Больные мечты

Я — частый посетитель маггловских психушек. Особенно тех, что находятся в странах СНГ, хотя по Европе в целом не сильно спокойная ситуация. Это была клиника в Санкт-Петербурге, где-то на самых окраинах. Я часто проезжал мимо этого города, но ни разу так и не побывал. Зря, наверное. Говорят, там красиво. Что меня действительно удивляет в этой стране — так это обилие здоровых стариков, запертых в дурке. Когда я побывал в подобном заведении в третий раз, не удержался и залез в голову к одной пациентке. Бабушка выглядела прилично, вела себя спокойно, имела возможность передвижения в пределах не только палаты и коридора, но и всей больницы — это меня зацепило в первую очередь. Времени было немного, но любопытство взяло верх и я аккуратно внедрился в её память. Одинокая женщина воспитывает двух детей. Работа, хлопоты по дому, постоянная мысль о том, где заработать ещё денег, чтобы накопить на дубленку для дочки до конца месяца. Младший ещё не сносил купленные в прошлом году теплые сапоги, на этот счет можно не волноваться. С едой перебои, последствия войны все ещё не дают спокойно жить. Выдержала блокаду, выдержит и сейчас, в конце-концов, теперь не так страшно жить и работать. Чужие дети растут быстро, но порой не замечаешь, как быстро взрослеют собственные. Дочь вышла замуж и уехала в другую область. Давно не звонила, наверное, занята обустройством на новом месте. Ничего, так всегда бывает. Потом будет звонить чаще. Когда сын в первый раз принес домой настоящий швейцарский шоколад и дефицитную по тем временам пластинку с эстрадным сборником, она начала понимать, где он пропадает целыми днями. Видимо, учёбу в институте забросил, променял на что-то более легкое и доступное. Через год его посадили. Вышел. Потом посадили снова. Сейчас она уже стара. Сын все ещё в тюрьме, теперь за торговлю наркотиками. Несмотря на свои наклонности, мать он любит и балует парой писем раз в полгода. Так и ведут переписку — он из тюрьмы, она из дурдома. Пять лет назад дочь, у которой жизнь тоже не складывалась, после череды развалившихся браков вернулась на родину и решила сдать старую мать в лечебницу, как недееспособную. Наверное, все-таки ради квартиры. Сын в курсе и в каждом письме обещает «прибить суку». Старушка не боится его угроз — родную сестру он не убьет, но ни чем хорошим это дело все равно не кончится. Когда они пошли не по тому пути? Где та ошибка, что она допустила, когда воспитывала двоих дружных и честных родных детей? Здесь все в курсе её ситуации. Она здорова, но идти ей некуда — врачи жалеют и не выгоняют. С парой немолодых медсестер можно поговорить — хорошие женщины. Лечащий врач улыбается и иногда находит время попить с ней чаю. Она никогда не жалуется, она все еще сильная. Почти все вокруг любят слушать её истории — она прожила насыщенную и долгую жизнь, ей есть, о чем рассказать. Недавно доктор предложил ей здесь поработать санитаркой, жить тут же, при больнице. Она ещё думает — силы жить пока есть, но за пять лет она сильно сдала и не знает, справится ли теперь со шваброй и ведрами. Наверное, уже нет. Я сидел на соседней кровати и смотрел на неё. Ей только что принесли ужин. Она ела аккуратно, не торопясь. Думала о чем-то, но в эти мысли я уже лезть не стал. Часто замирала и поворачивала голову к окну, забранному снаружи решеткой. Она редко плакала, но сегодня вспомнила что-то из прошлой жизни, что-то очень хорошее, доброе, и не смогла сдержаться. Я закрыл глаза. Внутри я плакал вместе с ней.

