Больные мечты

Почему так раскалывается голова?.. Я нахожу себя на полу и пытаюсь подняться, но рука скользит по жирному пеплу и я прикладываюсь головой о деревянные доски. Чëрт, как же всё это… Кое-как удаётся влезть на кровать и я подыхаю от головной боли уже там. Почему так холодно, почему так темно? Где я, чёрт возьми, и что здесь делаю? Пытаюсь сообразить и не могу. Палочка неизвестно где, всё вокруг скрыто мраком. Я точно не дома, это ясно. А где?.. Не знаю. Вокруг никого, уже хорошо. Значит, можно ненадолго забыться во сне и обдумать всё позже, когда утихнет грëбаная головная боль…

***

— Да очнись наконец! Голова откидывается на плечо от удара. С трудом открываю глаза, и то только, чтобы найти идиота, посмевшего меня бить. Найти и прикончить тварь. А потом поспать ещё немного… — Приходи уже в себя!.. Ну всё. Моё терпение кончилось. Вторую щёку жжёт пощëчина и этого спускать с рук неизвестному уроду я не намерен. Глаза открыты, сознание прозрачно и чисто от любых мыслей, кроме одной. Найти и покарать. Он нависает надо мной. Никаких щитов, открытый — бей, не хочу. Повезло, не будет мучиться. Встречаюсь с ним взглядом, мне даже касаться его не нужно — он уже мой. В полной моей власти. Крик сообщает о начале агонии. Долго это не продлится, они умирают почти мгновенно… Уже почти закрываю глаза, как чувствую отдачу. Горячий ручеëк, текущий обратно в моё сознание, грозящий зацепить и меня. Что?.. Свешиваюсь с кровати, забыв о боли. На полу корчится — и уже больше десяти секунд, чего просто быть не может — человек. Смотрит на меня со смесью презрения и ненависти, но смотрит! Мгновение я ещё держу его, скорее по инерции, чем со зла, но затем отпускаю. Тело его обмякает и расслабляется, он часто дышит и, щурясь, недобро сверкает в мою сторону серыми, как грозовое небо, глазами. — Ты кто? — подаю я голос и задумываюсь, отчего так больно говорить. Будто стекла поел. Он молчит. Приходит в себя. — Мордредов выродок… Ты меня чуть не выжег!.. — Не со зла, — почти извиняюсь я и наконец вижу, что вокруг. Разгром и пепелище. Мордредов? Черт возьми. Новым взглядом окидываю мальчишку, явно волшебника. Как минимум полукровка, но какой-то диковатый. Едва успеваю разглядеть вымазанные сажей волосы, как к горлу подкатывает тугой горячий ком, а комната начинает плыть. Едва сдерживая рвотные позывы, задаю самые животрепещущие вопросы: — Что здесь случилось? Где я? — Твоя палатка полыхнула, сраный псих! Внутри было, чтобы ты знал, весьма горячо!.. Мне больших трудов стоило не сгореть заживо и не задохнуться в этом аду. Я уже трижды пожалел, что успел влезть, пока огонь до тебя не дошëл! Нахуй такой героизм, когда в ответ получаешь… — Палатка?.. Моя кровать? Что за… — из ругательств цепляю факты. И ровным счëтом ничего не могу понять. — Ты случайно башкой не бился? Или дымом траванулся? — Нет, — задумываясь, ощупываю голову. Та цела. Кашля и вовсе нет, что странно. — Разве что ты меня пытался бить, но… нет. — Я пытался привести тебя в чувство, ур-род, — зло выдыхает он. — Знал бы, на кого нарвусь, оставил бы подыхать… И так чуть не сгорел, ты мне ещё мозги решил вынести!.. — Это уже другой вопрос… Почему я в палатке? Где машина? — Срал я отвечать на твои тупые вопросы!.. — Извини ещё раз. Я не думал о том, что был так близок к гибели. Ты всё-равно пока не можешь толком шевелиться, расскажи, что ещë знаешь. Прости, постараюсь реабилитироваться в твоих глазах, парень. Может, смогу что-то предложить тебе в обмен на помощь? — Да что ты, — хмыкает он и качает головой. — Ты хочешь мне что-то предложить? Смешно слышать такое от придурка, едва не сгоревшего заживо в своей палатке, у которого больше нихера нет. — У меня есть машина. Если она недалеко, мы… — Твоё ведро… — он взглянул в мои нехорошо прищуренные глаза и напрягся. Отвёл взгляд и продолжил: — Она всë, недвижимость. — Ты трогал мою машину? — Я в первую очередь пытался вытащить твою жопу из огня и избавить тебя от последствий, но огребать за помощь и терпеть допросы я не готов!.. — он вытягивает затëкшие ноги и переводит дух. — Думал, тебя придется тащить к медикам. Ближайшие в сотнях миль отсюда, а аппарировать я уже не в состоянии — всё ушло на эту поганую палатку и твою сраную, ни в грош мне не припëршуюся жизнь. — Постой… Если ты все оставшиеся ресурсы бросил на отклонение атаки, то… насколько у тебя большой резерв сил в нормальном состоянии? — кажется, нездоровый блеск в моих глазах уже невозможно скрыть. — Не твоё собачье дело!.. — Ладно-ладно. Всё в порядке, ты просто залез в машину, пока я валялся без сознания. Из любопытства? — Какая вообще разница, зачем и почему? Факт на лицо — машина не на ходу. Памятник твоему дебилизму — а какой идиот попрëтся в самую чащу на машине? — Видимо, прыжок был неудачным… — задумываюсь. — Меня забросило сюда, я поставил палатку и потом что-то случилось. Но куда я направлялся и что произошло… Дело десятое, чëрт с ним. Но как я тебя не почуял, когда ты всë время был рядом?.. Скажи-ка… — Так, всё. Надеюсь, больше не увидимся. Поганец с трудом поднялся на ноги и довольно бодро для своего состояния побрел к выходу. Как же он силен, если… Нет, я просто не могу упустить… — Тогда ты больший идиот, чем я. Потратился и пытаешься убежать из безопасного места в дикую глухомань? Первый же акромантул тебя прикончит, — успеваю выдать тираду в спину. — Ты же волшебник, я не ошибаюсь. — Акромантулов здесь нет, чтобы ты знал. Это магловский лес, дубина. В том же Нидвуде тебя сожрали бы вместе с машиной в первые две минуты. — Тогда просто попадëшься стае волков. Хотя ты тощий и насквозь провонял гарью, не знаю, захотят ли они жрать такую падаль. — Надо было прибить тебя сразу. Я не нанимался спасать уëбков и потом ещё выслушивать от них… — Не ори, если не сложно. Где моя палочка? — Какого хуя я вообще в это полез? — он трёт глаза грязными руками и бросает через плечо: — Нет у тебя палочки. — Хотя бы обломки должны были остаться. Куда ты их дел? — Нет её больше. — Не вынуждай меня лезть в твою башку… — Сгорела она. — Нет… — Блядский цирк! Я не подписывался в этом участвовать. Подпалить себя смог в зачарованной на огнеупорность палатке, значит, и выберешься как-нибудь. Дуракам везёт. — Уел, что тут сказать. Я понял. Спасибо, — произношу в пустоту. Его уже здесь нет. Он едва ли успел сделать десяток шагов от палатки, а я уже не могу нащупать его ментально. То ли разучился, то ли с ним