Лисья Богиня

Прекрасная Мэри впервые пришла На праздник, меж первых красавиц села. Нашла она много друзей и подруг, И вот что о ней говорили вокруг: «Неужели к нам ангел спустился с небес Или век золотой в наше время воскрес? Свет небесных лучей затмевает она. Приоткроет уста — наступает весна». Мэри движется тихо в сиянье своей Красоты, от которой и всем веселей. И, стыдливо краснея, сама сознает, Что прекрасное стоит любви и забот. Утром люди проснулись и вспомнили ночь, И веселье продлить они были не прочь. Мэри так же беспечно на праздник пришла, Но друзей она больше в толпе не нашла. ©️Уильям Блейк «Мэри»

Танец — это ритуал, древнейший из ритуалов. Каждое движение имеет своё особое значение, будь то поворот, прыжок или даже просто наклон головы. Это — язык жестов, облачённый в одежды поэзии, искусство, к которому равнодушным останется разве что совершенно слепой человек… Когда женщина, закутавшись в одеяние, подобное мусульманской парандже, начинает, ритмично покачивая бёдрами и плавно взмахивая руками, свой танец, замирают зрители в ожидании развязки этого только начавшегося действа. Красавица, исполненная страсти, танцует, постепенно разоблачаясь, словно луковка, избавляющаяся от многочисленных слоёв сухой шелухи, пока мужчины пожирают её похотливыми взглядами. И вот, последнее одеяние спадает с её плечей. Чаровница нага, как Ева в садах Эдема: для полного соответствия библейской истории недостаёт лишь рокового змея-искусителя. Что ж, это поправимо. Прекрасная, как юная богиня, небожительница-самозванка должна быть свергнута со своего царственного пьедестала. Фараон с радостью следует позывам своего тела, которые влекут его к свежести этой девственной красы, и уже непонятно, кто Ева, кто змей, а кто — то самое несчастное яблоко, которое обязательно будет съедено в конце… Звук рвущейся ткани, до того момента сжатой в девичьих ладонях, наполняет её слух, а по бледным от ужаса щекам стекают горячие слёзы потоком непрерывным… Перед глазами — алое марево искрится, слепит, с ума сводит, а наделано громкие мужские стоны в самое ухо заставляют молить лишь об одном… «Пожалуйста… пожалуйста… позвольте мне умереть!..»

***

Если бы Джеймса Поттера спросили, кто такая Лили Эванс, он бы, наверно, сперва растерялся, по привычке растрепал шевелюру непослушных каштановых волос, а после выдавил из себя что-нибудь, содержательностью своей приравнивающееся к «эм-м» или «мда». На самом деле, Лили была единственной девушкой, которая его интересовала когда-либо. Он не знал даже, что его в ней привлекало больше всего: искреннее веселье ли смеха её, лучезарность широкой улыбки, живая красота свежего молодого лица или же просто её невероятная способность к пониманию буквально всего и умение это всё прочувствовать и изобразить в один миг. Чтобы перечислять достоинства своей личной Венеры, Поттеру бы и целой жизни не хватило, впрочем, перечислять их не было смысла, ведь сами по себе эти достоинства были более чем очевидны, так что слепым нужно было родиться, чтоб не увидеть их. Они учились в одном классе, и, признаться, почти всё время их знакомства Джеймс был тем самым слепцом, который не видел синицы в своих руках, в то время как женский идеал всё время мелькал перед носом. Возможно, виной всему были люди не самых лучших качеств, заводить отношения с которыми так горазда была Эванс. Взять хотя бы Нюн… Соп… Снейпа, который и мрачный, и страшный, и злой, как сам чёрт! Так нет же, возилась с ним эта рыжая бестия, как с детьми малыми водятся, когда