***

Очередная психлечебница. Стон такой силы, что разрывает голову изнутри. Примчался мгновенно, побросав все дела — мало ли не успею. Высокий и худой лысый дедушка. Начальная стадия старческой деменции — это естественный жизненный процесс, я тут не помощник. Вглядываюсь и вслушиваюсь и нахожу психическое расстройство. Депрессия давно его терзает, но пару дней назад начались галлюцинации. Копаю дальше — черт, да. Страшные видения, как наяву — то старичку отпиливают руки, то он снова попадает в окоп с одной гранатой в руке, то слышит голос, призывающий его идти в бой… Я в недоумении — сознание старика повредилось дня два назад. Судя по обжитой комнатке, он здесь гораздо дольше. Теперь вижу — пациент не срочный. Иду копаться в головах врачей. Эти долбоëбы испытывают на ветеране войны экспериментальный препарат. Увидев это в голове старшей медсестры, стою несколько минут в ступоре. Меня трясет и начинает тошнить. Когда мимо проходит лечащий врач старика, оборачиваюсь так резко, что дрожащие ноги чуть не подкашиваются. Я задыхаюсь от гнева. Я ненавижу этих тварей до белой пелены ярости перед глазами, но ничего не могу сделать. Хотя нет, все же могу. Старик заключен здесь чуть меньше трёх месяцев. Пытался застрелиться из наградного пистолета. Родных нет, признан опасным для самого себя и общества — отправлен на принудительное лечение. Он почти уже дозрел до мысли, что пора бы отсюда выбираться, но внезапно назначили новый препарат. Когда начались судороги и галлюцинации, он пожаловался врачу. Тот внимательно выслушал и записал в историю болезни. И ничего не сделал. Препарат продолжают колоть. Я могу войти в любое место магловского мира, их замки для любого мага не преграда. Вот и сейчас я захожу в сестринскую. Там пусто, шкафчик с препаратами угнетает скудным выбором. Видимо, придется проникать в каморку старшей сестры. Обычно самые важные препараты там, чтобы были под рукой. Физраствор в больших стекляшках, все красиво подписано. Нахожу чистую систему капельниц, вывожу стойку и иду к нему. Захватил и глюкозы на всякий случай. Тут мне моя маскировка не поможет — при входе в палату накидываю халат и чары, сбивающие с толку — лицо знакомое, но кто перед человеком, он не может понять. Не пригождается. Старик спит, опустошенный и измотанный. Усиливаю сон заклятьем, распаковываю препарат и систему. Подкалываюсь к вене, начинаю вводить препарат. Капельница работает. Жду пару минут — все тихо. Физраствор поможет вывести это говно из его организма. Самый простой и не дающий осечек метод. Глюкозу и ещё одну стекляшку раствора оставляю на тумбочке, потом вернусь и продолжу. А сейчас у меня в программе то, за что нормальных людей судят, линчуют и сажают в Азкабан. Ординаторская. Один из них спит, другой увлечен кроссвордом. На подоконнике бормочет радиоприёмник. В моей руке тряпка и пять ампул. Ещё дюжина ампул в карманах чужого халата, вместе со стеклянным шприцем на пару кубиков и набором игл, вытащенных из банки, заботливо подписанной «на стерилизацию». Усиливаю сон того, что на диване, мне не нужны лишние свидетели. Запираю дверь заклятьем, ставлю заглушку. Никого нет дома, зайдите позже. Когда громкость радио начинает расти сама по себе, он отвлекается от кроссворда. От моей маскировки не остаётся и следа — я хочу, чтобы он меня видел. Тот самый, что принёс главврачу эту замечательную идею — брать деньги с фирмы за испытания препарата на пациентах. У него большой процент с этих дел. Он, как основоположник, должен испытать все первым. Так будет справедливо. — Круцио, — мой тихий голос заглушен орущим во всю мощь радио. Играет оркестровая сюита Свиридова «Время вперёд». Динамики разрываются. Взгляд, полный ужаса и непонимания. Он даже не пытается увернуться от моего заклятья. Впрочем, я не мучаю его долго. Делаю это только ради того, чтобы не убить раньше времени. Хочу выместить зло, но слегка, не до смерти, он ещё нужен живым. Надо только парализовать его болью и ужасом, немного успокоиться самому и приступить к делу. Опускаю палочку, он тяжело дышит. Судя по штанам, пришедшим в позорное состояние, ему хватило и тех крох мучений, что