это работает только вблизи. Слышу его шаги, раз за разом пытаюсь — впустую. Уже и шагов не слышно, только стук капель о ткань палатки — и как ещё не полетели пространственные чары при таком-то пожаре… Ах, да. Спасибо этой занозе, что не полетели. И всё же, с мальчишкой что-то не так. Почему… Столько вопросов, но ни догнать, ни спросить — я едва сумел сесть, прислонившись к жестяной спинке кровати, и то больше из упрямства. Чтобы при нём не позориться. Нет, это что-то нереальное. Абсурдное и странное настолько, что я перестаю понимать: это сон или максимально недостоверная реальность? Так не бывает, чтобы совсем ничего. Ни единого отклика сознания. Не может же быть, чтобы я встретил человека — да почти что ребёнка! — с настолько сильным талисманом, шатающегося по лесу… Зачем? Почему? Что?.. Одни сплошные, мать их, вопросы. Откуда он вообще взялся? Зачем сидел со мной, если и дураку понятно, что я не в критическом состоянии? Куда ушёл? Если живёт тут, значит, есть неподалëку место, где он ест и спит, где пережидает ночь и хранит вещи. Палатка? Охотничий домик? Поселение? Я совсем не обратил внимания, как он был одет… Сапоги? Ботинки? Скорее, ботинки, но не кожаные. Штаны какие-то имелись, но тоже что-то непонятное, не похожее ни на кожу, ни на брезент, ни на магловскую синтетику… Кто он вообще такой? А руки… Я совсем не смотрел на его руки. Но даже не это главное. Запах. Я не чувствовал его запах… Хотя нет, попробуй чувствовать запахи, провалявшись сутки в едва не сгоревшей дотла палатке. Я и вони уже особенно не чувствую… Если бы не дождь, он бы выволок меня из палатки, а так только к выходу кровать подвинул, да, наверное, не меньше пары часов палочкой махал, чтобы выгнать дым и отбить запах. Понял, крысёнок, что палатка ещё целая и есть неплохие шансы её восстановить. Я оглядываюсь, оценивая масштабы. Да уж… Горело, видимо, ярко, но недолго. Стены почти целы, пара латок и связка чар решат проблему на пару десятков лет вперёд. Копоть с печки убрать проще простого, мусор весь выгрести, пару-тройку раз промыть пол — придётся вручную, не помню подходящих бытовых чар. А вот запах… Раз я жив, значит, не так уж всё было и плохо. А значит, сперва дым улетал по отводу, потом его просто стало очень много и он стал едким — горело что-то вроде… Стола и стульев, наверное. Лак и краска токсичны, могут дать что-то такое при горении, чем сейчас пованивает. Впрочем, уже не важно. Из интерьера и мебели осталось самое необходимое — кровать и печка. Забрать из машины подушки и пледы… Стоп. Какие, нахер, пледы?! Я лёг на бок и дотянулся до края полотна, прикрывающего вход. Отодвинул и, выглянув наружу, прикрыл глаза, вспоминая. Как назло, вокруг были сплошь деревья, листва, трава — всё обычное и совершенно ни о чём мне не говорящее. Памяти не за что зацепиться. Если я жил тут какое-то время, то привык бы к пейзажу, но сейчас всё, что я видел, казалось чем-то незнакомым и в то же время… максимально обыденным. Едва приподнявшись, я тут же опрокинул жестяной ковшик с водой. Рыхлой медузой по заляпанному полу расползлась тряпка, посеревшая от копоти. Я резко вздохнул и впервые надрывно закашлялся. Видимо, надышался. Наверное, у меня была лихорадка, раз набор для компресса он оставил у кровати. Наверное, я заболел, решил немного передохнуть, неудачно прыгнул, но не нашёл сил идти дальше и завалился прямо посреди леса. Наверное, я как-то поджёг собственную палатку и лишь чудом остался жив. Я так и не смог толком встать. Долго сидел, глядя в пол, рассматривая ковшик, плавающие в лужице воды чёрные крошки золы, эту треклятую тряпку, которой, похоже, мне суждено завтра оттирать пол палатки. Слушал, как усиливается дождь снаружи, как шумят верхушки деревьев и скрипят, раскачиваясь, редкие сосны. И всё глядел на эту серую тряпку, которую в полумраке надвигающейся ночи и видно толком не было. И всё думал, какого она была цвета и откуда вообще взялась. Наверное, это была когда-то майка того пацана. Вероятно, он вымазал руки, пока копался здесь, пытался отмыться, а потом не нашёл ткани на компресс и взял, что осталось. И ведь сколько он не ругался, не орал на меня и не попрекал в тупости, ни разу не упомянул, что нянчился с больным мной, пока температура не спала. Зар-раза. Теперь даже спасибо ему не сказать — шагнув за порог, исчез, будто и не было. Странно это всё. Дико и странно. И страшно, потому что ветер несёт что-то грозное и неизбежное. Я дополз до машины, чудом не вымокнув до нитки. Трясущимися руками вставил ключи в замок зажигания, повернул в надежде завести двигатель и хотя бы включить печку — тщетно. Снаружи по запотевшему стеклу сбегали капли. Дождь перерастал в ливень, ветер усиливался. За палатку я не переживал — если и улетит, то недалеко, слишком тяжёлая в разложенном виде. Тоже, наверное, какие-то чары. А вот за машину… Переживать уже без толку, каждое слово мальчишки насчёт неё — чистая правда. Машина больше не поедет. Недвижимость. Ну и чёрт с ней. Один хрен, я сегодня никуда не собирался, а если и собирался, то уже вряд ли вспомню. Посижу так немного… Хотя бы ветер не задувает, и на том спасибо. И без печки одну ночь переживу, ничего. Пока перелезал на заднее сидение, закружилась голова. В следующее мгновение я обнаружил, что лежу щекой на холодной задубевшей коже, ноги нелепо упираются в торпеду, а бок провисает. Едва собравшись воедино, завершил манёвр и, небрежно сбросив весь валяющийся мусор вниз, выцепил из-под переднего кресла плед. Я уже ночевал так, когда надоедало лежать на спине и настраивать по часу спинку водительского кресла. Когда удавалось отдохнуть… В те редкие часы… А почему редкие? Сон отступил, в голове возникла мысль. Я же вроде как… всегда так жил? Ну да, много лет жил тем, что срывался с места по первому зову. А сейчас — тишина, кристальная и с непривычки мучительная. Куда пропали голоса из моей головы? Неужели я настолько далеко от людей? Невозможно, в такое место я просто не заберусь. Не в магловском мире точно, там нет таких мест, откуда я не достал бы до ближайшего поселения. Тогда, выходит, пацан врал насчет магловского леса. Или это как-то связано с пожаром? Или я просто… в ужасном состоянии, раз теряю мысли мальчишки, едва он пересекает порог палатки, а потом не могу нащупать никого на сотню миль вокруг. Напряжение спадает и снова безумно хочется спать. Да… Я просто… плохо себя чувствую. Просто… надо… передох… нуть.

