Лисья Богиня

***

Над миром, уснувшим беспечно, возвышается тенью зловещей исполин, вознесённый из камня, грозный идол со звериным оскалом. Его пустые глазницы следят за нашими снами. Подняв омытые кровью ладони, его жрецы ведут свои церемонии, свои жестокие обряды и шествия, готовя новые невинные жертвы, Ради страшного бога, имя которому — Молох. ©МРФ. Молох

Боги любят своих детей. Они заботятся о них, согревают своей любовью, хоть и немножко неумело, но всё же, богам такое простительно. Их мировосприятие искажено, ведь неограниченная власть не может не иметь своих особых ограничений, но распространяется это лишь на эмоции — в остальном Великие вольны править с высоты полновластия своего. Хороший верующий должен уметь угодить своему Богу, и ничто так не радует Бога, как хорошая жертва. По правилам религии жертвоприношение обязательно сопровождается ритуальным танцем или песней, а если же всё это происходит вместе, то шансы быть услышанным значительно возрастают… Томас определённо был лучшим. Конечно, голос его был не так тонок и высок, как у кастрированных итальянских певчих, но пел он чисто и красиво, а глубина и бархатистость голоса делала его молитву ещё более притягательной. Его танец был наполнен какой-то необъяснимой женственностью, как танец семи покрывал прекрасной Саломеи, только в его случае обнажалась душа, а не тело. Каждое движение его было подобно всплеску волны моря, ожидающего грядущую бурю. — Услышь молитву мою! Спаси их, забери меня! Отдаю себя ради них, вместо них… — пел он, и с каждым новым словом в голосе его появлялось всё больше дикости, а в танце необузданности. То, что Томас являлся шаманом, было видно и невооруженному глазу. Его молитва была не из тех, что люди записывают под специальным номером в чудесную книгу псалтырь. Импровизация в обращении к своему Богу, к своей Богине, к Лилии, всегда приветствовалась этой покровительницей чужих талантов, и Том это прекрасно знал, потому он сейчас так откровенно и бесстыдно импровизировал. — Отдаю тебе душу и тело, завершая кровавый обряд! Спаси невинное племя, невинную жертву забрав… Пламя от костра отражалось на его лице багрово-алыми всполохами, золотом оседали искры пламени в каштановых кудрях юноши, а он всё пел и пел, предвкушая заключительное Amen… Его жертвой, агнцем, которого молодой шаман собирался возложить на алтарь, покрытый кровью невинных, был он сам, ибо не было и нет ничего ценнее человеческой жертвы, что было бы особенно предпочтительно богиней судеб. Костер вспыхнул ещё ярче, а пение Томаса уже переходило в раскатистый первобытный рык дикого зверя. Черты и без того худого лица заострились ещё более, придавая юноше сходства с покойником, чей призрак не упокоился с приходом смерти. Впрочем, Том и сам был в шаге от смерти: один лишь шаг и… На его плечо упала чья-то рука, будто кто-то хотел остановить его. Шаман замер в предчувствии чего-то великого. Быть может, то сама Богиня снизошла до него, простого смертного. — Остановись, — прозвучал у самого его уха обволакивающе мягкий женский голос. — Есть другой путь!.. Когда в деревне начался Великий Мор, Том уже давно забыл. Теперь ему уже казалось, что всё всегда так и было… Нет, просто однажды количество жертв возросло до ужасной цифры, будто в том была чья-то выгода… но вот чья выгода в том была и чей замысел раз за разом воплощался в жизнь, Томас и малейшего понятия не имел. Потому он и совершал, вплоть до этого момента, сей ужасный обряд, в конце которого он должен был принести себя в жертву. А потом его прервали… Неужели придётся всё начинать сызнова? — Ты ведь хочешь знать причину несчастий своих соплеменников? — продолжила, между тем, очаровывать его незнакомка. — Хочешь узнать, кто такой Voldemort?.. О, несомненно, Том хотел это узнать, но было в том и нечто пугающее своей откровенностью. Он чувствовал себя Иисусом, которому вдруг сказали, что распятие отменяется, а человечество будет спасено в любом случае. — Я… Я могу видеть ваше лицо? — решился наконец спросить юноша. Девушка за его спиной звонко рассмеялась, подхватила Томаса, как пушинку, и развернула его так, что они чуть лбами не стукнулись: — Хм… привет, — несколько ошеломленно пробормотал парень, вызывая у неизвестной задорную слегка насмешливую и словно бы подначивающую улыбку. — Ты правда что-то знаешь о… Волдеморте? — Можешь даже в том не сомневаться, — еще более весело пропела девчушка, лукаво окидывая Томаса проницательным взглядом своих изумрудных глаз, чья зелень заставляла буквально тонуть в их глубине. Том потерял дар речи. Когда он видел её, ему казалось, что весь мир клином на ней сошёлся, и для полного счастья ему больше ничего и не нужно. В рыжих волосах цвета опавших листьев, цвета листвы осенней с флёром лисьего меха, горевших лесным пожаром вкруг бледного чела, отражалось догорающее пламя ритуального костра. В этой девушке было что-то от бога и немного воинственности покровительницы леса и зверей прекрасной Артемиды. Она смотрела на него, и ему казалось, что жертва всё же была принесена, ведь он горел, пылал неестественным жаром, лишь ощущая невесомое касание пальцев на своём плече, чья нагота была скрыта одним льном белой шаманской рубашки, украшенной по рукавам и отворотам замысловатым «лисьим» узором; а один лишь мимолетный взгляд зелёных, словно лесная чаща, глаз был способен прожечь в нём две дыры, раны от которых затянутся отнюдь не скоро, а может, и вовсе не затянутся. — Лилия, рада знакомству, — оторвала красавица его от размышлений о собственном её очаровании. — Впрочем, учитывая, как долго ты восхвалял здесь меня и моё величие, я подозреваю, в лишних представлениях смысла всё равно никакого нет! Нет, Том ошибся, сравнив свою незнакомку с Артемидой. Она была скорее неотразимой Афродитой, Венерой Милосской, украденной из самого сердца Греции — Афин, или же — самой Афиной, прозорливой и мудрой богиней. Мерлин, да она в самом деле была Богиней: Золотой Лилией, чья власть была почти безграничной и без сомнения неоспоримой, тем более в его родном Магиксе, городке, чьей покровительницей она по сути и являлась. — Вы… — О, не стоит, мы ведь почти друзья, Томас, — прервала она грядущий поток новых восхвалений и почестей. — Для тебя — на ты и просто Лили. Том, не отойдя от шока, лишь покорно кивнул. На ты. С самой Богиней. Где-то эта система ценностей и приоритетов дала всё же сбой. Впрочем, он почти ничего против подобного расклада не имел, по правде говоря. — Так ты хочешь узнать, кто такой Voldemort? — Лилия улыбнулась ему так обворожительно, что Томас понял, что пропал теперь окончательно и бесповоротно. — Д-да, — он никогда прежде не заикался. — Он… он враг моего народа… я хотел попросить… моя молитва… он должен был быть… уничтожить… ты… т-ты… не могла бы? Из своей сбивчивой речи он и сам не сумел бы никакого смысла выудить, но Лилия не даром была Богиней. Она поняла бы его, даже если бы он был рыбой, обречённой на вечное молчание. — Нет, Томас. Я не смогу убить Волдеморта. Ведь… — она посмотрела на него, как мать порой глядит на сына, совершающего очевидную ошибку. — Voldemort — это ты, Том…