я успел дать. Достаю из кармана стеклянный шприц, присоединяю иглу, которую ещё не успели стерилизовать. С удовольствием отмечаю, что игла пришла в негодность — плохой кончик, такой может и отломиться… Набираю в шприц тот самый препарат. Что там в побочных эффектах? На данный момент глюки, рвота, диарея, головные боли, мигрени. Когда они закончат совершенствовать лекарство, список пополнится ещё дюжиной интересных симптомов. Что ж, наука — наше будущее. — Чем больше испытуемых, тем больше данных для статистики, не так ли? — я улыбаюсь. По всей видимости, на лице моем — отражение садистского наслаждения. — Маньяк! На помощь! — пищит он, понемногу начиная отползать. — Какой же я маньяк, коллега? Я теперь тоже учёный. Видите, я даже в халате! Бросаю на него петрификус, надоело. Выпускаю пузырьки воздуха из шприца, задираю ему рукава халата и рубашки. Вены чистые, проявились ещё чётче, когда он начал напрягаться. Я попадаю со второго раза и ввожу препарат. Наблюдаю как медленно расширяются зрачки. В кармане халата есть ещё пара ампул — с сильным седативным для скорейшего успокоения психов в кризисные моменты. Не меняя иглу, набираю второй препарат. — Что там по дозировке, доктор? Полкубика? Или вам кубик, как особо буйному? Я, признаться, уже мало помню про это лекарство. Наверное, надо побольше, чтобы точно помогло, а? В его глазах не просто ужас. Там паника. Он не может пошевелиться и бьется в неконтролируемой истерике внутри. Один миллилитр — максимальная доза, которую способен выдержать организм среднестатистического человека. Он это знает. Я теперь тоже. Набираю так, чтобы он не разглядел дозировку. Попадаю в вену и медленно ввожу препарат. — Ватки я с собой не взял, прошу прощения. Зато справился без жгута и даже с первого раза — каково, а? Я уже говорил, что сам — врач? Вот видите, не обманул. Да вы спокойнее, скоро подействует. Уснëте и все будет хорошо. А вот вашему коллеге не повезло — на него у меня другие планы. Разве что, погодите, ещё одна процедура. Его сознание угасает, но ещё есть время. Поднимаю с пола отложенную тряпку, заворачиваю в неё три ампулки с экспериментальным говном. Сворачиваю, беру в руку. Влезет?.. Вроде бы да. Снимаю петрификус, его тело обмякает. Разжимаю челюсти, он слабо сопротивляется. — Овсянка, сэр, — с ненавистью хриплю и засовываю ему в рот тряпку с интересным содержимым. — Жуй, тварь, будет вкусно… Сильно сжимаю его челюсть руками. Хруст, тихий стон. Очень слабая реакция, он с каждой секундой все глубже погружается в сон. Аккуратно, чтобы не просыпать содержимое на пол, чтобы ни капли раствора, ни крошки стекла не пропало даром, извлекаю тряпку, стряхивая все, что в ней было, обратно в его поганый рот, которым он месяц назад доносил до главврача пользу нелегального договора с фармацевтической компанией. Он сможет дышать, даже если станет хватать воздух ртом. Может, несколько маленьких осколков попадут в бронхи, но он выживет, осколки извлекут. Порезы во рту быстро заживут, а что препарат сделает с его пищеварительной системой, я даже предположить не могу. Пищевод и желудок не сожжет, но последствия будут. Я надеюсь, что будут. Напоследок начисто тру его память о сегодняшнем дне. Никто не сумеет восстановить его воспоминания после меня, даже самые сильные легилименты нашего века. Это грубая работа, но надежнее способа просто нет. А за что он получил — узнает от других, когда придет в себя, я оставлю им память об этом дне. Пришла очередь следующего. С ним столько возни не нужно. Я всего-лишь кладу в карманы его халата оставшиеся пузырьки с экспериментальным лекарством, вкладываю в ладонь шприц и ссыпаю туда же все имеющиеся иглы. Одну оставшуюся ампулу седативного оставляю себе. На память. Мне не нужен империус, чтобы заставить его, но если будет резонанс, то остатков воспоминаний о моем вмешательстве хватит, чтобы на меня начали охоту. Обычно я внедряюсь довольно глубоко, могу потом не суметь стереть все до конца, пропустить какой-нибудь важный момент и на этом погореть. Так что проще наложить империус и пусть потом ищут, кто это сделал, когда я сотру все воспоминания о своем визите