Больные мечты

Я чудовище. Бережно взрощенное и отсеянное с самого начала. Я не боюсь, не стыжусь и не люблю. Мне нужны деньги, но мало кто из тех, к кому я прихожу, могут мне их дать. У меня вши и хронический туберкулëз — вот, чем со мной охотно делятся мои «клиенты». Теперь я не останусь в долгу и награжу этим кого-то из них при случае. Я переболел оспой, несколько раз пневмонией и славься Мерлин трижды величайший за то, что они не успели наградить меня бубонной чумой, а я еще не научился синтезировать этот вирус в себе самом. У меня есть шарф, пара сиклей, волшебная палочка и комната в здании, куда недавно переехал бордель. И машина, которую давно пора чинить, но некому. Из-за аварии пятилетней давности сбились настройки точности прыжка. Я могу в любую секунду угодить в болото, под поезд и черт пойми куда ещё, но лучше уж так, чем аппарировать наудачу самому. Пусть размажет машину, а я выйду из неё, отряхнусь и пойду дальше. А если размажет вместе с машиной, значит, так надо. Кому? Да никому. Просто надо. Единственное заболевание, которое я заслужил и честно заработал своими силами — голоса в голове. Я развивал этот талант годами, кропотливо и трепетно. Я проебал на это всю чертову жизнь и сижу теперь здесь, в прокуренном салоне древней полумагической развалюхи, откашливаю бурые комочки и вяло размышляю о дальнейшей цели своего существования. Впрочем, именно так я и дозрел до идеи вести дневник. У меня нет друзей и знакомых. Мне не с кем говорить, некому плакать в жилетку. Пусть эта потрëпанная чёрная книжонка будет моим собеседником. Пусть она впитывает чернила моих мыслей страницами из дешëвой бумаги. Пусть она станет моей предсмертной запиской, которую может быть когда-то прочитает тот, кому это будет нужно.

***

Сегодня на рассвете меня разбудил хрустальный крик в голове. Хрустальный — потому что было похоже, что кто-то уронил бокал на паркет. Это был нечленораздельный визг, скорее, но я тогда думал не о названии для этого звука, переходящего в щемящее чувство в груди, а о том, что кто-то умирает. Я прибыл в тот момент, когда её глаза уже стали мутными, стеклянными. Блеклые русые волосы, неестественный изгиб шеи. Голова дëргалась из стороны в сторону, он ещё не осознавал, что трахает мертвое тело. Стена, к которой он её прижимал, покрытая копотью и брызгами крови, холодная, с трещинами краски, стала последним, что он видел в своей жизни. Я хотел растянуть удовольствие, но в очередной раз не удержался. В такие моменты мне не хочется тратить время на очередную мразь. Он валялся в грязи у моих ног, истекая кровью. Я отлеветировал его, старательно срывая зло — худощавый труп ударялся о стены, принося мне величайшее удовольствие хрустом костей. Она не была красивой. Обычная хрупкая женщина. Явно не та, что может дать отпор. Длинные волосы её не красили — от них она казалась старше своих лет. Я чувствовал ещё её память, ускользающую из мира вместе с жизнью. Еë лицо выражало равнодушие. Видимо, ей тоже не было смысла жить. Я оставил их там. Моей помощи уже не требовалось. Я в очередной раз опоздал. Только вот мне до сих пор непонятно, почему я услышал её крик о помощи. Я не герой, чтобы выручать даму, попавшую в беду. Я лечу проблемы с головой, а не с бандитами и насильниками. Видимо, она тоже была больна. Видимо, это очередное страшное совпадение.