***

— Не останавливайся. Держи контакт! — Больше… Не могу… — Можешь, я сказал! Замах, короткая вспышка страха и боли. — Хватит!.. Пожалуйста, перестань, я больше не… Я… — Ты не стараешься. Если бы не твой страх перед каждым новым шагом, мы бы продвинулись ещё два месяца назад, — раздражение на его лице сохраняется уже пятый час. — У тебя минута, — вздыхает он и со скучающим выражением лица отбрасывает палочку на постель. Он сидит на самом краю кровати, я у него в ногах, на паркете — упал со стула и не нашёл сил подняться. — Я тебя переоценил. Дар средненький, развить его выше, чем у грязнокровки, не выйдет. Тц, мы рассчитывали хотя бы на уровень слабого чистокровного… Я полукровка и он никогда не перестанет мне это припоминать. Будто в этом есть хоть крошка моей вины. Он вообще слегка двинут на теме скрещивания магов и маглов. И часто вспоминает всуе сильнейшего менталиста Британии — Альбуса, мать его, Дамблдора. То, что у дядьки богатейший опыт, то, что он мастер трансфигурации по профилю, что он имеет неплохое образование и общается с высшим обществом, и все это — «в отличие от меня». С точки зрения Яна это принижает меня ещё больше. Что у меня уже пробился юношеский пушок на щеках, а я ещё не постиг дзен, всю жизненную мудрость и не вычислил, в чем её смысл. — Хотя, конечно, ты слишком молод, чтобы я мог сравнивать. Но вообще-то, мистер Дамблдор воспитывался в условиях куда менее приятных, чем ты, и, вероятно, это способствовало усилению и развитию его таланта. Думаю, в двенадцать он был посильнее тебя. Но раз ты так переживаешь о том, что ещё не достиг его уровня, — он щурится и впервые за час смотрит прямо мне в глаза. — Раз так комплексуешь, я пойду на уступку, — он всегда извращает всё мои жалобы. Всегда стремится сделать хуже, когда я думаю, что погибаю. — Создам тебе подобающие условия. Короткий взмах. Только теперь не пучком вымоченых в воде прутиков, а палочкой. — Вот примерно так, — он сдувает со лба прядь медно-рыжих волос и замахивается второй раз. — Что ж ты никогда не уворачиваешься?.. Круцио!.. Он знает, что это больно и сложно — увернуться от этого чёртового закалятья. Он мог бы и не произносить заклинание вслух во второй раз, ведь прекрасно владеет невербальными, а я и без того знаю, что последует за взмахом его палочки, но всегда, всегда, всегда издевается, когда учит меня. Учит ли?..

***

— Я закончил, — голубая вспышка. — Тебе так только кажется. Что слышал в последний раз? — вторая вспышка, с обратной стороны. — Про лимонное дерево в саду Генриха четвёртого, — произношу этот бред вслух и посылаю патронус. — Не стараешься. Я думал ещё о двух вещах, — возвращается ответ. — Я бы услышал. С полутора тысяч футов я хорошо слышу. — Разве я не говорил, что мы переходим на метры? — он с наслаждением садиста надиктовывает очередное сообщение и отправляет своего филина в полёт. Снопом голубоватых искр птица одаряет хозяина и уносится прочь. Через минуту перед ним уже оказывается белоснежный песец и Ян слышит голос. — Я больше не могу. Ты знаешь, что дальше я не добью. Чудом последнее слышал — тысяча футов и метров, огромная разница! Ян зло щурится и улыбается. — Мальчик мой, за своим нытьём ты даже не видишь, насколько силён. Впрочем, последнее он ученику не сообщает.

***

— Держи, — Ян кидает на стол мелкую кожаную книжку. При ближайшем рассмотрении, мальчишка видит, что это папка с бумажками. — Это твои новые документы. — У кого ты их украл?.. Тут не моё имя. — Теперь твоё. Пользуйся, ни в чем себе не отказывай. — Черт… Ты сказал, что Ральф — только кличка внутри того дурацкого поселения, зачем ты сделал её именем?! — Это имя тебе чертовски идет, — ухмыляется Ян. — Я же… Чем тебе моё не нравится? Почему именно это? В голосе нет надежды на ответ. Он сам знает, почему. Потому что Ян всегда делает всё, чтобы ему было только хуже. Ненавистная кличка, переросшая в официальное имя. Ненавистный дар, переросший в проклятие. Он уже не понимает, чем они занимаются и зачем. Он вообще скоро перестанет что либо понимать. — Ты поел, — констатирует факт Ян, забирая тарелку. Ральфу жаль, там было ещё две-три ложки супа. Но он не спорит. — Сапоги шнуруй туже. Сегодня пойдём в особое место. — Опять в лютный? Удивил. — В лес. Будем учить тебя контролировать мысленный план. Ах, да… Суть тренировки. В лесу обитает множество тварей, умеющих читать и путать мысли. Нет, не бойся, я не буду идти рядом и раздражать тебя своим присутствием. Я хорошо знаю, как ты не любишь, когда я лезу решать твои проблемы. Так вот, будешь держать блок, при этом должен держать контакт со мной. Сначала постоянный, потом тактовый, по ударам сердца. Тысячу идём на контакте, потом ещё полторы тысячи прерываемся. А там как пойдёт. — Погоди… Если они могут читать мысли… То есть, ты хочешь сказать… — Ну, против мантикоры ты разок выстоял, акромантулы для тебя вообще дрянь. Делаю вывод, что с неразумными тварями тебе будет скучно. Поэтому приступим. И никаких благодарностей слышать не желаю, я и так знаю, что ты по гроб мне обязан.

***

— Ты издеваешься?! — Прошу прощения, директор Диппет, могу ли я поговорить с подопечным в коридоре? Кажется, он неверно меня понял. — Да разумеется, — растерянно говорит старичок. За дверью он скрещивает на груди руки и недовольно щурится. — И где, попрошу объяснить, ты углядел издевку? — Запретный лес. Каждый вечер. Полное снятие ответственности со школы. Никакой огласки любых инцидентов. Во имя чего? Зачем? Ты каждый день заставляешь меня во что-то ввязываться. Это какой-то ебучий садизм?! — вспыхивает юноша. — Потенциал, — улыбается Ян, даже не пытаясь его осадить, хотя страшно не любит ругань. — У тебя хороший потенциал. Я сам себя не прощу, если не разовью твой талант до максимума. — Я сейчас могу проникнуть в голову к любому преподавателю в замке! Я могу услышать, как Слизнорт нудит о достижениях какого-то придурка с шестого курса! Так, что он даже не почувствует моего проникновения! Ни один амулет не может меня засечь! Я слышу тебя, где бы ты не находился, слышу некоторых людей за несколько километров! Куда?! Куда дальше?! — Ты можешь ещё больше, ещё дальше, ещё сильнее. В лесу живут полуразумные и разумные, много. И нет людей. Мы попробуем развивать не мысли, а чувства. Ты научишься ловить не сами мысли, а образы и ощущения… Я допустил ошибку, тренируя тебя на себе. — На остальных тоже работает! — Не так, как могло бы. Меня ты слышишь всегда, откуда бы я не обратился к тебе. Или даже если не обращусь. Ты откалиброван под меня. Но какой в этом смысл, если ты должен чувствовать и читать других людей? — Люди — одно, полуразумные монстры — другое. — Они проще. Мыслеобразы проще, желания проще. Только не у кентавров, но всё же. И выражаются ярко. Для первых подопытных подойдёт. — Нет… Я не хочу. Я хочу оставить всё, как есть. Я не хочу идти дальше. Я могу сейчас… Могу даже Дамблдора… — Можешь, родной. Но если ты остановишься сейчас, то войдёшь в стагнацию, а затем начнёшь деградировать. На этот раз я буду неподалёку, сумею прийти на помощь, если что. Но это даже не Нидвуд, никаких оборотней и прочих разумных, способных тебя обмануть и убить. — Ты что, меня уговариваешь? — На этот раз да. — Ты не будешь рядом. Работа не позволит. — Я сумею, поверь. Просто переведу приём клиентов в Хогсмид или ещё куда. Среагирую в любую секунду, хоть министра ждать заставлю. Только прошу тебя, постарайся. — Ты ещё ни разу… Почему?.. Нет. Ты сказал, почему. Нозачем всё это мне? Зачем так сложно? — Люди сложные. Многое из того, что они могут сказать или подумать, является обманом. Часто обманом самих себя. Если ты сумеешь читать не только мысли, но и чувства, ты будешь точно знать, до малейшей подробности, какая у человека реакция на то или иное событие. Если же мы доберемся до долговременной памяти через образы… Вот тогда дальше будет уже некуда. Я не говорил тебе. Это уникальный талант. Так не мог никто и никогда. Это уже не менталистика, это уже нечто совсем иное. Вершина. Ты уже был в моей памяти, ощущал то, что ощущаю я. Но надо практиковать на остальных. — ЖАБА как сдавать? Дохлый после тренировок. Когда писать эссе? — Это всё не так важно. Если будет надо, я помогу, но сомневаюсь, что тебе это нужно. Ты… Я скажу лишь раз. Для такого разгильдяя, как я, ты безупречен. Так Ян, ни разу не замеченный Ральфом в разгильдяйстве, впервые его обнял.