в это учреждение. Ныряю под чары маскировки. Принудительно бужу врача. Накладываю заклятье. Поначалу они все, как зомби, но потом чуток разгоняются и действуют как будто бы сами. Этот был всего-лишь исполнителем, мне неинтересно его карать. Хотя он мог бы и посопротивляться ради приличия, прежде, чем соглашаться на долю в этом поганом деле. Ближайший час он будет тихонько обходить больницу, встречая по пути знакомых и соучастников. Каждому из них он будет предлагать уединиться для разговора, связывать и колоть двойную дозу препарата — я лично ещё раз заглянул в комнату старшей сестры и прихватил оттуда десяток ампул, чтобы ему точно хватило. Если кто-то из коллег не захочет отойти и поговорить в безлюдном месте — получит дозу седативного, а за ней все остальное. Все, как доктор прописал. С главврачом ещё проще. Она сидела в своём кабинете и скучала за бумагами. Я просто вошёл, наложил чары и заставил её написать официальное чистосердечное признание обо всем, что тут происходило. О том, кто её надоумил, как они закупали препарат, кому и в какой дозировке кололи. Думаю, пяти копий достаточно. Она сама знает, куда послать три из них — главврач в курсе, кто у них отвечает за разбирательства и следствия по таким делам. Ещё одну копию я надоумил послать её в прессу, чтобы дело точно не закрыли без шума. Пятая останется ей на память. Рядом будет лежать заявление на увольнение по собственному желанию. Ещё четыре таких же лежат рядом, каждое на имя виновного, все подпишут, когда очнутся. Оставшиеся два — для замешанных в деле медсестер — она сейчас допишет и положит к остальным. Как только это произойдет, я заставлю её забыть обо мне навсегда. Нашел того, кто выполнял мой приказ и накачивал препаратом коллег. Как только он вколол лекарство себе самому, я стер его воспоминания о себе. Зашел к старику, с которого все началось. Раствор помогал выводить из организма эту гадость. Все пройдет, как и у тех, кто страдал от произвола врачей вместе с ним. У них все будет хорошо. Я прошелся по этажам. Кто-то бегал и искал пропавших врачей и сестер, но в основном все было спокойно. Персонал продолжал размеренную, тысячу раз сверенную с расписанием, жизнь. Но это ненадолго.

***

— Ты что же, ездишь по всему миру? — Ну, почти. Я не бываю на полюсах, в Австралии и в Африке. — Полюса понятно, а?.. — Из Австралии ничего не слышу, не настолько я сильный. А в Африке и без меня пиздец. Медовые волосы щекочут плечо. Сдуваю их и они разлетаются шелковыми нитями. — Как далеко ты слышишь? — Зависит от силы голоса, в основном. Иногда и в центре Лондона можно услышать вопль какого-нибудь финна из Кеми. Приехать туда, разобраться, а потом услышать призыв с Урала, это в России — длинный горный хребет на стыке Европы и Азии. Оттуда могу слышать Китай и Японию. Особенно Японию. — Там больше всего твоих… клиентов? — Там их много, да, но не больше, чем везде. Дело в том, что они чаще всего… сложно это все объяснить. В общем, их зов кажется громче. — А где хуже всего? — Там, где больше ублюдков и мразей. А их везде хватает. — Но все же? — Хуже там, где насилуют, травят и убивают детей. Он сникает и отводит взгляд. Так мне неудобно. Протягиваю руку к подбородку и приподнимаю его голову, заглядывая в глаза. — Ты говорил, что видел отвратительные и ужасные вещи. Как ты сам не сошел с ума, если каждый день… — тусклым голосом продолжает он. Жалеет. Знает же, что бесит. Успокаиваюсь, насколько могу. — Не каждый, хотя, бывает, наступает череда беспросветного мрака. Веду дневник. Если я записываю все события, что со мной произошли, то не боюсь когда-нибудь их забыть, ведь все останется на бумаге. От одиночества тоже спасает. Да и привык как-то. — Как можно к такому привыкнуть? Я целую его в висок, крепче прижимая к себе. — Почти невозможно. — Ты — чудовище, — серые, почти прозрачные глаза прожигают до костей. В его голосе ненависть перемешалась с жалостью. — И? — Я не могу так больше, — прячет лицо в ладонях. — Не выдержу. — Значит, тебе больше нельзя со мной ездить. Это — твоя грань, запомни и никогда её не переходи. Иначе тебя сломает. — Но ты неделями живешь в машине! Я