушкой, отдающейся на милость дикаря-мужа, которому слово «ласка» знакомо если только как вид мелкой дичи. – Теперь ты, – выдохнул он, наконец оторвавшись от моих губ. – Что – я? – Раздевайся, – мягким, но все еще приказным тоном сказал он. Я прикрыл глаза. – Тенгиз, я… – Да хватит уже, – сказал он, положив горячую, потную ладонь мне на плечо. – Никто не узнает. Я вздохнул и начал стаскивать с себя одежду. Тенгиз же нехотя, словно отплачивая мне какой-то долг, расстегнул первые пуговицы своей рубашки, обнажая бледноватую, покрытую редкими черными волосами грудь. Когда я тоже оказался в одной рубашке и кальсонах, он качнул головой. Я возмутился: – Да что опять не так?! – Я ж тебя не на убой тащу. – Он вздохнул, и я почувствовал, как его ладонь опускается ниже. Прежде чем я успел что-то возразить, он поймал мои губы в новом поцелуе и залез ладонью мне в белье. С решительностью Тенгиза я был знаком и до этого дня – взять хотя бы тот случай, как он в одиночку устроил погоню за автомобилем, полным эндурских мошенников. Однако то, что он со мной проделывал, казалось смелее всех безбашенных поступков мира, хотя я бы не смог объяснить, почему. Также я не смог бы объяснить того, почему Тенгиз оказался таким умелым в таком интимном деле. Он обращался со мной одновременно жестко и нежно, то сжимал пальцы, заставляя меня вскрикнуть, то ласкал одними кончиками, вызывая даже не стоны – всхлипы. Я уже перестал сопротивляться – и морально, и физически – и снова таял в его руках, откинувшись на кровать, разве что девушкой себя уже не чувствовал – по не требующим объяснения причинам. Доведя меня до какой-то определенной грани, которая была нужна ему самому, Тенгиз отнял руку и вновь приказал: – На живот ложись. Тут я воспротивился: – Чтоб ты меня как девку отымел? Спасибо, откажусь! В его чертах снова проявилась вселенская усталость. – Давай вот без твоих экзерсисов. Не хочешь – плакать не буду. Ванна сам знаешь где. Только не ори, по-человечески прошу тебя. Голова раскалывается. Мне стало совестно. – Слушай, Тенгиз… – Голос отчего-то дал петуха. Я прокашлялся. – Не принимай это все на свой счет. Ты мне нравишься… – Увидев странное пламя в его глазах, я поспешил это пламя загасить: – Может, не так, как я тебе, но все же нравишься. Я был бы не против, э, совмещать нашу дружбу с… этим… – Это называется «секс», если ты не знал, – с беззлобной ухмылкой перебил он. Я продолжил: – Но все произошло как-то слишком быстро. Я еще не привык, понимаешь? Видеть тебя вот так. – Слишком быстро… – протянул он, словно одними лишь модуляциями голоса был в силах замедлить время. – Ну хорошо. Будь по-твоему. Очередным волевым движением он придвинул меня к стене, развел мои ноги еще шире – все это, о ирония, случилось так мгновенно, что я даже слова вымолвить не успел, – сел между ними и начал с дразнящей, едва ли не ехидной медлительностью целовать-вылизывать мою шею. Я сделал дрожащий вдох, обнял Тенгиза, подивившись, какая у него, оказывается, мускулистая и одновременно тощая спина, и притянул его ближе к себе. Лаская меня, вырывая стоны своими губами и пальцами, Тенгиз незаметно расстегнул на мне рубашку и отбросил ее к изголовью кровати. Только сейчас, находясь в блаженном месте между памятью и беспамятством, начал я понимать, как, в сущности, Тенго был прав: я действительно любовался им, хоть и несколько боялся себе в этом признаться. Любовался его походкой, выражением лица, то, как солнечные лучи пляшут в черных волосах. В моей голове Тенгиз, текучий, как вода, и одновременно как пламя жаркий, служил как бы противоположностью чегемских девушек, валких и тягучих. Ничего не имею против чегемских девушек, наоборот, выражаю им свое глубочайшее почтение, но сейчас, млея в объятиях Тенго, я как-то медленно понимал, что ничего другого мне и не нужно было. Распалив меня, Тенго наконец добился своего: я, жидкий, как воск, позволил ему перевернуть себя на живот. Пока я фырчал, потому что уткнулся носом в собственную потную рубашку, он стаскивал с меня кальсоны. – Эй… – попытался возразить я, но Тенго тут же перебил: – Больно не сделаю, понял? Я по-всякому знаю. Тебе понравится. – Знает он… – заворчал я, но уж более из привычки. Увидев, как я, будто Давид с Голиафом, сражаюсь со своей злополучной рубашкой, Тенго вытащил ее у меня из-под головы, и сердце мое преисполнилось глубочайшей