***

— И что? Пофиг. Закройся и всё. — Не выходит! Самый мощный блок не помогает! Я всё равно их слышу! Им больно, грустно, радостно, кого-то трахают в ванной старост! Я слышу и чувствую всех одногруппников, каждую секунду! Я не могу это остановить! — Так… — напрягается он наконец. — Точно не можешь? — Вообще никак… — всё вокруг в тумане. Чувствую, как на колени падают капли слёз. — Я не могу остановить этот процесс. Почти уже вслух на мысли отвечаю. Это больно, чувствовать всё разом. Очень. — Тише, — на плечи ложится рука. Платком участливо утираются слезы. — Вот, накинь. Попробуй. — Амулет? Ты издеваешься? На мне все мои амулеты, которые есть, я всё равно всё чувствую! — Просто попробуй. В попытках что-то доказать ему, срываю с шеи все побрякушки и накидываю тонкую цепь с янтарём. Невзрачную, с чем-то, вплавленным в застывший не меньше века назад и искусно огранённый кусочек смолы. Тайно надеюсь, что и это не поможет — тогда тренировки прекратятся. Тогда он поймёт, что я больше не могу. Но проходит минута, другая, и боль притупляется. Голоса уходят на второй план, я расслабляюсь. — Что это? — Я сам чаровал. Под себя. Как раз на такой случай, чтобы никого не слушать. Всё, тихо? — Если не заострять внимание. — Я ведь говорил, что твой дар очень сильный. Я не слышу в этом амулете совсем ничего, даже если захочу услышать. А я, выходит, слышу. Столько усилий и всё ради того, чтобы бороться в конце-концов с этим безумием? Я не говорю этого, но Ян знает и кладёт тяжёлую ладонь на плечо. Ян всегда всё знает.