тот и неопрятным оставаться продолжал и тень на честное имя девушки весьма незаслуженно кидал… Или этот Слизерин, который тоже всё с этими котлами своими, как и Снейп, носился, и тёмной магией по совместительству баловался… Джеймс был совершенно искренне рад, когда девушка наконец порвала все эти непрочные и сомнительные связи, наладив однако отношения с его компанией Мародеров, которые больше подходили к ней и по характеру, и по социальному статусу… А когда она согласилась встречаться с ним… Он любил эту девушку, по-правде, так, как философ любит луну. Он любил наблюдать за ней, как наблюдает поэт за жизнью природы, но стоит только вмешаться в эту таинственную гармонию связей и взаимодействий, как чудо растворяется в воздухе, просачивается между пальцев и исчезает вконец. Но Лили была живой женщиной, и она не могла вечно оставаться недоступной и прекрасной, как далёкая вечно холодная звезда, которая не разбудит никакого иного чувства в душе, кроме, разве что, восхищения. Джеймс сам не понял в какой момент их общение стало более тесным, а образ идеальной женщины, составляемый им самим на протяжении многих лет, стал рушиться под тяжестью реальности. Просто в какой-то миг он вдруг осознал, что, помимо очевидных достоинств, у Эванс имеются и слабости. Например, шаг её был не лёгким и не воздушным, словно у прекрасной небожительницы Эос, и когда девушка в очередной раз неуклюже оступалась при ходьбе или же случайно что-то задевала рукой, нельзя было уже утверждать что-либо о её неземном происхождении. Его ангел становился все более и более материальным, не теряя при этом своей красоты… Джеймс воистину был влюблён!.. На площади, что находилась в центре их городка, возвышался аккуратный деревянный помост, где часто случались театральные и музыкальные выступления. Вкруг сцены могучими исполинами возвышались вековые деревья, чья по-осеннему пёстрая листва уже начинала потихоньку опадать; где-то из лабиринта узеньких улочек доносилось сиплое пение старой шарманки. Настроение Поттера было самым восторженным и необычным: в такие моменты создаётся ощущение, что и горы свернуть — не трудна задача. — Ты… ты танцуешь? — совершенно неожиданно слетела с его уст непрошеная фраза. Джеймс ждал, что она засмеётся, обзовёт беспросветным дураком и наивным глупцом, но зелёные глаза Лили излучали лишь добрый свет дружеского участия и понимания. — А ты приглашаешь меня? — почти кокетливо ответила ему Эванс вопросом на вопрос. — А если это и так, то ты… — «станцуешь со мной?» — чуть не спросил у неё Джеймс, но почему-то его дерзость и храбрость куда-то испарились, и он почувствовал себя самым никчёмным человеком на этой земле. Лили рассмеялась, и почему-то парню показалось, что целый мир рушится на его глазах и купол небесный осколками смальты обрушивается на его грешную голову. «Ну ты и олень, Джеймс», — мысленно обругал Поттер самого себя, когда звонкий и мелодичный, как птичья трель, голос девушки положил конец его самоистязаниям: — Если вы так настаиваете на танце, мистер… — она в мечтательности закатила глаза, тут же перебивая саму себя, — мои извинения, лорд Поттер… То я сочту за честь станцевать с вами. С минуту Джеймс глядел на неё, как на восьмое чудо света, словно сама богиня спустилась здесь специально для него со своего божественного Олимпа, чтобы осчастливить его коротким, но примечательным, как рождение сверхновой, танцем. Потом, пересилив неожиданное и для него самого смущение, он преклонил пред девушкой одно колено, протянув ей свою