не смогу… ждать, чтобы увидеть тебя на пару дней, а то и часов в месяц! Не зная, вернешься ли ты вообще!.. — У меня нет альтернативы. Ты знаешь, что я сойду с ума, если перестану отвечать и ездить. — Ты только так говоришь. Я не знаю, правда это или нет. — Тебя никто за язык не тянул… Я впервые делаю это насильно. Обхватываю его голову руками и притягиваю к себе. В прекрасных серых глазах испуг, но я слишком зол, чтобы обращать на это внимание. Я открываю сознание и затягиваю его, как в воронку, в свои чувства. Если он выживет, то, скорее всего, уйдет. — И что было потом? — спрашивает Драко, отодвигая чашку от края стола. — Он свихнулся? — Нет, хотя его психика и так была расшатана. Я вовремя пришёл в себя и остановился. Ещё немного и я бы сломал его. — Поэтому ты теперь один? Никто больше не выдерживает и не хочет пачкать руки? — Да нет, есть и сильные люди, способные на такую работу. Просто ещё не нашелся тот, кто был бы и сильным, и нужным мне. — Этот напарник потом ушёл? — голос его становится чуть холоднее. На полтона. — Ушëл. — Слабак. — Я его понимаю. Таким стал бы заниматься только идиот. Конечно, выходит, что я сам — идиот, но это мой выбор. Я не в праве его навязывать. — Интересно, а я бы выдержал? — задумывается подросток. — Как читатель ассоциирует с собой героев книги, так и ты наслушался моих страшилок и задумался, — я смеюсь. — Может быть, когда-нибудь, если ты захочешь проверить, возможно, — возможно! — я тебе покажу. Надеюсь, не захочешь. — Что, настолько страшно? Боишься, помру от ужаса? — вскидывает бровь он. Для парня это звучит, как вызов. — Моя задача — лечить людей, а не сводить их с ума. Страшно или нет, это зависит от самого человека. Для некоторых и безумная, но вполне мирная старуха с гнилыми зубами — ужасное зрелище. А кому-то не страшно, к примеру, сидеть на кухне у каннибала и потягивать кофе, пока он разделывает кого-то на ужин. — Что, и такое было? — теперь он по-настоящему удивлен. — Допустим, я приукрасил. Кофе у него не было, я пил чай. — Расскажешь? — Это скучная история. — Ральф! Снова погружаюсь в воспоминания тех дней. И, кажется, даже начинаю рассказывать. Отходняк будет жестким — я и так слишком много говорил с Драко сегодня. Ну, раз уж начал… На вид ему было лет пятьдесят. Худой, но жилистый мужчина. До крайности вежлив и учтив. Он мог бы даже показаться милым, но хищные, резкие движения его выдавали. — Он умел говорить бесконечно добрым голосом. Таким, который сразу очаровывает — глубоким и бархатным, почти осязаемым. Ещё у него был очень теплый и дружелюбный взгляд. Так и было. Его звали Генри. Он жил на окраине Лондона несколько лет назад. Где он сейчас и жив ли до сих пор, я не знаю. — Это единственный раз, когда я попал к такому человеку случайно. Обычно их нахожу я, а тут произошло с точностью до наоборот. Мне стало нехорошо на улице… Да уж, нехорошо. Если подразумевать под этим словом «я лежал на мокром асфальте в каком-то переулке, до которого только и хватило сил добрести, и рассматривал натекшую от меня лужу крови, в которой тонули чужие плевки и окурки». Не знаю, может, изначально он хотел подобрать меня и сделать то же самое, что делал с десятками своих жертв ранее. Он помог мне подняться, тащил на себе почти всю дорогу до своего дома. Поздний вечер, мужчина провожает домой перебравшего товарища, разбившего где-то лицо — привычная картина. Никто из прохожих не задумается и на секунду, что это каннибал тащит свой ужин или обед — понятия не имею, на что пошли бы мои части тела. Хотя ливер и прочую требуху точно пришлось бы выкинуть. Эта ехидная мысль доставляет массу удовольствия. Он помог мне дойти до ванной, дал полотенце и вытащил из кармана моего плаща таблетки — собственные руки в тот момент плохо меня слушались. Помню, он сам вытирал кровь с моего подбородка, пока я только и мог, что сидеть на бортике ванны, приходя в себя. — В общем, он какое-то время приводил меня в чувство. Я был в состоянии полусна ещё долго, а ему, наверное, хотелось поговорить. Генри усадил меня за кухонный стол и заварил чай. Какое-то время, помню, он сидел рядом и задавал вопросы о моей