***

Боги любят своих детей. Они заботятся о них, согревают своей любовью, хоть и немножко неумело, но всё же, богам такое простительно. Мысли Гарри бегут, словно опаздывают куда-то, словно облака, подгоняемые торопливым ветром; они несвязны и неуклюже спотыкаются друг о друга, как дети, еще ходить не научившиеся, но уже пытающиеся бегать. Кто не хочет быть богом? Бог… само одно слово способно внушить столько уважения и страха перед святым. Город, в котором Гарри живет, маленький Бритт, весь он принадлежит не Волдеморту, и даже не его советнику Гонту. Это город Золотой Лилии, ведь её символ — слепой лис — стоит у двери каждого дома, а ее прекрасный лик, один единственный украшает иконы и фрески. Конечно, на более поздних изображениях можно увидеть и прекрасного бледного юношу с волнистыми каштановыми локонами и багровыми очами — Томас. О нем даже есть упоминание в «Книге мира», в последних десяти главах. Его история на самом деле и вдохновила Поттера, ведь Томас раньше тоже был человеком! Люди тоже могут быть богами. Это был довольно странный жизненный лозунг для шестнадцатилетнего мальчишки, но ведь на момент встречи с Богиней Томасу было вообще чуть больше пятнадцати. А это значит, что шанс есть и у Гарри. «Книга мира» была прочитана Поттером от корки до корки, зачитана до дыр и вызубрена наизусть. Не было чего-то такого, что кто-то знал бы о Лилии, а Гарри бы понятия о том не имел. Он, пожалуй, был единственным человеком, кто знал историю Богини до мельчайших подробностей. Нельзя было того сказать о Псалтырской книжице, в чьём существовании Гарри, если говорить начистоту, не видел никакого смысла. Единственное, что должно быть в молитве — искренность и вера, а для этого вовсе не обязательно заучивать тысячу и один псалом, чему нередко любили посвящать себя священники и монахи, не отличавшиеся ни магией, ни воображением. Молитвой Гарри была его игра, и ей он отдавал себя полностью. Когда паренёк играл, он был похож на живое воплощение дьявола. Однажды он прочёл занимательную книгу о иноземном скрипаче, которого всерьез считали грешником, продавшим душу Люциферу, настолько люди завидовали его таланту. Гарри знал по себе, как опасна человеческая зависть и злоба, ей сопутствующая. Раньше, когда он был совсем маленьким, глупым и несмышлёным, ему приходилось жить со своими неодарёнными дядей и тётей. Унижения и издевательства, которым он подвергался в том ужасном доме, наверно, никогда не сотрутся из его памяти. Ночь только начиналась. На городских часах и двенадцати не было, когда Гарри подошел к невысокому двухэтажному домику, выложенному щебёнкой и красивым серым камнем, каким был выложен сам замок Тёмного Лорда. Это был дом Северуса Снейпа, одного из лучших зельеваров Бритта, который взял его под свою опеку пять лет назад, когда Гарри был маленьким одиннадцатилетним мальчишкой, уже около года шатавшимся по самым грязным улицам их города, сбежав от ненавистных Дурслей. Теперь Северус был для него всем: отцом, матерью, учителем. Именно он обучил его азам магии и ритуалистики. Как величайший зельевар современности, он обучил его и своему искусству, а вот колдовству Поттера обучал ассистент опекуна, Томас Слизерин, по совместительству лучший лекарь их города. Правда, как оказалось, ни одна из волшебных палочек, которых имелось в бесконечном множестве у мастера Олливандера, не подошла к ауре мальчишки, поэтому учить его пришлось исключительно беспалочковой магии, которой Слизерин, по счастью, владел в совершенстве. Но у Гарри был ещё один секрет, раскрыть который он не мог никому, даже внимательному и предупредительному Северусу: волшебной палочкой был смычок, подобранный им лет в шесть на улице, который кривой и уродливой веткой бузины лежал на обочине дороги. Но чуткий до магии Поттер сразу почувствовал, что то не просто сук дерева, сорванный случайным порывом ветра, ведь у палочки была сердцевина — перо феникса. На палочке был странный отпечаток магии то ли светлой, то ли тёмной, и порой Гарри любил воображать, что некогда сей артефакт принадлежал Лилии Золотой. Потому-то он и сделал его своим смычком, чтобы добавить своим молитвам убедительности, дабы Богиня смогла их услышать. Стоило Гарри только преступить порог их со Снейпом дома, как его обоняния коснулся сладкий запах лесного отвара крапивы, листьев малины и брусничных ягод. То был аромат восхитительного напитка, личного изобретения