***

Вой, разрывающий перепонки. Женский, отчаянный, очень, очень далеко. Я проворачиваю ключ в замке зажигания — искра, импульс — в следующую секунду я разгоняюсь, вбивая координаты для прыжка и задерживаю дыхание, стараясь не думать о неисправности в координатном отсеке. Меня закидывает на стройку. Вой и стон совсем недалеко отсюда, через забор. Выбегаю из машины, кидаю на неё маскировку и лезу через забор. Плащ длинный, мешает, но менять его на куртку я не согласен — он и одежда, и одеяло, и парадная мантия. За забором машины с красными крестами. Русские буквы на бортах машин, складывающиеся в слова, которые я уже точно знаю — «скорая помощь». Один из них, ангелов, спасающих жизни, курит на крыльце. Синяя спецовка, под ней несвежий халат — явно уже сдал ночную смену. Меня он ни за что не увидит — я это знаю и пробегаю мимо, хлопнув дверью. Ещё дверь — за ней коридор с лавками, несколько человек с интересом прислушиваются и приглядываются к чему-то, происходящему за стеклянной дверью. Вбегаю. Телефоны, бумага, микрофоны — диспетчерская, я в таких уже бывал. Вот она, у окна. Обмотанный вокруг руки телефонный провод, порванный, хотя нет, перекушенный. Немолодая дама воет нечеловеческим голосом, проклиная кого-то. Знакомая картина — обострение шизофрении. Вероятно, на нервной почве, вероятно, первое в жизни женщины. Палочка в руке ещё с самого начала, я делаю взмах и женщина замирает. Ещё взмах — замирают окружающие. У меня есть десять минут, на большее сил не хватит. Чертов кашель. Испачкал даме стопку с бланками, но сводить кровь времени нет, потом займусь. Касаюсь палочкой виска. Глаза закрываются сами собой и я уже не здесь. Я в ней, в её голове, в её переживаниях и боли. Я слышу голоса, различаю интонации и вижу связанные с ними мыслеобразы. Так я могу понимать всех без знания языка. Так я вижу то, что было только что с этой женщиной. Я найду тебя, шлюха, найду тебя и твою семью, убью твою мать, если сейчас же не приедет машина… — очередной шипящий клокочущий ублюдок, суть слов рождает страшные картины в голове. Имя и фамилию! Я буду обращаться в Минздрав, всю вашу шарашку сдам, да вы у меня в суде все сдохнете… — видимо, важная шишка, уверенность в голосе просто зашкаливает. Такая действительно со свету сживёт. Уже час бригада едет! Час! Я задыхаюсь тут вообще-то! — четкий разборчивый голос, переходящий в крик. Надо же, а ведь по легенде задыхается, бедняжка. Вот он, нервный срыв. Вот толчок к обострению болезни — тот самый ублюдок, обещающий убить. Хриплый гневный голос заполняет сознание, становится жарко, трудно дышать и волна… Буря, сносящая все на своем пути, затмевающая рассудок. Шизофрения — поганая болячка. За ней надо лезть глубоко, работать крайне быстро, на пределе возможностей. Она выматывает. Обманываю чужое сознание, создаю подмену реальности. Казалось бы, в голове уже происходит этот процесс — но это тот самый случай, когда клин клином вышибают. От болезней головы нет заклинаний и зелий. Есть только дикая боль в висках после выполнения работы, трясущиеся руки и нехватка воздуха в груди. Но это будет только через десять минут… Восемь... Пять... Обманка, чистая и нетронутая, внедряется. Та часть сознания, что уже поражена, не подлежит восстановлению. Остаётся только одно — отсечь эту часть, компенсировав её отсутсвие своей фальшивкой, которая будет там, но ничего собой не представляет. Белый лист, не оказывающий влияния на сознание и когнитивные функции. Меняю последние эмоции больной. Боль — на усталость, гнев — на презрение. Когда я отпущу её, перестану сдерживать и контролировать, она заплачет. Ей принесут чай и домашнее печенье. Утешат. Нервный срыв — всё, что случится. А когда она остынет, то на месте разрывающей душу боли останется холод и лëд из воспоминаний о чувствах, которые я уже заменил. Мне сложно описать эти процессы. Я подбираю те слова, которые могу найти, но на самом деле вы ничего не поймете, пока не окажетесь на моём месте или не посмотрите мои воспоминания. Правда, омута