чуть подрагивающую ладонь, которую та — о, чудо! — приняла в свою маленькую изящную ручку, а дальше… Их танец был подобен дурману, наваждению каких-то неведомых никому до себе чар. Как стремительный полёт Вакулы на чёрте в ночь перед Рождеством, так и их дикий почти первобытный вальс: кружил голову, так что колени слегка подкашивались, сводил с ума окончательно… — Ты… выйдешь за меня? — в разгар очередной плеяды натуральных поворотов, задыхаясь от восторга и невероятной скорости их чётких движений, с чувством спросил он у девушки. Лили слегка закатила глаза (и как умудрилась при этом не сбиться с ритма, вот уж загадка!), после чего её горячее, как пламя костра, дыхание слегка коснулось до ушной раковины парня, обретшей к тому моменту удивительную чувствительность: — А если я скажу да, то ты… — шепнула девушка, как и он ранее, не завершая начатой фразы. — Моё предложение абсолютно официальное, — так же сокровенно признался ей Джеймс, с трудом сохраняя нужную для танца ритмику, когда ноги почти уже отказывались слушаться его. — У меня в кармане обручальное кольцо, но я всё пойму, и… — он шумно вдохнул воздух от неожиданности пируэта, в котором закружилась девушка, почти всю инициативу к тому моменту взявшая на себя. — Ломбард работает до семи… я успею ещё… — Да… Вслед за этой короткой репликой, нежным цветком пряного шиповника сорвавшейся с алых лепестков губ девушки, уста его были захвачены в плен неожиданно глубоким и ярким, как свет от тысячи комет, поцелуем… его первым поцелуем! Лилия Пресвятая, он готов был перед образом защитницы их города поклясться, что ни одна девушка в мире не целовалась бы так же пылко и страстно, как эта сумасбродная рыжая ведьма до мозга её костей. Невинность и разврат смешались в безумный взрывной коктейль в его голове, и везде была она — Лили! Она была ярким факелом, который сжигал всё вокруг себя в пепел, вместе с тем и сам дотла сгорая. Яркая, светлая — необыкновенно прекрасная!.. Она была восхитительна, как живой огонь мака, чей короток век, но необычайно уникален в своей краткости. — Я… люблю тебя? — почти спросил он у неё, когда их поцелуй наконец был разорван, как разрываются цепи оков, сдерживавшие до поры до времени неистовство большого красного дракона с семью головами и десятью рогами, на головах чьих семь диадим, как разрушаются семь печатей и нисходят на землю все беды и ужасы, во главе которых: четыре грозных всадника, что несут за собой мор, голод, войну и смерть… — Я… тоже, — пронзает она его в самое сердце своими словами признания, такими желанными для ушей его. Хочется сойти с ума, сгореть безвозвратно в её дьявольском пламени страсти, не имея возможности на чудесное фениксово воскрешение… она сказала «да», и этого достаточно, чтобы Джеймс воспарил душой на седьмое небо от счастья!.. И лишь один бледный, как смерть, тощий, как чёрт, счастливый, как неупокоённый дух, юноша, чьё лицо, подобное греческой театральной маске, обрамляли пряди волос цвета вороного крыла, растрёпанные, как перья драчливой птицы, стоял, глядя на этих двоих, что не могли оторваться друг от друга, надёжно скрытый от чужих взоров густой листвой высоких деревьев. Сердце в груди его кровью плакало, а на мертвенно-бледных щеках застыли дорожки не выплаканных слёз. Чужое счастье осколками впивалось в его горло, из которого уже не могли вырваться даже самые тихие всхлипы рыданий. То, что было счастьем для них, было невыносимым горем для него… И не было спасения для души его, заплутавшей во мраке лжи и отчаяния!..