***

Я вскидываюсь, едва не убившись об потолок машины головой. Мысли путаются, что-то гонит меня прочь, хочется вскочить и бежать. Мне чертовски больно и страшно. Делаю пару вдохов и вдруг понимаю, что боль не моя. Настраиваюсь — ох, зря — и голова разрывается от… горя? Главное, я услышал кого-то. Кого-то, кому очень плохо сейчас. Поднимаюсь, распахиваются дверь и выхожу в дождь. Именно так это ощущается. И без того не самая сухая одежда в мгновение промокает, становится ещё холоднее. Ловлю боль ещё раз, стараясь определить, откуда она идёт и по обрывкам образов понять, что рядом. Как будто сквозь туман вижу какой-то дом и больше ничего. Что ж, ещё минута и меня начнёт бить дрожь, так что решаю аппарировать. Меня встречает удар пятками о землю. Без сил валюсь, перекатываюсь на бок и почти ору — ноги сводит от жёсткого приземления, по спине будто пустили ток. Понимаю, что ещё дюймом выше, и я бы сломался, нахрен, прямо здесь. Встаю на четвереньки и поднимаюсь, как дряхлый дед, потому что иначе больно. Источник страданий где-то неподалёку, начинаю нащупывать. Открываю глаза и понимаю, что зря тратил силы — я в каком-то посёлке, огонь горит лишь в одном окне. Собираю все оставшиеся силы в кулак и иду на боль. Стучать нет необходимости, тот единственный, кто там сейчас сидит, вряд ли пойдёт открывать дверь. Захожу сам и вижу комнату, освещенную парой керосиновых ламп. Разглядываю бьющееся в конвульсиях тело, сжавшееся в комок у печки и подхожу. Лучше б не входил — меня сносит волной трупного смрада. Ругаюсь страшно, но про себя. Распахиваю дверь, чтобы продышаться, задерживаю дыхание и быстро иду к страдальцу. Благо, что он тощий и мелкий. Хватаю пацана за шиворот и выволакиваю из дома. Видимо, неслабо в крови гуляет адреналин, раз силы появились. Либо я стремительно выздоравливаю. С крыльца осматриваюсь и нахожу поблизости ещё один дом. Выглядит давно не жилым, покосившимся, но для разговора, думаю, сгодится. — Лучше бы тебе шевелить ногами, иначе я свалюсь прямо здесь, — устало говорю пацану и помогаю подняться. Он уже не ревёт, но всё ещё хуже: обмяк и смотрит в одну точку. Вздыхаю и еле-еле, по шажочку подволакиваю тело к укрытию. В середине пути дует ледяной ветер и меня пробирает до костей, но какое сейчас до этого дело. Распахиваю дверь, задвигаю ребёнка в помещение и возвращаюсь в дом за лампами — нам они явно нужнее, чем покойнику. По пути из комнаты замечаю его. В кресле у камина сидит могучий дед, уже весь сине-чëрный, видимо, несколько дней как преставился. Начинаю задыхаться и сваливаю побыстрее. Пацан всё там же, на пороге. Осматриваюсь, нахожу комнату, в комнате стол и рядом с ним какую-то софу. Расставив лампы, возвращаюсь за пацаном и помогаю дойти до лежанки. Толкаю, он легко заваливается на бок. С завистью смотрю на него — что уж, у человека горе, имеет полное право обезуметь. Чем дольше смотрю, тем хуже мне становится. Узнаю эти рыжеватые волосы, серые глазищи и, мать их, чудные шнурованные ботинки, похожие на дуэльные сапоги. Мой спаситель, едрить его через коромысло. Или как в деревнях положено ругаться?.. Ничего не соображаю в этих тонкостях. Парень невменяем, нет смысла его сейчас трогать. А вот холод торопит. Видимо, придëтся ночевать прямо тут, иных вариантов не вижу. Нахожу растопку, кое-как, через сплошные ругательства зажигаю огонь. Невербальные заклинания мне вполне подвластны, путь и базовые, но вот беспалочковые бытовые чары выше моих сил, приходится насиловать бедную зажигалку. Кое-как в печке разгорается огонь, отодвигаю заслонку, смутно догадываясь, как это работает. Пожар в палатке я не застал, но теперь опасаюсь поджечь ещё и чужой дом, пусть даже заброшенный. Я догадываюсь, что труба прямая и если её перекрыть, то есть шанс задохнуться от дыма. Захлопываю створки дровоприëмника — или как это у них называется? — и падаю в ближайшее драное креслице. В воздух взмывает пыльная завеса, истошно закашливаюсь, но сейчас важнее другое — отогреться и разобраться с мальчишкой. Разговорами тут не помочь. Выжидаю пару минут, привожу голову в порядок, ловлю взгляд и лезу глубоко в дебри юного ума… — Уйди, — прозрачным голосом произносит он. Меня не выкидывает, я вообще не чувствую сопротивления, наоборот — тащит все глубже. Но откуда-то он знает, что я влез в его образы. Откуда? — Я могу помочь разобраться с тем, с чем ты сам разобраться не в силах, — пытаюсь наладить общение я. — Нет нужды, — отвечает он так ровно и спокойно, что я понимаю — сейчас что-то будет. И чутьё не подводит. Мгновение спустя он поднимается одним слитным движением и выхватывает палочку. Я такое уже видел, и не раз. Отталкиваюсь от пола, чтобы перевернуться вместе с креслом, но оно оказывается слишком тяжёлым и падать не собирается. Потеряв драгоценные секунды, кидаюсь вбок, к двери. Мне не хватает пары мгновений, чтобы сбежать абсолютно целым — какая-то длинная щепка впивается в предплечье, пробив плащ и рубашку. Что ж, ну я хотя бы цел. Захлопнув дверь, слушаю грохот и стараюсь не дышать. Грохот капель по крыше, редкие раскаты грома и звук переворачиваемой мебели. Зачем только дрова тратил, спрашивается — он же сейчас всё переломает и ночевать будет просто не на чем. Вдруг откуда-то изнутри прорывается волна злости и досады на весь мир. Я болен, по всей видимости, лишился всего, что у меня было, не понимаю, что с моей головой и даром, и вынужден стоять, как идиот, на ледяном ветру в мокрой до нитки одежде, пока какой-то незнакомый мне недоросль разносит дом, который я огромным трудом превратил в укрытие от грёбаной бури не только для себя, но и для него в том числе! Я его вытащил, я его притащил сюда, я его уложил, разве что не вымыл, не оттрахал и не накормил, чёрт возьми! Захотелось просто уйти в дождь. Раствориться, будто меня и не было. Да, у парня трагедия, однако, почему страдать из-за этого должен я? Но я почему-то стою, дурак дураком, и жду, пока он успокоится. На крыльце не нахожу ровным счётом ничего подходящего, чтобы утеплиться. Я уже не чувствую ни лица, ни конечностей. Танцы с бубном и шаманские призывы теплой погоды ужасно далеки от моей специализации, так что выбора нет. Захожу в дом, хотя за все это время там стало не намного тише. Пацан, сверкая глазами, смотрит в потолок и заливает слезами и без того насквозь мокрую одежду. Пару секунд выжидаю, а затем подхожу так быстро, насколько позволяют негнущийся колени. В следующую секунду замахиваюсь и слышу громкий хлопок пощёчины. Оплеуха обжигает руку до судороги, но ему, должно быть, ещё больнее. Когда пацан начинает крениться, ловлю его, и, не давая новому потоку ругательств вырваться из его рта, вжимаю рыжую бедовую голову в свое плечо. Глажу окаменевшие лопатки, когда вдруг он обмякает и спина начинает трястись. Он хватается руками за лацканы моего пиджака и тянет так, будто хочет под ним спрятаться. И рыдает, уже срываясь в бессвязные вопли. — Везёт же мне на проклятых рыжих… — устало