не думай о последствиях.

Тусовка выходит на редкость поганная. Кирилл с самого начала был уверен в таком исходе пятничного вечера, ведь на это охуенно важное и дико интересное собрание успешных людей Петербурга его притащил отец, которому приглашения на подобного рода «пати» прилетают постоянно. Как же можно не посветить лицом среди таких же уважаемых и статусных людей? Хотя, учитывая достижения Гречкина младшего, его лучше бы в подвале запереть, чтобы не позорил. Но Всеволод ограничивается поучительным подзатыльником на выходе из дома и просит быть хорошим мальчиком. Первую половину Кирилл молча тянет сок через трубочку, натянуто улыбаясь возрастным дамам за соседним столиком и комкая салфетки в стиле, как он бы выразился, хуяоригами. Алкоголь у него забрали и даже не предлагают. Явно папочка постарался. Без спиртного двадцатиминутные речи душнил-бизнесменов слушать почти невозможно: то глаза закрываются, то жопа немеет. Гречкин проверяет программу вечера, так услужливо оставленную на сайте, и поражается количеству оставшихся часов мучений. Надо было ногами упираться и царапаться, когда его из комнаты выталкивали. Одно лицо сменяется другим, набор слов повторяется. «Мы достигли успехов, прибыль растет, предприятие развивается, спасибо за вклад, бла-бла-бла». Люди хлопают, но Кирилл уверен, что все вокруг слушают, как и он, вполуха, чаще сплетничая про выступающих, чем уделяя внимания озвучиваемым статистикам. Гречкин бы и сам рад каких-нибудь грязных слушков пустить, но не с кем. Он в сотый раз тянется к телефону и замечает уведомление о только что пришедшем сообщении. «т/и: позвони, если не занят» Кирилл переходит в зал более просторный, где все общаются, свободно передвигаясь по территории увешанного постерами и чертежами будущих петербургских проектов пространства. С подноса официанта он тут же ухватывает бокал шампанского. Детский лепет, конечно, по сравнению с тем, сколько парень обычно вливает перед выходными, но и это сойдет. Гречкин набирает тебя, присоединяясь к увлеченно рассматривающим инновационные предложения инвесторам. — Привет, сладкая. — Привет. Настолько скучно? Твоя усмешка звучит ни разу не удивленно, Гречкин фыркает — надеялся, что не так уж и просто его прочитать. — Как узнала? — он приглаживает волосы, всматриваясь в стеклянную витрину. — Ты перезвонил моментально. Ну да. Скрываться и смысла не было. Хотя Кирилл тремя днями ранее убеждал всех вокруг (для собственной выгоды), что собрание это будет пизже тусовок в клубах. — Едешь куда-то? — он прислушивается к играющей у тебя на заднем плане музыке и характерному звуку машины. — К папуле на юбилей. Гречкин удивленно присвистывает, спиной подпирая отдаленный подоконник, откуда просматривается весь зал. — С каких пор ты зовешь отчима папулей? — С тех самых, как он купил мне пентхаус на Крестовском. Кирилл буквально видит, как твои губы расползаются в ядовитой ухмылке. Ему не то что квартиру — шалаш доверить страшно, но родители все равно разрешают пожить в одном из загородных домов. Только переписывать не спешат. — Расскажи, как там все проходит. Мне интересно. Гречкин тут же раскрывает рот, без умолку тараторя о том, что нудно и гадко, что его заебали, что за пару часов довели до желания блевать от одного лишь слова «бизнес». Ты молчишь, тихо посмеиваясь, потому что жаловаться и ныть Кирилл умеет очень красноречиво — заслушаешься. Подключает всю свою театральность, разыгрывает драму, превращая маленькие неприятности во вселенского масштаба трагедии. Талантище. Интересно, как он сейчас выглядит со стороны, активно жестикулируя для большей экспрессии и пугая всех вокруг. — Какой-то ты нервный, — изрекаешь под конец, стоит ему замолчать. — Давно дрочил, Кирюш? Отворачиваешься к окну, а черный автомобиль плавно сворачивает на темных улицах Питера. Павел, твой личный водитель, старается не обращать внимания и мечтает слиться с кожаным креслом. На том конце слышится хриплый выдох. Кирилл разом вливает в себя второй