Северуса, заменившего им любой чай. С каплей магии зельевара и кровью черного единорога, которой Снейп зачастую разбавлял своё варево, этот напиток утолял не только жажду, но и голод, одновременно повышая стрессоустойчивость и стабильность магии того колдуна, который пил его. — Я дома, — объявил Гарри, скидывая с плеч изумрудный плащ, аккуратно вешая его на крючок. — Опять играл до поздна? — попытался изобразить строгость мужчина, но получилось так себе, ведь старший маг прекрасно знал, как важна игра для его подопечного, не посещавшего церковь во время молебнов и прочих мероприятий, отдавая предпочтение таким одиноким молитвам с инструментом наедине. — Сегодня полная луна, — пояснил Гарри. — Время особенно благоприятное для моей новой молитвы. — Конечно, а сон для тебя — лишь очередное неудобство, да? — не удержался от колкости Снейп, наполняя серебряную чашу, выгравированную по краям и на ручках змеями, ароматным напитком. Чаша была подарком от Слизерина на пятнадцатилетие Гарри — время, когда он стал уже магически стабильным колдуном, которого можно было уже посвящать в таинства магии более древней и тёмной, которой Поттер восхищался с малых лет. Чаша по большей части была предназначена для проведения особо опасных ритуалов: её следовало наполнять кровью магического существа или же волшебника, который, собственно, ритуал и проводил, что, однако, не мешало Гарри в свободное от занятий время использовать драгоценный сосуд вместо бокала, попивая из него отвары Северуса. Учителя мальчика на такие ребячества лишь глаза закатывали, да посмеивались про себя. Сколько бы лет Поттеру ни было, безумства, казалось, были его вторым именем. — За Лилию, — подняв чашу, провозгласил свой не меняющийся с годами тост Гарри, вызвав у Снейпа лишь горькую усмешку. Когда-то у Гарри была мать, чьё имя было таким же — Лили Эванс — и волосы её были такими же рыжими, и глаза зелёными. Первая и единственная любовь Северуса Снейпа, с чьей смертью частично умер и он сам. Если бы в его жизни спустя несколько лет не появился кудрявый с безумным огоньком в зеленых глазах мальчишка с фамилией и вторым именем ненавистного Джеймса Поттера, но с глазами и сумасшедшим характером матери, Северус бы, наверно, совсем с ума сошел. Но Гарри пришёл, и в жизни снова появился смысл. Он был тем самым лучиком солнечного света, каким для него, увы, не сумела стать Эванс. Потому Снейп и прощал ему по большей части все те глупости, которые безбашенный мальчишка вытворял с поразительной частотой, и религиозность, которая стала продолжением личности паренька. Ведь в этой религиозности не было той ужасной строгости Альбуса Дамблдора, который так упорно отстаивал своё «общее благо», что единственным, что при этом удивляло зельевара было то, что выше директора школы старик по карьерной лестнице так и не поднялся. Хотя… кто знает, может, у этого чудака всё только впереди? Гарри уже давно осушил свою чашу целебного зелья и теперь сидел почти полностью неподвижно, глядя застывшим взглядом в мрак ночи за окном, куда не проникал свет луны, находящейся с другой стороны дома. Цвет его глаз в этот момент, как никогда, напоминал цвет Третьего Непростительного проклятья, которым были убиты и мать, и отец его. Такое замирание было свойственно Гарри, и Северус уже даже не пытался вырвать его из этого состояния змеи, готовящейся к решительному прыжку. — Я сегодня до рассвета должен успеть помолиться на кладбище, — бесцветным голосом объявил мальчишка. Когда Гарри говорил таким голосом, спорить с ним было совершенно бесполезно, поэтому Северус только кивнул, провожая его взглядом. Странное чувство охватило колдуна, когда он наблюдал, как Поттер переодевается в белый льняной подрясник и в черную рясу цвета ночи, с рукавами, расшитыми звездами по краям. Таким образом мальчишка одевался лишь по особым случаям, что не могло не насторожить зельевара, наблюдающего сие действо, похожее на откровение святого, только вот святым Гарри не был от слова совсем. Завершив акт облачения, Гарри накинул сверху свой зелёный плащ, привычно наглухо застегивая его и скрывая лицо со шрамом-молнией капюшоном, с наложенными на него дезиллюминационными чарами. Затем он взял в руки скрипку и вышел из дома. Лишь тогда Северус понял, что за чувство так неожиданно захватило его: то был страх. И Снейп не боялся ничего так сильно, как потерять Гарри, который был для него всем…