и хрипло выдыхаю я, припоминая любимого наставника. Понимаю, что мальчишка нескоро ещё меня отпустит. Устав стоять на месте, сжимаю руки на поясе мальчишки и, приподняв так, что он в панике начинает хвататься за мои плечи, подтаскиваю ближе к практически целой кровати. Усаживаю, едва не заваливаясь следом и мягко, как ребенку, разжимаю пальцы, отбирая палочку. Безмолвно создаю стакан, наливаю воду, грею — благославен будь тот, кто придумал магию — и вкладываю в тонкие обессиленные пальцы, придерживая своей рукой, чтобы он его не выронил. Он какое-то время смотрит на воду безразлично, а потом, лишь стоит мне поднести воду ближе к его губам, накидывается и жадно, в несколько глотков осушает. Я три или четыре раза обновил воду, прежде чем последний стакан он выплеснул себе в лицо. Аккуратно и так, чтобы было видно, кладу его палочку на подоконник. Заглядываю в глаза, пытаясь понять, как он. Ругаю себя за бесконечно глупый вопрос. Как он, как думаешь? Хреново и холодно. Оглядываюсь. Огонь горит жарко, дров теперь много, спасибо за разваленный в щепки стол, да и в комнате стало явно теплее. Поворачиваюсь к нему и ненавязчиво начинаю стягивать с него куртку. Он не сопротивляется, будто вовсе не замечает, что какой-то посторонний мужик его раздевает. Плюю. Да какая разница, как это выглядит. Стянуть через голову свитер становится сложной задачей, но я справляюсь. Наблюдаю, как его руки бессильно падают на колени, а волосы стоят торчком. Оглядываю футболку — практически сухая, только ворот едва заметно намок. Пойдёт. Присаживаюсь, стягиваю с него ботинки, путаясь в тугой высокой шнуровке. Щупаю штанины и понимаю, что придётся. Но это, черта возьми, максимально некорректно!.. Хватаю с подоконника палочку и думаю, а справится ли с этой задачей заклинание, способное распеленать ребенка. Нет, невозможно. Возвращаю палочку назад, а когда оборачиваюсь, вижу чудо. Тонкими бледными пальцами пацан расстёгивает брючный ремень, без капли стыда стягивает с себя штаны, сторонясь меня и стараясь не касаться мокрой тканью. А затем понимаю, почему он так осмелел, глядя на длинные хлопковые подштанники, и выдыхаю. И ловлю себя на том, что уже долгое время веду себя абсолютно неадекватно. Нахожу, что уже действительно сижу на полу у подоконника, погруженный в собственные мысли и абсолютно сбитый с толку всем произошедшим, и, не найдя в себе сил гневно вскочить, просто опускаю голову. Он сидит статуей пару секунд, а затем зачем-то сгибается пополам и роняет голову мне на плечо. Качнувшись, молчу, хотя кости мгновенно пронзает разряд нервной боли. Приходится выпрямить спину, чтобы ему было удобно. Но мне с каждой секундой все больше кажется, что эти телячьи нежности пора заканчивать. Поднимаюсь с пола, закидываю его ноги на кровать, накрываю старым, побитым молью пледом. Последнее, что я могу сделать для него — позволить уснуть. Кладу ладонь на глаза, вынуждая закрыть их. Никто не способен сопротивляться настолько мягкому и ненавязчивому воздействию. Дыхание мальчишки заметно замедляется и я спокойно выдыхаю. Молча подбираю с пола его мокрые вещи и ещё с полчаса расставляю и развешиваю их у огня. А затем раздеваюсь и сам, завидуя хлопковым подштанникам. Они же как отдельные штаны, черт возьми. Ругаю себя какое-то время за неуважение к старомодным магам, чье нижнее белье выглядит крайне похожим образом, и усаживаюсь в кресле у огня, оставшись все же в мокрых насквозь штанах и расстёгнутой, измятой, но более-менее сухой рубашке. Разглядываю ее, качаю головой от ее потрепанного вида и радуюсь, что на черной ткани хотя бы не видно сажи. А затем замечаю тонкую сетку белых шрамов, расползающихся по животу и удивленно откидываю край одежды. Их не было. У меня никогда не было тонкой паутины, оплетающей правую сторону тела. Я не нарывался ни на что подобное ни разу в жизни. Касаюсь подрагивающими пальцами рёбер и провожу кончиками пальцев по коже, замечая, что бугорки шрамов практически неощутимы. Больше всего они напоминают следы от кнута, но вообще-то обычно они гораздо толще и короче. И, увидев мало заметные разрывы между полосами, понимаю — это было что-то тонкое и горячее. Я знаю, что никогда прежде не видел ничего похожего и что со мной точно никогда ничего подобного не происходило. Однако, вот он — след. И ни единой мысли, откуда он мог бы взяться. Как сумасшедший вскакиваю с места и мечусь по комнате в поисках зеркала. Нахожу лишь осколок, висящей над раковиной в тесной кухоньке, срываю его с проволоки, ловлю в отражении кусочки себя. И ужасаюсь, не замечая прошибающую тело ледяную дрожь. Отпечаток чего-то оплетает правую половину живота, всю грудь и тонкой бледной змейкой вползает на шею, узкой прерывающийся полосой оплетая ее, словно ошейником. По виду неровных, будто разделенных на части заживших рубцов понимаю, что это, кажется, ожоги. Скидываю к чертям рубашку и верчусь, пытаясь хоть как-то разглядеть спину, но почти ничего не вижу, кроме того, что там тоже есть какие-то следы, происхождения которых я совершенно не помню. Кидаю в сторону осколок и торопливо, путаясь, расстегиваю ремень. Левая нога абсолютно цела, до колена точно, а на правой нет-нет, да встречаются рваные, похожие на грозовую молнию, морщинистые рубцы. Стою, идиот идиотом, со спущенными штанами на чужой веранде и пытаюсь понять, что это могло быть за заклинание. А если не заклинание, то зачем кому-то… Где, черт возьми, я был, как я туда попал? И как ушёл живым?.. Поутру надо будет насесть на пацана… Вспомнишь солнце, вот и лучик. Слышу скрип двери, закрываю глаза, медленно выдыхая, и торопливо застегиваю брюки. Накинуть рубашку уже не успеваю, как чувствую прикованный к себе взгляд. Я не оборачиваюсь, чтобы не показать свою досаду от траты сил на лечебный сон, сброшенный за какие-то жалкие двадцать минут. — Иди отсыпайся, — негромким спокойным голосом предлагаю я. — Кто сделал это с тобой? — вместо того, чтобы думать о себе спрашивает он про меня. Отвечаю честно: — Понятия не имею. Подбираю рубашку с края умывальника, сжимаю в руке. Какое-то время думаю, но оборачиваюсь. Рыжее чучело, завёрнутые в плед, смотрит на меня диким взглядом. — Совсем не спится? — Да. — Пойдем. Пока я тщательно себя осматривал, огонь успел опасть. Подкидываю дров, трогаю кресло и понимаю, что оно слишком тяжёлое. Такая древняя пыльная тяжесть, что я не в силах его поднять или просто сдвинуть с места, а потратился я уже почти до самого донышка, так, что еще хоть одно заклятье, и могу слечь на пару суток. Жду, пока парень уляжется обратно и усаживаюсь в ногах, спиной опираясь на шершавую деревянную стену. Чувствую, что ему нужен не разговор, а банальное присутствие кого-то, кто не собирается ругать его, что-то спрашивать или утешать. Понимаю, сам страдал от одиночества. Собираюсь побыть рядом, пока он не уснет, но план рушится на том этапе, когда я начинаю отогреваться от холода открытой веранды и сам незаметно проваливаюсь в сон.