бокал. — Нет. — Когда успел? Любишь же ты беспардонно задавать такие вопросы, и всегда получаешь на них ответы. — Перед выходом, — сообщает Гречкин, не понимая, почему он, вообще, поддерживает этот диалог, пока рядом прогуливаются другие люди. Ты только хмыкаешь, дожидаясь продолжения его фразы, в котором уверенна. — И с утра, — привыкшего трепаться о своей сексуальной жизни Кирилла бросает в жар. — О чем думал? Гречкин понятия не имеет, как отвечать на это. О чем он может думать, когда ты занимаешь все его мысли? Твое милое лицо, нежные руки, точно знающие, где и как лучше коснуться, приказной тон над ухом и жесткий взгляд, контрастирующий с заботливыми поцелуями; твои громкие стоны, его имя, срывающееся в экстазе, мокрые следы губ везде. Кириллу нужно только закрыть глаза, и фантазии не будет предела. Как сегодня. Сперва в душе, не сдерживая голос и остервенело двигая ладонью, затем в кровати, лицом уткнувшись в подушку, на которой ты обычно спишь. — Бля, — он проводит ладонью по лицу, прячась, словно бы кто-то по одной физиономии поймет про что разговор. — О тебе, — признается честно, а ты жестом просишь Павла сделать музыку чуть тише. — Много людей вокруг? Кирилл осматривается как-то боязливо и уже не особо уверенно, будто каждый в этом чертовом помещении теперь в курсе. — Да, пиздец народу, — пальцами он цепляется за подоконник позади, ожидая какого-то подвоха. Ты выдерживаешь паузу, заставляя Гречкина приятно понервничать, и добиваешь одной фразой: — Я бы тебе прямо сейчас отсосала. Если бы Всеволод знал, как быстро его сын бегает, отдал бы в легкую атлетику. Жаль, что такие результаты Кириллу удаются только при условии, что на ухо ему шепчут всякие пошлости. Он за рекордное время преодолевает два лестничных пролета и врывается в ближайший туалет. Дверь кабинки хлопает, едва ли не слетая с петель. Гречкин дышит загнанно и стаскивает темный пиджак, цепляя его на хилый, антикварный крючок. Расстегивает верхние пуговицы рубашки под твой тихий смех и только потом берет телефон. — Опустилась бы на колени при всех и взяла в рот, сразу глубоко, как тебе нравится, Кирюш. А они будут смотреть и завидовать. Член болезненно упирается в жесткую ткань. Кирилл все стадии от бледности до румянца перепрыгивает за секунду, с трудом вдыхая. — Ты дверь закрыл? — Ага. /Т.и/, зач— — Расстегивай брюки. Водитель сглатывает шумно, но ты на это не обращаешь внимания. — /Т.и/… Если ты что-то задумала, сопротивляться этому бесполезно. — Кирюш, я же слышу, как ты задыхаешься, наверняка, все губы уже искусал. У тебя стоит, правда ведь? Зачем себя мучать? Расстегивай. Пуговица проскальзывает неуверенно, зато ширинку Гречкин дергает, чуть не срывая. Ладонь тут же ныряет под резинку трусов, оборачивается вокруг дрогнувшего члена. Кирилл с трудом сдерживает рвущийся стон. — Торопишься, — холодно предупреждаешь, заставляя поумерить пыл. — Оближи. Давать ему указания, не имея возможности видеть результат, заводит даже лучше, чем ты себе представляла. Беспрекословное согласие Гречкина в такие моменты поражает. В любое другое время он выбрал бы смазку, но за неимением таковой приходится влажным языком петлять по ладони. — Теперь коснись себя. Кирилл выдыхает прерывисто, пальцами другой руки стискивая айфон. — Получше сожми. Делай так, как сделала бы я. Без разгильдяйства давай. Покрепче и не торопись. Тебе ведь так нравится, правда? Именно так, когда сильно и нестерпимо долго, когда почти больно. Нравится, я же знаю, ты всегда стонешь громко, умоляешь. — Блять! Гречкину бы попросить тебя заткнуться, но он не может, стирая ладонь о собственный член. Перед глазами аж плывет от того, как мучительно медленно обжигающее удовольствие разливается в паху. Ему должно быть плевать. Где только вы ни трахались: в уборных клуба, примерочных, в бассейнах прямо на вечеринке, в чужих домах, папиной машине, даже в блядском самолете. Но когда он упирается в мраморную стенку туалета на таком важном мероприятии, когда закусывает губу и