***

На кладбище было холодно, но не тоскливо. Гарри чувствовал себя так, будто вернулся домой после долгих странствий на чужбине. Впрочем, он всегда чувствовал себя так перед началом импровизации на тему «церковная служба». Скинув с себя тяжёлый плащ, мальчишка остался лишь в рясе, да в подряснике. Конечно, рясу он собирался потом также снять, но пока стоило разогреться, ведь на дворе стоял конец октября, и слишком быстро избавившись от одежды, Поттер мог бы легко заработать себе воспаление легких или что похуже. Потому он начал играть сначала так, как был. Смычок привычно лёг в его правую руку, и парень начал свою молитву. Если до этого стороннему наблюдателю прозвище мальчика «скрипач-дьявол» могло показаться чьей-то глупой неумелой шуткой, то теперь Гарри без сомнения был подобен падшему ангелу, выбравшемуся из недр преисподней. Но, тем не менее, он молился. Смычок слегка подрагивал в тонкой руке виртуоза, пока он играл рикошет и прыгающее стаккато, а вибрация пальцев, впивавшихся в гриф, была подобна крикам сотен жертв, принесенных к окровавленному алтарю Богини. Нет, правы всё же те, кто утверждают, что Самайн — лучшее время для общения с душами умерших, с Богом. Несмотря на то, что ни Гарри, ни Северус не следовали общеизвестным традициям праздника, и всеобщее веселье было для них днем скорби по умершей матери Поттера, Гарри был твердо уверен, что его молитвы будут услышаны… Ведь… искренность их была неоспорима и чиста, как сердце праведника…