***

Буря и не думает уходить из этих неприветливых мест. С тихим хрипом поднимаюсь с пола, порываюсь наколдовать стакан воды и промахиваюсь, забыв, что палочки больше нет. Собственно, как и рыжего чучела на кровати. — Сам ты чучело, — негромко разносится справа. — Я такого не говорил, — удивленно оборачиваюсь к двери и застаю его с двумя чашками, над которыми вьётся пар. Говорил вслух? Да чёрт его знает, может, и так. — Ты не расслышал, я сказал «чуча». — Это что-то меняет? — Немало. Так называют совсем маленького ребёнка. — Никогда не встречал такого слова в учебниках по английскому. — А это и не английский. Это пушту. — Совсем крыша потекла? Слова путаются? — Неуч, — контатирую я. — Пушту — один из языков Афганистана. Ребёнок ставит кружку на пол передо мной и присаживается в кресло, которое успел подтащить к софе. — И откуда ты это знаешь? Жил там? — Не-е, — тяну небрежно. — Мотался пару раз. — А ты, наверное, крутой, — с ледяной злобой тянет в ответ мальчишка. — Везде был, всё видел. Исколесил весь мир на своей тачке с темпоральными примочками. А в перерывах от всей щедрой души спасаешь хромых котят и прочих бедствующих. — Котят я не спасаю, а темпоральные примочки могут быть только в машине времени. Моя так не умеет. — Не умела, — язвительно усмехается он. — Не умела, — киваю я, подчёркнуто спокойно и непрошибаемо. — Где мы? — В глухой шотландской деревне, укрытой горами. Между Локсайдом и Дальганчейном. На картах её нет, потому что это магическая деревня, у которой никогда не было названия. Была такой, пока все здесь не передохли. Теперь тут остался один я и мили озёр, болот, гор и леса. Больше здесь нихрена нет. Я ответил на твой вопрос? — Спасибо, в полной мере, — пристально гляжу на него, размышляя. Шотландия? Здесь всё настолько близко, что я, не моргнув глазом, услышал бы кого угодно хоть из Локсайда, хоть из Эдинбурга. А я не слышу ничерта. И не понимаю. — Всех перебил Тёмный лорд? — вдруг натыкаюсь я на истинную причину своей потери памяти. Бой! Вот, что случилось. Я в конце-концов нарвался, меня шарахнули чем-то крайне неприятным, но я успел сбежать и неудачно увяз в шотландии, вот оно что. Однако, если это Шотландия, то где-то неподалёку за барьером стоит Хогвартс. Школа — единственное надёжное убежище по нынешним временам, я мог бы попросить Дамблдора пустить нас на несколько дней. Восстановлю силы и… Нет, я, наверное, навоевался. Хватит. — Я могу помочь тебе сбежать через пролив и устроиться там, куда не доберётся война. Сам не отказался бы, с меня хватит, — вздыхаю я, нашаривая в памяти обрывки. Да… Я путешествовал, но частенько возвращался в Британию. И вот меня, наконец, поймали. Повезло, что унёс ноги. Ещё легко отделался — пара рубцов и потёртая память. Даже думать не хочу, что я такое увидел, что меня лишили воспоминаний. Нет, точно, хватит. Ребёнок слишком долго на меня смотрит. И слишком… изумлённо? — Ты в какой пещере живёшь? — потрясённо и даже с некоей жалостью глядит он в мои глаза. — Война кончилась четырнадцать… Нет, пятнадцать лет назад. — Вот как… — потерянно гляжу вдаль. — Отлично, значит, я помню хотя бы то, что было пятнадцать лет назад. — Последнее, что ты помнишь, это война? — спрашивает мальчишка. — Не знаю, но я помню обрывки войны. Я действительно путешествую. Путешествовал. Нет, я был на войне, но, кажется, просто оказывал кому-то какие-то услуги по профилю. Да и вообще… Я половину жизни только и делал, что бродил тут и там. И редко смотрел на даты, так что ничего удивительного в том, что я не знаю даже, какой сейчас год. Я мог потерять память десять лет назад, а мог и вчера. Трудновато будет хоть что-то вспомнить, что есть, то есть. А, точно, война кончилась. Гарри Поттер спас магическую Британию, это я определённо точно помню. И помню Азкабан. Точнее, суды. Значит, я там зачем-то был нужен. А затем, вероятно, я снова путешествовал. Чёрт возьми, всё слилось в голове… — Даже не помнишь, кто посадил тебя на цепь? — уже с искренним изумлением спрашивает он. — Я бы такое забыть не смог. — Цепь? — непонимающе хмурюсь я, а затем вспоминаю обнаруженные вчера шрамы. — Так это следы цепи? — Ну да, — кивает он. — Мелкой такой цепочки, на спине чётко видно. — Нихрена себе, — искренне удивляюсь уже я. — Ну вот, видишь, можно забыть даже такое. Главное, знать, чем приложить человека, чтобы он это забыл. Помолчав, спрашиваю у него: — Что собираешься делать? Он думает долго, слишком долго. К тому моменту, как дно моей чашки оголяется, я понимаю, что он не придумал ответ на этот вопрос. — Сколько тебе лет? — Семнадцать. Я не учился в Хоге, а поступать уже поздновато. Работу искать если только. Или жить дальше в лесу. — Радужные перспективы, — отмечаю я. — Ты не учился, но довольно неплохо раскидываешься заклятьями и даже палочка есть. Наверняка что-то умеешь. — Дед… Дедушка всему учил. И палочка его, — понурился вдруг мальчишка, и я почти увидел, как осыпаются его иголки. — Он надеялся, что я смогу нормально прожить и без учёбы. Ещё бы не надеялся, у нас всё-равно не хватило бы денег даже на один курс. Всё, что я могу — протянуть в лесу месяц. И то ещё позавчера думал, что эта буря сорвёт мне последние дни экзамена. — Экзамена? — заинтересовался я. — Это дедушка тебя в лес послал? Кивает. — Он дал мне месяц, чтобы я освоил Обращение. Сказал, это докажет, что я взрослый. — И ты освоил? — подозрительно прищуриваюсь. — Пару дней назад. Потом нашёл тебя и решил вернуться в деревню. А дедушка… Не дождался. — И в кого же ты обращаешься? В волка? Мальчишка мнётся, вижу, что ему почему-то неловко, но с расспросами не лезу. — Не в волка. В чёртову мышь какую-то. Дед мог стать медведем, а я что? — Покажешь? — стараюсь быть ненавязчивым и миролюбивым, но что мне делать с сумасшедшим, оборотнем или сумасшедшим оборотнем без палочки, да при такой реакции на ментальное вмешательство? Ладно уж, сдохну, так хоть в ходе эксперимента. «Выживаемость менталиста в лесу наедине с двинутым местным дикарёнком». А мальчишка серьёзно смотрит в ответ, тяжело вздыхает и, прикрыв глаза, исчезает. Гляжу на сиденье кресла и тянет расхохотаться от нервного напряжения. Видимо, смешинки в моих глазах раздражают его и вместо малнького зверька с острой бежевой мордочкой и пушистым рыжим мехом вновь возникает недовольный пацан. — Чего ржёшь? — насупился и отстранился. Задели гордость, как же. — Ты идеальный представитель семейства куньих, — улыбаюсь я, сдерживая непрошенный смех. — А точнее, самая настоящая куница. Как по мне, на вид тот же медведь, только поменьше. — Раз в сто, — протягивает он, явно недовольный моим заключением. — Дурень, это анимагия. И подвластно это далеко не каждому. Во всей Британии не наберётся и пары сотен человек с такой волей, как у тебя, больно геморный ритуал. — Значит, ты всё-таки что-то знаешь о современной Британии, — склоняет он голову набок. Молчу и думаю. — Что ещё умеешь? — наклоняюсь, сцепляя руки в замок. Как помочь самому себе, я пока не знаю, но посоветовать что-нибудь ребёнку вполне могу. Вспомнить бы, в каких я отношениях с прежними друзьями, может, и удастся пристроить мальчишку в хорошие руки. Жаль, если талант пропадёт. Упортво и трудолюбие тоже талант. — По мелочи, — растерянно пожимает плечами. И тут меня осеняет. — Дай на минутку палочку, — умоляюще гляжу на него. — Я ничего плохого не сделаю, просто ради интереса глянем, какие у тебя наклонности. Мальчишка недоверчиво протягивает мне палочку, старнноватую и щекочущую ладонь. Торопилво хватаю, даже не рассмотрев как следует, и взмахиваю в сторону приоткрывшейся от сквозняка входной двери, пытаясь приманить свой чемоданчик. Акцио, к моему большому удивлению, срабатывает и через минуту у меня в руках оказывается портфель, потасканный настолько, насколько это вообще возможно. Летел недолго, значит и место моей ночёвки недалеко, уже хоть какое-то представление о моём местоположении. Смотрю на чемодан и не узнаю — кожа рассохлась, серебряные пряжки потемнели и потёрлись. С нескрываемым ажиотажем лезу внутрь и не нахожу много всего, что раньше там было. Но набор безделушек, спрятанный в замшевом футляре, оказывается на месте. Высыпаю на ладонь горсть камушков и металлических пластин, каждый предмет размером с кнат. Все блеклые, будто действительно десять лет лежали в пыли. Аккуратно протираю каждый краем рубашки, предварительно дохнув. — Протяни руку. Доверчиво протянутая запястьем вверх рука ложится на край кровати. — Секо, — неуловимым движением хватаю его запястье, чтобы не вздумал убирать руку и отбрасываю палочку на софу. — Всё, всё, до свадьбы заживёт. Потерпи. По очереди подношу к тонкому порезу камни, вглядываюсь в каждый не меньше минуты, монотонно наговаривая мальчишке теорию. — Набор Глевинга базовый. Есть ещё расширенный, но его в своё время у нас перехватил какой-то аристократ и