благодарности. Сначала я почувствовал, как сместился надо мной Тенго, затем его горячие ладони на моих бедрах, а затем то, как он проскользнул членом меж моих ягодиц. Нельзя сказать, что ощущение это было неприятным, однако с непривычки я вздрогнул. – Что, больно, что ли? – удивленно произнес Тенго, сразу же прекратив все телодвижения. Я мотнул головой, затем, осознав, что он это вряд ли заметит, пробормотал: – Нет, просто… странно. – Сейчас привыкнешь, – с насмешливой теплотой сказал он и чуть ощутимо толкнулся вперед, одновременно с этим поглаживая мое бедро как-то без чувства, механически, словно хваля скотину за хорошую работу. Мне это (ну, это, а еще то, что Тенгиз свободной рукой ухватил меня за оба запястья, так удобно – для него – сложенные у меня на спине) несколько не понравилось, и я взбрыкнул. – Ты ни о ком не забыл? – прохрипел я, тщетно пытаясь хотя бы натиранием об простыни дать выход своему возбуждению. – Ах да, – лениво протянул Тенгиз, будто я попросил его передать стакан лимонаду, который и сам мог достать, и теперь он нехотя оказывал мне услугу, – тебе ж «как девку» не нравится. Ну, тогда давай как мужик с мужиком. Не успел я даже задаться вопросом, а что, собственно, он имел в виду, как Тенгиз, снова переменив положение, прижался грудью к моей спине и толкнулся членом между моих бедер, одновременно с этим дразняще, до всхлипа приятно коснувшись моих яичек. Тенгиз был тверд во всех смыслах этого слова: я не мог понять, каким же образом он умудряется оставаться спокойным и размеренным в движениях, как всегда, даже сношая меня на собственной кровати. Он толкался медленно, аккуратно, одной рукой все еще придерживая мои запястья, а второй зарывшись в мои волосы и изредка потягивая их, заставляя меня стонать не только от удовольствия, но еще и легкой боли. Всякий раз, когда ему казалось, что я слишком близок к концу, он вынимал руку из моих волос и чуть сжимал мой член у основания. Я не знал, сколько времени это продолжалось; я был в поту, немного в слезах и абсолютно точно – в неведении. Когда Тенгиз начал тяжело дышать и сбиваться с темпа, я понял, что мне – надеюсь! – скоро тоже дадут разрядиться. Я снова взбрыкнул, попытался высвободить руки, но Тенгиз не позволил, а только спросил, хрипло и коротко: – Чего тебе? Я раскрыл рот, оттуда вырвались только всхлипы. Я попытался снова: – Дай мне, Тенгиз… – Для чего? – гаркнул он, полностью останавливаясь. Эта задержка сломала все барьеры, имевшиеся в моем разуме, и я чуть ли не закричал: – Подрочи мне сам, раз такой умный! К чести Тенгиза, второй раз просить не надо было: услышав, что я кричу, сначала он потянулся, чтобы зажать мне рот рукой, но затем одумался, прижался ко мне еще ближе и наконец обхватил ладонью мой член. После этого все вокруг слилось в калейдоскоп. Перед моими глазами скакали искры, пальцы Тенгиза, действовавшие в полном раздрае с остальным его телом, заставляли меня выгибаться и орать как майская кошка, сам Тенгиз тоже стонал что-то, что я не мог разобрать, пуговицы его полурасстегнутой рубашки терли и царапали мне спину, а в те редкие моменты, когда мы оба замолкали, шлепки кожи о кожу звучали в удивительной гармонии с пораженными нашей общей бесстыдностью визгами цикад. Очнулся я нескоро. В ушах звенело. Подо мной была липкая, потихоньку сохнущая лужа. Надо мной тяжело, с присвистом дышал Тенго. Сердце выпрыгивало из груди. Отчего-то я неожиданно ярко почувствовал, как его рубашка липнет к моей спине. Оскорбившись этим ощущением, я пробурчал: – Либо до конца разденься, либо отлезь уже на свою раскладушку. – Ты уже кончил, а все условия ставишь, – выдал в ответ Тенго, зевнув, и скатился с кровати. – Сегодня или завтра помоешься? Я прикрыл глаза. Ноги мои дрожали. Казалось, что если я войду в ванную, то белоснежный кафель, будто сирена, мгновенно приманит мой затылок. Так сильно рисковать я был не готов. – Завтра. – Ну и славно, – выдохнул Тенгиз, явно обрадованный моей ленью. – Подвинься как-нибудь, я тебя вытру. Не открывая глаз, я перевернулся на спину. Тенго прикрыл одеялом мокрую часть простыни и вытер мой живот какой-то тряпкой – как я догадался потом, увидев кипу простиранных вещей, это была моя собственная рубашка. Окончив с церемониями, Тенго спросил: – Кальсоны сам натянешь или и тут помочь? – Шутник, – проворчал я, нашарил свои кальсоны в