прокручивает ладонь на головке, у него искрит перед глазами. Хочется быстрее, хочется кончить, хочется почувствовать твою руку на члене. — Мне тут подруга наручники подогнала. Помнишь, ты хотел попробовать? О, Кирилл помнит. Очень хорошо помнит, как его впервые вставило, когда ты руки ему связала каким-то поясом от платья. Он бы поспорил, что выберется без проблем, порвет, выпутается, вот только ничего не вышло. Узлы ты делала на совесть, а материал оказался достаточно плотным. Кирилла тогда трясло от осознания своей уязвимости, а тебе понравился бесправный Гречкин. Лишение контроля сыграло на нервах так сильно, что он и двух минут не продержался, с дрожащим стоном кончив в твою ладонь. — Говорит, очень качественные. Жесткие, надежные, — ты почти облизываешься, предвкушая, — не сбежишь. Пристегну тебя к кровати и буду наслаждаться. Ты позволишь? Гречкин хочет сказать, что да, все сделает, но вырывается лишь всхлип. Он зажмуривается, резче двигая ладонью. — Конечно, позволишь. Ты же хороший мальчик, Кирюш, делаешь, как я говорю. Просто умничка. Дрочишь в уборной, пока твой папочка толкает свою речь. Интересно, он догадывается, чем его сын сейчас занят? От одного упоминания отца Кирилла прошибает пот. Если кто узнает, это будет пиздец. Но представление такой ситуации заводит еще больше. — Хороший мальчик, так и разложила бы тебя на постели, — ты сжимаешь свои бедра, борясь с собственным желанием, а Павел плавится на переднем сидении. — Не мучала бы, села сразу на член, — мечтательно прикрываешь глаза и продолжаешь уже тише, — так люблю твой член, Кирюш. — Ебанный пиздец, /Т.и/… Гречкин захлебывается стоном, размазывая смазку по головке. — И люблю, когда ты послушный, когда разрешаешь мне все. Как сейчас. Такой хороший. Только для меня. — Для тебя. — Я бы начала не спеша, гладила тебя по груди, сжала бы волосы и целовала. Долго, мокро, с языком, как тебе нравится. Кирилл пропускает вдох, прижимаясь лбом к холодной стене. Ему от таких поцелуев крышу всегда сносит. — Смотрела бы, как накрывает, жестче опускаясь. А ты стонешь так красиво, Кирюш, мне хочется трахать тебя двадцать четыре часа в сутки. Вообще бы из постели не выпускала, пока ты свой голос, нахрен, не сорвешь. — Твою мать… Он почти скулит, сжимая член у основания, чтобы не спустить в эту же секунду. — Сильнее, не сдерживайся, ты же хочешь кончить. Я бы заставила тебя просить, двигалась бы, пока ты хныкать не начнешь из-за чувствительности. Но тебе же нравится, да, Кирюш? Мне — очень. — Блять, /Т.и/, нахуя ты так, хочу тебя, пиздец, хочу, очень хочу, пожалуйста, любимая, я, блять, я сейчас… Гречкин почти не слушает, что ты говоришь. У него звенит в голове, слова мелькают на периферии сознания, а яйца уже болят от напряжения. Ему пиздецки хорошо и невероятно плохо, рука немеет. Он захлебывается стонами, нервно водя ладонью по члену. Ты успокаивающе повторяешь, как мантру: «умочка», «хороший мальчик», и Кирилл зажмуривается от удовольствия. Он прогибается в пояснице, последний раз толкается в кольцо своих пальцев и кончает с рванным стоном, дрожа. — Все хорошо, — продолжаешь заботливо, представляя его сведенные к переносице брови и влажные губы. — Дыши. Кирилл, медленно вдыхая, дергает бумажное полотенце и оттирается от собственной спермы. — Увидимся завтра? — Я планирую напиться, — праздники твоего отчима иначе и не проходят, — раньше обеда не звони. Можем, кстати, на неделю улететь куда-нибудь, если у тебя нет других дел. — Отменю, — сходу заявляет Гречкин, совершенно не удивляя. — До завтра? — До завтра, малыш. Ты усмехаешься, сбрасывая звонок, а Кирилл так и стоит, сжимая мобильник в руке. Твои неожиданные ласковые обращения всегда вводят его в ступор, оставляя после себя приятную теплоту. Автомобиль тормозит у входа элитного ресторана. Швейцар в строгом костюме открывает дверь. — Виктору Александровичу об этом знать необязательно, — подмигиваешь покрасневшему водителю напоследок и вкладываешь ладонь в поданную руку, покидая салон.