взял из-под молотка за такую сумму, которую нам было не потянуть. Совершенно необязательно опираться на показания этого «прибора», каждый всё-равно сам выбирает свою судьбу, но такая штука в древности помогала определить будущее ребёнка. В основном, в какую гильдию его отдать или передался ли семейный дар, если долго не проявляется. Дикие были времена, наборчик — пережиток прошлого, изобретение алхимиков с кровными магами. Тогда кровная магия ещё не была запрещена, — цежу я и подношу к ранке медную пластину. — Поле камня, контактируя с полем человека, должно давать определённые реакции. Лучше всего пустить кровь, чтобы облегчить себе задачу. Можно и без нее, но так реакция протекает быстрее. Метод замороченный и, как я сказал, совершенно не показательный, так что отказались от него ещё лет триста назад, если вообще не при Бастарде. Мой учитель добыл его на аукционе, где распродавали диковинки, найденные в заброшенном поместье какого-то ужасно древнего рода, по крайней мере, так было заявлено. Вещица забавная, но не особенно полезная, покупалось по большей части так, блеснуть исторической редкостью. Зато прилагающуюся к ней инструкцию мне вдолбили накрепко. Вот чёрное железо, к примеру. По легенде связано с кровью, кровной магией и прочим, так как в крови много железа. Да, логика банальнейшая. Видишь, что происходит? Правильно, ничего, значит, дар крови обошёл тебя стороной, и слава Мерлину. Азурит, тут всякая чертовщина, связанная в основном со смертью и её сопутствующими факторами. Такими камушками раньше пытались разоблачать некромантов, но как-то так получилось, что либо реальных некросов такими камнями не тыкали, либо они на них не срабатывали, соответственно, никто не знает, правда ли возможно что-то там распознать азуритом. Гематит — камень земельщиков. В ту же пачку всех остальных стихийников: хрусталь у воздушников, нефрит у водников и почему-то селенит у огневиков, хотя не логично ни капли. Будь у тебя стихийный дар, ты бы знал, но видишь, ничего не происходит? Вот нам и подтвержение, верно камушки молчат. Септария, должен помогать со змееустами, но с ними та же история, что с некросами, слишком редкие. А это… Твою мать. Тонкий срез голубого минерала с темными блестящими вкраплениями, и так почти прозрачный, вдруг стал светлеть и вскоре начал напоминать стекло с редкими переливами изначального небесного цвета. — Давай, рассказывай, как ты чудишь. Заодно сверим с реальностью древние источники. — Да вроде ничего такого, — пожал плечами мальчишка, с любопытством и напряжением разглядывая прозрачную каменную пластину в моих пальцах. — Мы находимся в существующем месте? — плавно подбираюсь я к истине. — Да, разумеется. — У тебя нет бездонных сундуков или шкафов, из которых можно попасть в другие места? — Э-э… Нет. — А что ты чувствовал, когда нашёл мою машину? Пацан замирает, видно, что этого вопроса он точно не ожидал. — Да вроде ничего такого. — Ну это и понятно, она же поломалась. А как ты так быстро свалил от меня вчера? — Просто переместился, — протягивает он задумчиво. — Ага, — я с неприкрытым восхищением смотрю на камни — твою Моргану, оно работает! А ведь Ян говорил, что единственный раз, когда ему показалось, что камни сработали, был с определением мощи дара молодого Нотта, но тогда он почти ничего не успел понять, как юный лорд взорвался нетерпением и свалил бегать по стенам отцовского замка. На мне он перепробовал эти камни десяток раз, но в наборе не нашлось такого, который помог бы определить ментальный дар, посему до этого серого ледяного утра для меня действенность набора Глевинга оставалась тайной. Попытка поднять пацану настроение и отвлечь его обернулась неожиданной находкой. — Как часто ты аппарируешь? И с какого возраста? — прищуриваюсь я, вновь разглядывая мальчишку. Непонимание в глазах подталкивает к прояснению некоторых моментов: — В магическом обществе мгновенное перемещение из одной точки в другую одной лишь силой мысли называется аппарацией. — Получается, я аппарирую с детства, — пробуя новое слово, сообщает он. — Вот тебе и дар. Чтобы ты знал, у магов принято учить этому в шестнадцать-семнадцать лет, и никто, как правило, не делает этого без помощи, сам по себе. Просто не умеет. Тебя никто не учил? — Не-а, — тянет парень, что-то обдумывая. — Дедушка так не делал, не учил, но и не задавал вопросов. Смирился со временем, что я могу пропасть и появиться в любой момент времени, когда захочется побродить по лесу или выбраться в городок на Хеллоуин, поклянчить конфет. И что я могу? — В перспективе — оказаться где угодно, как только захочешь, даже если никогда не был в том месте, куда надо попасть. Еще чаровать камины и прокладывать дымоходные сети, создавать порталы, причем мощные, не хуже министерских. Сочинять всякие штуки, решающие проблемы с перемещением, это точно. В идеале еще зачаровывать вещи таким образом, чтобы в сумку, к примеру, поместился целый корабль. Или сделать себе тайную комнату, которая будет появляться при определённом условии, и содержать в себе все, что тебе нужно или хочется. В Хогвартсе, к примеру, такая комната есть, и создал её кто-то вроде тебя. Твоё вечное проклятье — засыпать в кровати и просыпаться чёрт знает где. Он думает о своих возможностях, а я о своём бессилии. Не имею понятия, что делать с мальчишкой. Будь ему хотя бы четырнадцать, сдал бы его Дамблдору, как подающего надежды, но волей судьбы мне некуда и не к кому его пристроить. Пока я задумчиво пытаюсь пить чай, больше похожий на настой каких-то горных трав, парень вдруг произносит: — Раз я могу путешествовать во сне, хоть и теоретически, сумею и так. Тогда я мог бы бродить по миру, пока не найду место, где смог бы остаться. Но как-то… Если уж и путешествовать, то хоть с кем-то. И как-то так, чёрт возьми, произносит, что мне становится не по себе. Даже дурно мне становится. — Не то чтобы мне сильно этого хотелось, но я мог бы бродить с тобой, пока ты не поймёшь, как ты потерял память. Или… — Хватит, — осаживаю его я, толком не выслушав предложения. — Не пойми меня неправильно, но я занимаюсь… Занимался, по крайней мере, очень неподходящим делом для таких, как ты. От меня бегали даже те немногие, кто хотел у меня учиться. Понимаешь? Не по силам нормальному человеку нищенствовать, жить в машине и каждый раз, засыпая, не знать, когда тебя сорвут с места и где тебе придётся ночевать завтра. Я веду не самый стабильный образ жизни. — Ты просто предлагаешь мне нищенствовать в одиночку? — Чёрт побери. Я не могу дать никаких гарантий, что ты вообще останешься жив, да и за себя не уверен. У меня была очень напряжённая работа. Я не знаю, как я жил в последнее время, но раньше было именно так. А кроме этого я ничего не умею. Или не могу вспомнить о том, что умел. Не приходит никаких вестей, хотя раньше я часто получал патронусы с просьбой о помощи или письма от знакомых волшебников, которые куда-то меня звали. я даже не знаю, смогу ли сейчас работать по-прежнему. И законно ли это вообще сейчас. Может, я натворил что-то такое, что сейчас меня ищет половина Британии. А может, меня потеряли уже несколько лет назад и забыли. Да и… Что делать? Без машины, без палочки, без значительных средств к существованию. Без воспоминаний, знакомств и без какого-либо понятия, кто и зачем потёр мне память. — Тебя могут прибить просто за компанию. — Это лучше, чем гнить в одиночестве в горах, — зло выдыхает он в ответ на мою попытку откосить от ответственности. — Ну и, в общем-то, я знаю, что нам стоит сделать в ближайшее время. — Что же? — скептически приподнимаю брови. — Переждать бурю, похоронить дедушку, отлежаться, набираясь сил. Затем собрать всё ценное, что только найдётся, — загибает он пальцы. — И валить отсюда в ближайший магический город, где мы получим газеты с новостями, продадим ненужное, за что можно будет выручить хоть пару галлеонов, а затем добудем тебе палочку, хоть какую-нибудь. Попробуешь связаться с людьми, которых хорошо знал и вызнать у них хоть что-то полезное. А по ходу дела станет ясно, куда двигаться дальше. Ведь самое необходимое сейчас — двигаться, и пока неважно, куда. — Надо же, — усмехаюсь я. — А ты, оказывается, вполне себе неглупый парень. — А ты вовсе не такой крутой, каким хочешь казаться. — Беру свои слова назад, напропалую хамить сильнейшему менталисту Британии — нужно иметь либо стальные яйца, либо деревянную голову. Я же могу тебя и сам прибить. — Как-то в первый раз не вышло, — хмыкает он. — Да и не верится, что прямо таки сильнейший. — Ну, когда-то был, — вздыхаю я. Был ведь? Может, и не был, но Ян говорил очень убедительно. Хотя, под конец он сам не мог назвать это ни даром, ни менталистикой. Чёрт с ним, надо уже что-нибудь решать. А начало его плана мне очень даже по душе. — Так тому и быть, — говорю я и вручаю ему опустошённую почти час назад чашку.