жизни. Я туго соображал в тот момент и вряд ли сказал что-то большее, чем «психолог, по профилю — детский, сейчас — никакой». В какой-то момент я уснул прямо за столом. Да уж. Не помню, когда конкретно, может, даже в середине диалога. Я тогда потратил слишком много сил, нужно было время на восстановление. А он, как утром сказал сам, задолбался сидеть без дела. Понял, что всё-равно не уснëт и решил заняться полезными вещами. Вымыл посуду, протëр пыль, собрал стирку. А когда дела по дому закончились, осталось только одно занятие. У него в холодильнике были ещë не разделанные большие куски мяса — два плеча, два бедра и шея. Остальное он уже успел разобрать и заморозить, а на это времени не хватало. Вот и решил, что пора. — Ты знаешь, что такое femur? — улыбаюсь я. — Это латынь или французский? — Драко наивно хлопает ресницами. Улыбаюсь ещё шире, раскусив его актерскую игру. — Это бедренная кость. Он срезал с нее мякоть, когда я проснулся. Не с моей, конечно, что за взгляд? — Да просто… Ты сразу понял, что он разделывает человека? — Нет, только когда окончательно проснулся и увидел вполне человеческую родинку на лоскутке кожи, который он отложил в кучку тех частей, что собирался выкидывать. А пока этого не понял, пожелал ему доброго утра и попросил поставить чайник. Он предложил мне домашний пирог — кстати, очень вкусный, я больше никогда такого не ел — и продолжил заниматься своим делом. — Пирог… с чем? — спрашивает парень, затаив дыхание. Лицо такое, будто сейчас стошнит. — Конечно же с мясом, — спокойно говорю я, глядя в медленно округляющиеся глаза, но не выдерживаю и смеюсь. — Обычный яблочный пирог, не смотри на меня так. — По тебе непонятно… — устало вздыхает он и замолкает. — По известным причинам я не могу тебе сейчас это показать даже в самом безопасном методе погружения в воспоминания — Омуте Памяти. Давай ты сначала достигнешь совершеннолетия, хорошо? — Жду с нетерпением этого дня, — едко отвечает он. — Так что потом было? — Как я и говорил, это скучная история. Мы поговорили, я поблагодарил его и ушёл. — Впечатляющая коллекция кухонных ножей. Я видел подобное только однажды, когда сумел побывать на кухне одного хорошего ресторана. — Просто кулинария — это моë призвание, я много этим занимаюсь и собираю разные полезные инструменты. Моя первая жена совсем не умела готовить, представляете? Даже яичницу умудрялась испортить. Тогда я впервые встал за плиту и понял, что это очень увлекательно. Как вы понимаете, наверное, сейчас мой основной профиль — мясо, но согласитесь, пирог тоже весьма неплох. Хотя десерты и выпечка на самом деле — целая наука! Там очень важна точность соблюдения рецепта — ни лишнего грамма, ни постороннего ингридиента. То ли дело мясо! Соль, перец, травы — все по вкусу, никаких определенных указаний. — Вы не пытались устроиться на работу в какое-нибудь заведение? Пирог действительно превосходный. — К сожалению, я инженер. Проектирую оснастку для производства. Тиски, зажимы, кулачки, делительные головки… Я занимаюсь этим всю жизнь и получаю слишком хорошую зарплату, чтобы от этого отказаться. Вот выйду на пенсию — открою ресторанчик или хотя бы кафе!.. Он мечтательно замирает на секунду, но трясет головой и возвращается в реальность. — Ничего, до пенсии совсем немного. Я уже накопил достаточно, чтобы оплачивать какое-то время аренду где-нибудь поблизости от дома. А потом пойдет выручка и я смогу работать в своё удовольствие, ни о чем не заботясь, кроме процветания своего заведения! — Надеюсь, когда-нибудь попробую стейк от шеф-повара в вашем ресторане, — подмигиваю я. — А у вас, случайно, нет кофе?.. — А где же кровавая битва на заляпанной человеческой кровью кухне? Где ползанье по полу среди останков? — вздергивает бровь он. Точь в точь, как Люциус. Я смеюсь. — Нет, я просто похвалил пирог и очень скоро ушëл. Тогда я был болен и слаб, он мог убить меня в любой момент. Но, видимо, у него давно не было хорошего собеседника. Или он не хотел подбирать падаль, когда вокруг столько «здоровой пищи». В любом случае, я уже не помню его адреса, так что навестить ещё раз и спросить не могу. — Интересно, а он