Розы, фиалки и жасмин

      Натаниэль знал, что придет время и он смирится с неуемным характером своей невесты. Точнее, он думал, что знал. Заставлял себя в это верить, когда раз за разом она, будучи еще ребенком, носилась за ним с длинной хлесткой лозой, когда она лезла на очередное дерево, совсем не боясь, что сверзнется оттуда. И в этой ее живости, в этой тяге приключений и в умении находить неприятности было что-то бесконечно милое. И совсем непохожее на набившую оскомину рафинированность остальных девушек их круга.       Натаниэль был почти счастлив, а потому приказ матери прозвучал громом посреди безмятежности будней.       «Сам поставишь ее в известность, что на ней не женишься!»       Предать надежды только смирившейся с их неминуемым браком Ирондель он не мог. Пойти наперекор матери, к сожалению, тоже.       — Ты совсем не смотришь, Ферни! Воистину твои холодность и безразличие делают честь даже водам Херлига. А они очень и очень ледяные!       В небесно-голубом платье, украшенная лентами, Ирондель смотрелась настоящей куклой, какие делают лучшие мастера из гномов. И присевшая на кончик пальца бабочка придавала лишь большее сходство девочки с точеной статуэткой.       — Прости, маленькое чудовище, я задумался.       Ей не меньше трех лет до первого выхода в свет, а значит, впереди еще много переживаний. Одним больше — беда ли? И она, конечно, найдет себе супруга, едва ее, уже подросшую, готовую к замужеству, представят орде строго воспитанных молодых людей. И она, конечно, будет счастлива.       Терзает одно: счастлива она будет не с ним.       — Пойдем отсюда, — ее ладонь, необыкновенно прохладная, снежно-белая, легла на предплечье, сгоняя мороки и прочь отсылая все сомнения. — Ты сам не свой, Ферни. Пойдем. Няньку все равно сморило от жары, не будем мешать ее путешествию на Остров Яблок разговорами. Скромный букетик из белых роз, жасмина и фиалок кажется в ее волосах рассыпанными неловко звездами. Заплети она так же волосы на первый выход в свет, весь мир будет у носиков ее туфелек.       — Ты уже слышал последние новости?       Ирондель сжала некрепко его ладонь, привлекая внимание, но тут же отпустила, словно вспомнила, что помимо задремавшей нянюшки, за ней вполне может приглядывать еще и недавно приставленная компаньонка.       — Какие же, душа моя?       — О союзе с королевством Соль. Ты должен был слышать. Это же касается твоей семьи. Натаниэль краем глаза заметил появившуюся и тут же пропавшую меж бровей девочки морщинку недовольства.       — Это ужасно меня беспокоит.       — Ирондель, воспитанной барышне не пристало совать свой красивый носик в мужские дела. От этого можно растерять всю свою прелесть.       Она коротко вздохнула, уткнулась, пользуясь тем, что их скрыл плющ, увивший беседку, лбом ему в плечо.       — Значит, я не воспитанная. Но это не отменяет того, что мне делается дурно от мыслей о союзе с Солью, а твоя задумчивость только укрепляет меня в мысли, что ничем добрым это не кончится. Не для нас, Ферни…       Хрупкое цветочное украшение накренилось, готовое выпасть, и рука сама потянулась поправить, вплести крепче в тугие локоны.       «Молодой человек не имеет права касаться юной леди, без ее на то позволения до свадьбы… Я тоже недостаточно воспитан, Дель… Прости».       — Дель, время, позволительное по этикету для наших встреч, подходит концу. К тому же тебя, я почти уверен, потеряли. Мы поговорим об этом позже.       «Ты беспринципный лгун и трус, Натаниэль Фернан Маггилан. И едва ли это простительно…»       Тень обиды и непонимания в глазах девочки сложно не заметить. А Натаниэль никогда не был слепым. Заметил. Но внешне не выдал, что не хотел разочаровывать Ирондель, что едва ли мог захотеть этого…       «Ты все поймешь, мое маленькое чудовище. И мне остается лишь надеяться, что сумеешь простить мне такую слабость, как трусливое умалчивание…»       Короткие объятия и почти невесомый поцелуй в щеку могли показаться. Но от прикосновений рук Дель горела кожа, а щеку жгло нестерпимо огнем.

***

      Ему никогда не удавалось складно писать стихи. Ни канцоны, ни рондо, ни даже сонеты не получались у него в должной мере стройными. А поэтические формы столь близкого к его родным землям королевства Соль и вовсе получались бессмысленными и глупыми. Но едва ли простое письмо могло выразить все то, что он так и не смог сказать Ирондель при встрече. И оставалось только корить себя за нерешительность. И выкидывать один за другим исписанные кривыми, неумелыми строфами листы.       Она должна была знать правду.       А он никак не мог выплеснуть истину на бумагу.       Но, после долгих и тщетных мучений, вышло. Кривое и бесконечно жалкое, лишь отдаленно похожее на действительно достойную работу, бледно и невразумительно отражающее всю гамму чувств, что Натаниэль испытывал.

В моих мечтах, моя душа, ты светом Недостижимым кажешься всегда, Как блеск зари, как первая звезда. Тебе писать мне должно лишь в сонете. С любой другой сравнить тебя грешно. Как рябь на луже пред морским прибоем, Иная дева меркнет пред с тобою И блекнет в миг, и кажется смешной. И сердце нежностью не тронут те, В ком тяги твоей к жизни не найдется, Кто вместо простоты игривой солнца, Дань отдает стеклянной красоте.** Но образ твой хранить осталось мне, едва ли, Когда рок посулил лишь вечность расставаний.

      Она могла не отвечать. Он простил бы ей молчание, разочарованную бессловесность, даже просто презрение. И все же ответ пришел. Гонец успел лишь чудом, поймал в самый последний момент перед отъездом.       Дель поняла все. И разорванную помолвку, и спешный отъезд, и его нежелание признаться ей при встрече. Она даже смогла его простить.       Вместо длинного письма она прислала с нарочным лишь маленький букетик цветов. Кипенно-белый. Из роз и фиалок.       Но почему-то сквозь нежный, едва уловимый запах цветов, прорывалась сладкая, отравляющая душу нота жасмина.