Oh Marcello

I'm just a soul whose intentions are good Oh lord please don't let me be misunderstood (c)

Каждый день королева ходит в септу, и народ в Королевской Гавани удивляется - она никогда не была набожна. Королева жертвует деньги - на хрустальные люстры, на новые статуи, на свечные мастерские; деньги не из казны, но отцовские, и тогда удивляется Тайвин Ланнистер - его дочь никогда не верила в сказки, которые не приносят пользы. А когда прислуга гасит лишние факелы - и нужные тоже, по приказу свыше, - королева, эта маленькая шлюшка, не лезет Джейме в штаны, но прижимается к нему всем телом, умоляет обнять её со спины и согреть дыханием мочку уха - умоляет без слов, так ведь и дело не в этом, и такая искренность не может не быть понята. В который раз брат пренебрегает приказом и растягивается на такой большой, такой холодной королевской кровати, но в нём, внутри, всё бурлит от ярости, ведь, в силах лишь догадываться о причинах, он знает следствие - его сестра испугана. И поэтому она молится. Закрывая глаза, стыдливо прячась под одеялом, молится даже в греховных объятьях. Серсея жила бы здесь, если бы только могла: не между простынями и горячим от страсти телом, но среди высоких стен и огромных окон, в просторном зале, залитом светом, где боги выстроились вдоль стен, как подданные в приёмный день. Там, в тронном зале, королева едва замечает их, больше следит за тем, как бы не помялось от долгого сидения пышное платье. Здесь сама она - та, кто стыдливо опускается на колени и целует подол накинутого поверх дорогого дерева плаща, пахнущего лавандой и покрытого тончайшим слоем пыли. От запахов святости мутит, но и только. Это не так заметно, когда тебе уже плохо, если уже нужна помощь. Серсея занимается делами, которыми брезгует иная послушница, - меняет почти догоревшие свечи и цветы в пышных вазах. Заказывает новые на свои деньги, вешает на протянутую в манящем жесте руку Матери золотой браслет, некогда принадлежавший её собственной леди-матери. Отец не поймёт этого, более того, не простит. Дороже гранатов, рубинов и благородного металла он ценит память о том, чьё запястье некогда обнимала эта замысловатая вещица. Что ж, для Серсеи есть вещи и поважнее. Теперь она точно знает, что есть. Во дворце слуги, не раз до того обиженные госпожой, поглядывают на неё теперь настороженно и недружелюбно - во дворце оттого решительно невозможно быть, и Серсея садится - не на лошадь, как раньше, но по-заморскому на носилки, чтобы причалить к мраморным ступеням раскаявшейся язычницей, готовой к исповеди грешницей, немеющей в самый последний момент перед добреньким старым септоном, подслеповатым, с по-девичьи нежными руками. Ей нечего ему сказать - не признаваться же, что всего пару ночей назад она выбиралась в город, на окраины, к сухой и острозубой гадалке откуда-то с Летних Островов. К мейеге с её кровяной магией было бы надёжнее, но старое предсказание никогда не переставало тревожить, и Серсея справедливо боялась новых ужасов, даже просто вкладывая ладонь в ладонь и позволяя чернилами провести отчётливо каждую едва заметную линию. Королева - нет, нашкодившая девчонка, не выросшая ни капли, не научившаяся ничему вопреки всем стараниям судьбы, - бежала оттуда, подобрав юбки, судорожно боясь упасть, размазывая чернила по дорогой ткани неосознанно, но отчаянно, словно пытаясь стереть сами сгибы и складочки вместе с ними. А ночь спустя маленький дом, ссохшийся, как его хозяйка, горел - Серсее совсем не хотелось знать, как добился этого Джейме, а может, в кои-то веки помог Роберт или птички Вариса взяли на себя всю грязную работу... Если можешь получить помощь, возьми её. Пусть они сделают всё за тебя - те, кто всегда рядом. Но какую-то ответственность переложить на чужие плечи попросту невозможно. Есть вещи, которые нельзя никому сказать. Серсея пытается справиться со всем сама, о да. Она не убегает прочь, она убегает в септу и не уходит, даже когда наступает вечер и двери закрываются для всех, кроме неё. Её успокаивают простые лица, выточенные из вовсе не имеющего цены дерева или же из дорогого камня, добытого трудами умирающих от усталости простолюдинов. Эти взгляды говорят, что им можно верить, и королева слушается - она всегда так делает, когда испугана. Она всю жизнь ищет то, во что вышло бы положиться слепо и беззаветно, чтобы никогда больше не бояться, и вот, может быть, её поиски наконец увенчались успехом? Джейме, присланный то ли Робертом, то ли Джоном Арреном, который обычно берёт все тревоги на себя, находит её