понял, что ты обо всем догадался? — хмурит брови Драко. — Не знаю, мы вообще об этом не говорили. — Если бы понял — не отпустил бы, я думаю. — Мысль верная, но я тогда был не в состоянии лезть ему в голову. Он проявлял дружелюбие и я был ему интересен, думаю. Да и что с меня взять приличному каннибалу? — Да уж, для хорошего рагу ты слишком худой. Почему ты постоянно кашляешь? — этого вопроса было не избежать. За почти две недели регулярного общения — я навещал его ежедневно — он успел заметить многое. И сегодня решился задать интересующий вопрос, раз уж пошли такие откровения. — Не переживай, ты не заразишься — я исключил любую возможность. Мне показали нужные чары, я не опасен. — Ты был в Мунго? — Заезжал. Лечение очень долгое, так что, наверное, тебе придется привыкнуть. — Уже не придется. Каникулы кончаются, и, как я понял, сразу после них вход в этот дом всем посторонним будет запрещен. Так что до лета я буду в Хоге, а потом ты не сможешь приходить. — Мы можем вести переписку. — Амбридж вскрывает всю почту. — Даже своих верных приспешников? — ехидничаю, конечно, но почему нет? Он спокойно может об этом говорить в последнее время, меня это радует. Возможно, удастся склонить его на беседу с отцом, иначе Люциус либо вынесет мне мозг, либо выклюет печень. — Я же говорю, вообще всю. Да и я подумал… Мне надоело. Не хочу носить этот дурацкий значок и бегать по замку в поисках непонятно каких нарушений. Она каждую неделю выдает новые декреты, мне уже некуда их запоминать. — Неплохо. Будет больше времени подготовиться к СОВам. — Только ты не начинай, — морщится парень. — Отец плешь проел ещё в прошлом полугодии. Драко, учи то, Драко, учи это… Задолбало. Сдам я их, этих СОВ. — Вы, кстати, так и не поговорили? — невзначай интересуюсь, закрывая лицо рукой с чайной чашкой, чтобы не выдать улыбку — парень начинает строить гримасы и краснеть пятнами, когда бесится. Его лицо действительно становится забавным в такие моменты. — Нет. Он уже забыл, мне кажется. — Не забыл. Я сказал ему ждать — и он ждëт. — Ну, может, в последний день каникул. — В предпоследний, — поправляю его я. — Это, кажется, завтра? — Завтра, — вздыхает он и теребит край сорочки. Нервные пальцы — это у них наследственное. — А почему? — Чтобы последний день провести в атмосфере доверия и тепла, а не уезжать сразу после скандала. — Завтра, значит, завтра, — соглашается он и мрачнеет. — Он поймет, — я легонько касаюсь его плеча и поднимаюсь. — Раз уж у нас осталось мало времени на живое общение, я заеду завтра вечером. Не тяни с разговором, не хочу вам помешать. — Завтра вечером у него приëм в Министерстве, — задумчиво произносит парень. — Утром бесить его вредно для здоровья, днëм он будет занят, а значит… Значит, не завтра. Сегодня. После твоего ухода. Он взволнованно поднимает на меня взгляд. Тревога в серых глазах вызывает смутные воспоминания, но я не даю мысли развития. — Ты справишься, Драко. Помнишь, я рассказывал про Жоржетту? — Это про ту, которая из строгой лютеранской семьи? Родители старой закалки, кресты и розги? — щурится парень. — Мистер, у вас недурная память. Именно так. — Так там вроде плохо кончилось? Она в конце прыгнула из окна. — Но на её примере ты видишь ошибки, которые сам можешь не совершать. И отец у тебя не зверь. Я еще в первый день предупреждал тебя, что может влететь. Судя по тому, что он до сих пор не наказал тебя ничем, кроме гиперопеки, бояться нечего. Просто веди себя прилично и не скрывай, что тебе стыдно за свой поступок. Не будь как Жоржетта. — Я не собирался ныть в подушку и картинно заламывать руки на публике. Я что, на девчонку похож? — фыркает Драко. — Пока нет. Когда отрастишь волосы, будешь. Со спины, — смеюсь и надеваю плащ, уворачиваясь от взлетевшей с подоконника книги. Наклоняюсь, подхватываю с пола несчастный экземпляр «Истории магии» и небрежно бросаю на край стола, делая самое строгое лицо, на которое способен. Я прекрасно знаю, что мое строгое лицо выглядит очень глупо, поэтому, завершая образ, суровым голосом добавляю: — Молодой человек, что за поведение? Вас магглы в зоопарке растили? Улыбается. Искренне. Наконец-то.