памяти у меня нет, а пузырьки с белыми нитями мыслей хранить негде, так что, вероятно, никто и никогда не увидит мою жизнь изнутри, так, как вижу её я сам. Могу навязать вам образ, но вряд ли вам захочется это пережить. Я закончил за минуту до крайнего срока. Цепляясь за стол, поднимаюсь с колен — под ноги летят бумаги, которые я случайно смахнул. Своевременное напоминание от мироздания — очищаю бланки от своей крови. Заморозка понемногу спадает и… Я был прав. Слезы, объятья, утешения. Наблюдаю за женщиной ещё минут десять — решающие минуты в моей работе. Если за этот срок пациент не умер и не сошёл с ума по какой-либо из сотен тысяч причин, значит, рецидива либо не будет, либо он отложен на долгие годы. Сил перелезть через забор уже нет. Руки ходят ходуном, приступ кашля сражает на тротуаре рядом со зданием, из которого я только что вышел. Я задыхаюсь. Кровь уже не в мокроте, она уже не откашливается, а просто течет. Грудную клетку разрывает изнутри, перед глазами белая пелена. Я точно знаю, что происходит, но никак не могу вернуть контроль над ситуацией. Кажется, я умираю. Вот и… всë. Я открываю глаза. Синие спецовки в бешеном калейдоскопе перед глазами. Неужели полетели чары маскировки?.. Чёрт возьми, да. Чёрт, чёрт, чёрт… Когда я встал с кушетки, на которую они меня уложили, он даже не удивился. Тот самый уставший мужчина, куривший на крыльце. Он что-то сказал мне и протянул бумажку с росчерками длинных слов. Цифры… Дозировка, похоже. Я не мог сказать ни слова, только попросил жестом ручку и написал на обороте бумажки «tuberculosis» — всё, что я мог ему сказать, потому что это всё, что я знал на латыни, языке, который хоть как-нибудь, но понимают все врачи, про свою болезнь. Я ткнул пальцем поочередно в листочек и в себя, а он посмотрел, как на больного, утвердительно кивнул, выдрал из моих рук бумажку, перевернул и ещё раз продемонстрировал мне запись. Я понял, что он знает мой диагноз и им удалось снять приступ, но что он пытался мне сказать... Я прикрыл глаза и проник в его сознание. Образы могут рассказать многое, в тысячи раз больше, чем слова. Денег у меня не было, так что с аптекарем я расплатился мыслью о том, что она положила деньги в кассу. От сдачи я героически отказался. Пузырёк с мелкими таблетками я сжимал в кулаке. По мыслям врача я понял, что это сильное обезболивающее, которое прописывают на крайний случай. То самое, что в аптеке почти никто не покупает, но всё ещё нет нужды продавать это по заказам. Он назначил его из жалости, я думаю. Принял за безнадëжного. Не его вина в незнании простого факта — с любой человеческой болячкой организм мага борется в разы успешнее, чем магловский. Меня просто так не свалить с ног, а этот случай — результат холодных ночëвок, двух суток без сна, нервов и нескольких дальних прыжков. Ну и сил я потратил столько, сколько приличный колдомедик расходует за неделю. Если магл проживет с этой болезнью несколько лет, то у меня шансы сдохнуть в ближайшее десятилетие минимальны. Если только я не сброшусь с горы, задолбавшись терпеть кашель. Таблетки я купил из любопытства. Мне было интересно тогда, чем лечатся маглы и оказалось, их медицина уступает нашей только в скорости воздействия. Первый час я не чувствовал никаких изменений, но потом… Оказалось, у меня много что болело, но понял я это только тогда, когда болеть перестало. Я тогда почувствовал себя исцелëнным и, если бы не кашель, пошёл бы всем рассказывать, какие чудесные есть у маглов таблетки. Нет вины врача, который выписал мне тогда эти колёса, в том, что я не умею себя контролировать. Не вина болезней в том, что я ими заражён. Не вина людей в том, что я от них заразился. Вина за мою потерю контроля над собой исключительно во мне. Я сижу на таблетках больше года. И больше не могу без них, хотя это просто обезболивающее, которое приносит мне наслаждение только тем, что в те короткие часы, что они действуют, я не чувствую боли. Я не наркоман, хотя именно так говорят все наркоманы… Хотя, пожалуй, может, и да.