складках одеяла и, как мог, оделся. Тенгиз, умаявшийся не меньше, а то и больше моего, как был, в полурасстегнутой рубашке и спущенном белье, повалился на свою раскладушку, заставив ту жалобно скрипеть. Покряхтев едва ли не жалобнее, я из любви к порядку потянулся к Тенго и привел его кальсоны в надлежащее положение. Пробормотав нечто едва-едва похожее на благодарность, Тенго погрузился в сон. Я тоже быстро заснул, однако тот миг, прошедший меж тем, как я смежил веки, и тем, как я видел сны, был наполнен фантасмагорическими картинами, нашедшими свое отражение на изнанке моих век. Воспаленный мозг, слишком уставший, чтобы спать, подсовывал мне различные изображения Тенго, менявшиеся, словно карточки диафильма: вот он сидит на пиру в честь дяди Сандро, слизывая кусочки мяса с ножа; вот он на своем мотоцикле, высокий и гордый, будто рыцарь прошедших времен; вот он этим вечером, такой одновременно смелый и наивно-растерянный, приглашает меня к себе домой, уже, наверное, и не надеясь, что в этот раз я соглашусь… Я был уже одной ногой во сне, как вдруг пред моими очами предстал Тенгиз в традиционном наряде жениха. Сердце екнуло ревностью. Не успел я проанализировать это чувство, как уже провалился в глубокую, болезненную дрему человека, слишком уставшего, чтобы спать. Утром я помылся и побрился, а когда вышел на кухню, Тенгиз уже варил кофе. Жестом человека, занятого своим делом, он указал мне на стол, где уже стояла тарелка с лепешками, сливки и всякое по мелочи, вроде конфет и печений. Разлив нам кофе, Тенгиз обвел стол рукой, мягко улыбаясь, словно бы принося извинения за несколько скудный стол. Я ответил чуть более патетичным и одновременно с этим не позволяющим двузначных толкований жестом, указав рукой на спальню – мол, какие могут быть счеты после вчерашнего? Тенгиз усмехнулся шире и сел напротив меня. Некоторые время мы молча занимались своими делами: он хлебал кофе, я крошил печенье, не слишком уверенный, куда себя деть. Говорить не хотелось, и Тенгиз, к моему счастью, перехватил инициативу: – А ты вообще что умеешь? Я проглотил печенье, так некстати оказавшееся у меня во рту, и произнес: – В основном статьи писать. Немного фельетоны, но совсем не так часто и хорошо, как помышляет дядя Сандро. Если фотограф в отпуске, а газете совсем припрет, могу и пофотографировать – а то что ж, руки на месте. Еще у меня заголовки хлесткие получаются… – …а также кроссворды и колонка юмора, – произнес, улыбаясь, Тенгиз. Я, смотря прямо в его лучистые глаза, улыбнулся в ответ. – А по хозяйству? – продолжил он. – Может, готовить умеешь? Кофе варишь хорошо? Можешь телевизор починить? До реплики про телевизор я ничего не заподозрил, однако именно при этом слове насторожился – всем было известно, что в целом поселке телевизор был у Тенго и больше ни у кого. – Это собеседование на роль жены? – кисло осведомился я, продолжая крошить печенья. Тенгиз не терял своей улыбки: – Скорее сожителя. А что, тебе есть кого покидать? Я задумался. Если так посмотреть, некого – любимой девушки, а уж тем более супруги, у меня нет, семья со мной не живет, никаких домашних животных… – А на работу как ехать? – спросил я у него, прищурившись. – Машина. С шофером. Как жене начальника автоинспекции, – отшутился Тенго, все еще не отрывая от меня глаз. – А если серьезно, я ведь могу подвозить. Поменяюсь с кем-то сменами, вот и все дела. Не отказывайся. В этой просьбе выглянуло такое искреннее чувство, которого я, скажу честно, и не подозревал в этом практически чужом мне человеке. Тенго ведь действительно был мне приятен – а после вчерашнего оказалось, что приятен и как мужчина, – и отказываться от его предложение было несколько, как мне показалось, неразумно. Все доводы, которые я приводил сам себе, разбивались мгновенно; в ответ на «Что соседи подумают?» Тенго мог спокойно подойти к окну и обвести ладонью пустынное пространство вокруг; если б я спросил, не намеревается ли он когда-нибудь жениться на самом деле, он мог бы отговориться, что ему и в исключительно мужском обществе хорошо; да мало ли отговорок! – Ладно, – наконец решился я, – по рукам. И протянул ему руку, чтобы закрепить наш «договор». Тенгиз, однако, махнул ладонью. – Я тебя не в автоинспекцию нанимаю, а на другую должность. Так что давай по-человечески. Он перегнулся через стол, и не без смущения я поцеловал его в щеку.