на коленях на каменном полу и не может даже заставить её подняться - Серсея, больше совсем не боящаяся мятых юбок (к тому же, это простое платье, неброское, она ходила в нём девушкой и потому нашла себя вправе поставить свечку ещё и Деве), умоляет его уже словами, да к тому же так искренне, как никогда ещё прежде, не забирать её, позволить ей просто остаться здесь. Потом - приказывает. Чьё слово весомее - короля или королевы? Она в очередной раз убеждается в предательстве брата, когда он выводит её, заботливо отряхивая платье, и не хочет даже помолиться вместе напоследок об искуплении всех грехов. Он ужасно зол на неё, дело ясное, за воздержание и недомолвки, но есть же вещи, о которых не говорят, при мысли о которых даже дышать боишься! Серсея не узнаёт сама себя - всё в самом деле теперь должно быть по-новому - и гладит натянувшуюся на животе ткань. Ей кажется, что она чувствует сердцебиение на кончиках пальцев. Когда отец, не в пример всем прочим отцам Вестероса строгий, самый строгий и справедливый судья всех её проказ, заставал дочь с мечом, он говорил, что женщины созданы для других битв. Вот так и вышло, что из неё не получилось ещё одной Лианны Старк, но что есть, то есть - и, видят боги, она всегда старалась, даже если со временем пыл её поугас. Видят боги, время многое лечит - Роберт, в кои-то веки трезвый, ложится от неё как можно дальше, но Серсея двигается ближе, тянется к нему всем существом и доверчиво кладёт подбородок на могучее плечо, свою бледную руку роняет в его - и не дожидается ответного пожатия. Что ж, неудивительно - никто не объяснил королю правила этой игры, не сказал, что всё изменилось или вот-вот изменится. Надо продолжать и не отступать ни на шаг, не выдавать охватившего тебя ужаса - как с львами в подземельях Бобрового утёса; Серсея ловит его взгляд, просит еле слышно: - Поговори со мной. Но отступает, обожжённая и стремительно полнящаяся злостью, не знающая уже, куда себя девать, когда Роберт притворяется, что не услышал. Есть люди (мужчины), которые никогда ничего не поймут. Все они. Джейме, который лезет со своими несвоевременными нежностями; и даже старый септон, который притворяется, что готов выслушать, когда никто не может быть готов. В первую очередь она сама, всемогущая, вечно юная королева, прекрасная и бесстрашная. Её-то уж точно не должно пугать то, что все цветы, которые она расставила в дорогие вазоны, по-сорочьи утащенные из дворца в её новый приют, завяли; все свечи погасли так быстро, будто боги и вправду гневаются, будто они тоже знают - знают то, что сказала гадалка, сухая и чёрная, как угольки, которые от неё остались. Её хрупкие сахарные кости наверняка легко ломались под кровлей рухнувшей крыши - но это неправильная мысль, бога ради, вот только какого, какого? Серсея обхватывает себя руками - она отчаянно мёрзнет, она полна решимости в своём обратном грехопадении. Она ведь пыталась - кто виноват, если не получается? Кто виноват в том, что её руки воина скоро прижмут к груди дитя? Покажите ей имя, откройте лицо, чтобы расцарапать его не ногтями, нет, но когтями мстительной гарпии! Пока не ясно с особой точностью, Джейме или Роберт, но они уже противны ей оба, а что до ребёнка... Что ж, ей уж точно не должно быть страшно от того, с какой силой она успела его полюбить, никогда не веря, что на это способна, и сколь многое готова сделать, чтобы его защитить. Не должно, но она опускается на колени у алтаря Неведомого и беззвучно плачет, зажигая свечу; заслоняет её ладошками, чтобы не задул ветер, обжигаясь. В септе темно, но в этот раз никто не ищет королеву, а сама она так потеряна, что снова готова почувствовать себя маленькой девочкой. Страшной грешницей, смотрящей на септ с высокомерной усмешкой, ведь если это всё не было даровано ей богами, почему же оно так хорошо на вкус? Слишком сладко, чтобы оторваться. Никто не приходит, и Серсея охраняет свечу до рассвета, пока не вступает в просторную залу верховный септон. Раз взглянув на это, он уже больше никогда ей не улыбается, но жертва стоит того - жизнь, выторгованная ценой кто знает скольких. Купленная, как у торговца на рынке, и больше цветы не вянут, свечи не гаснут, а объятья Джейме никогда уже не приносят такого упоения - и холодность Роберта не ранит так сильно, когда знаешь, кто твой самый главный заступник и всесильный защитник. Женщина, заглянувшая Неведомому в лицо. Дольше скрывать это уже невозможно. Скоро вся столица только и говорит о том, что королева беременна, и никто уже ничему не удивляется.