***

Мальчик и девочка, которым примерно лет двенадцать можно дать вид, сидят на красивых ступенях, вымощенных гранитом, что ведут на центральную городскую площадь. Их лица по-детски спокойны и безмятежны: если какие-то печали и затронут их невинные пока что души, они не ранят их настолько сильно, чтоб мгновенно очернить эту юную чистоту. В руках у детей — цветы; девочка плетёт венок. Девочка и мальчик сидят на прямо камнях, столь похожие друг на друга, сколь и разные. В рыжих волосах крошки поселилось осенне задумчивое солнце, а глаза столь же насыщенно-зелены, как дремучий лес, скрытый за городскими воротами. В ней чувствуется то невыразимо прекрасное магическое женское начало, которое ошибочно приписывают каждой встречной ведьме, но далеко не каждая колдунья обладает этим странным свойством казаться одновременно и бесконечно мудрой, и вечно юной. Мальчик сидит рядом с ней, как её антипод. Полная противоположность своей подруги — они как день и ночь — он так же спокоен, как и она, но не по-детски суровая печать какого-то затаённого горя и обречённости уже читается и в этой небольшой складке меж его бровей, и в этих чуть приопущенных уголках его тонких губ. Но тем не менее, чувствуется в них обоих нечто, что их делает вне всяких сомнений, если и не родными друг другу, то, по крайней мере, невероятно близкими. Друг без друга они словно бы потеряют эту целостность, которая сохранилась в них до сих пор. Девочка хмурится; тонкий стебелёк ромашки выскальзывает из замерших над работой пальцев, и в воздухе повисает напряжение, словно кто-то хочет что-то сказать, но не говорит, невзирая на очевидное желание. — Лили, — осторожно зовёт её мальчишка, — всё в порядке? Девочка качает головой в неопределённом жесте, сама будто не понимая, что же с ней творится. — Да… — бормочет она. — То есть… нет… я… Сев, я правда не знаю. Слишком сложно. Я как Тесей в лабиринте царя Миноса, который вдруг потерял путеводную нить, подаренную ему прекрасной Ариадной… Мальчик слушает её так, как слушают обычно пророков в моменты их чудесных озарений, но, наверно, только ещё более жадно и внимательно, вслушиваясь в каждое изменение интонации в её речи. — Тебе снова снился кошмар? — спрашивает, наконец, у неё друг после несколько затянувшейся паузы. Она не говорит ни «да», ни «нет». Впрочем, ответ и без того очевиден. — Профессор Дамблдор посоветовал мне больше медитировать и работать над очищением разума, — вместо ответа на поставленный вопрос, начинает оправдываться Лили. — Ты уверена?.. Мальчик и сам уже ни в чём не уверен. Так что же говорить в таком случае о рыжей, чьё состояние с каждым днём становится всё менее и менее стабильным? — Север, я уже ни в чём и ни в ком не могу быть уверена, кроме, разве что, нашей дружбы и твоего ко мне участия, — тяжело вздыхает она. — Я просто либо слишком глупа, чтобы понять, либо же то, что я пытаюсь постичь, не доступно в принципе ни для чьего разумения… — она смолкает так же резко, как начало до этого говорить, после чего почти сокровенным шёпотом добавляет: — зачем? Зачем они должны постоянно умирать на моих глазах, когда я их даже не знаю?! Все эти люди… Её голова тяжело опускается на плечо её друга. — Если у волшебника обязательно должен быть какой-то супер-крутой дар, то я предпочла бы в таком случае родиться маглой, но счастливой… Северусу неловко задавать ей подобный вопрос после такой драматичной исповеди, что воздух до сих пор словно горем пропитан, однако… — Профессор обещал Святочный Бал на этот Йоль даже для младших классов, ты не отказалась бы пойти… — Нет, — мягко прерывает его Лили, приподняв голову и глядя на него ещё более несчастным взглядом. — Это не означает, что мы не будем дружить или что-то в этом роде, — тут же испуганно прибавляет она. — Просто… дело в том, что недавно я видела… — Я видела девушку, которая танцевала свой последний танец, и твёрдая ассоциация с реквиемом или же с поминальной молитвой всё никак не покидала моих мыслей. Её движения были пластичны и столь естественны, что танец по праву можно было назвать её родной стихией, но она… она скорбела, каждое её действие было словно преддверием грядущей кончины, и… — Ты не должна, — ободряюще улыбнулся Северус, и девочка подняла на него своё лицо с глазами, в чьих уголках уже начинали поблескивать слёзы. — Если танцы ассоциируются у тебя с чем-то столь ужасным, как судьба той девушки, то ты не обязана танцевать. И вообще, ну его этот бал! Мы ведь можем время и с большей пользой провести, верно? Девочка кивнула. Лили больше не плакала.