Be watchful of young men in their velvet prime

Take care young ladies and value your vine Be watchful of young men in their velvet prime Deeply they'll swallow from your finest kegs Then swiftly be gone leaving bitter dregs With smiling words and tender touch Man offers little and asks for so much He loves in the breathless excitement of night Then leaves with your treasure in cold morning light

Цените, красавицы, ваше вино, Младые пижоны так жаждут его, Пригубят из кубков мгновенно, сполна Оставив лишь горечь у самого дна. Словами играя, и трогая нежно, предложит он мало, но просит поспешно, Он любит в беспечном дыхании ночи, С зарей он похитит богатства твои.

— Они заставили вас петь, это понятно, но слова… Слова песни, Спок, они принадлежали вам? — В каком-то смысле, да. — Пожалуйста, объясните. — Если отдельно взятую личность заставить выразить что-либо в форме стиха, подтексты, скрытые значения, или сентименты с высокой долей вероятности могут оказаться несколько… искажены. — … Искажены? — За недостатком лучшего слова, да. Складывая рифмы, поэт принимает обдуманные решения о форме стиха, метафорах, правильных словах, и так далее. Каждое решение оказывает существенное влияние на интонацию, и даже значение конечного стиха. Я не принял ни одного такого решения. Вместо этого, Пармен вторгся в мой разум и вытащил мои мысли на поверхность, в форме песни. Поэзия - это язык, капитан, а слова этой песни можно сравнить с переводом, который можно ожидать от некачественного устройства-переводчика. То есть, искаженными. — Я… понимаю. Значит, слова не были полностью вашими, но отображаемые в них идеи принадлежали вам. Разве между этими двумя понятиями такая уж большая разница? — Я просто стремился объяснить причину возникновения несоответствия между тем, что было выражено в словах стихов, и идеями, из которых были взяты слова, — свойственное Споку мягкое ударение на словах заставило Кирка слабо улыбнуться, как бы он себе ни сопротивлялся. — Да, я понимаю, — сказал Кирк, — В таком случае, могу ли я у вас попросить более… точный перевод? Спок, казалось, колебался, но выражение его лица оставалось нечитаемым. — Конечно, капитан. Настала очередь Кирка делать паузу. — Полагаю, тогда нам стоит начать с начала, что скажете? — Спок не высказал возражений, — Что ж, первая часть песни, та, что «Цените, красавицы», она родилась в моменте? — Да. — Значит, она была направлена на Ухуру и Чепел. — Она не была направлена «на» кого-либо. Это была вымученная вокализация полу-сформированных мыслей, — он, должно быть, заметил выражение лица Джима, и продолжил, без всяких уговоров, — да, слова песни родились из моего беспокойства за лейтенанта и медсестру. Во-первых, я беспокоился за их… физическую безопасность и достоинство, во-вторых, — за эмоциональное состояние Мисс Чепел. Я до боли хорошо осознавал, что именно она пострадает от последствий насильственной близости по воле Пармена. — Значит, первый куплет был о том, что происходило в тот момент. А мы с вами были «пижонами», которых они должны были остерегаться? — лицо Спока оставалось каменным, и Джим отлично понимал, почему. Пережитое испытание заставило его почувствовать себя бессильным и… противным себе. Но Спок явно ощущал себя каким-то монстром. С самого инцидента с пляской и сломанного подсвечника в провалившейся попытке взять под контроль эмоции, которые среди Вулканцев считались самыми неправильными (гнев, злость, ненависть), вплоть до насильственного проявления эмоций, до того ужасного момента, когда пришлось встать на колени перед женщинами, весь эпизод для Мистера Спока оказался тяжелым как эмоционально, так и физиологически. Джим постарался вспомнить, о чем он размышлял с тех пор, как услышал песню, и заговорил снова, но уже медленней. — «Словами играя, и трогая нежно»… — он внимательно следил за выражением лица Вулканца, — Спок, кажется это не… — повисла тишина, во время которой Спок не пошевелил ни единой мышцей. — Это не вопрос, капитан. Джим вздохнул. — Ну хорошо. Эта часть песни тоже была о ситуации с Парменом и остальными? — Нет, не была. Краткость ответа говорила Джиму о том, что они стремительно приближались к причине, по которой Спок был таким неразговорчивым. — Почему? — Мысли никогда не стоят на месте, разум всегда находится в движении. Очень уклончивый ответ. Такими темпами они ни к чему не придут. Спок закрывался. — А что если я выскажу вам свое мнение, а вы просто выслушаете меня? Скажете мне, где я прав, а где ошибся? — Пауза. Наклон головы. Джим тоже склонил голову в ответ, — ваши мысли шли потоком, но оставались соединены между собой, метафора осталась той же, и интонация почти не изменилась. Второй куплет, он… он показался мне очень печальным. Он ощущался, как воспоминание. Как не только страх того, что может произойти, но и скорбь над тем, что уже произошло, — голос Джима, который до сей поры оставался вдумчивым, словно он работал над решением загадки, вдруг стал мягче, — не был ли второй куплет более… личным? Чем первый? Выражение лица Спока представляло собой картину полного равнодушия, но для натренированного взгляда Джима он казался почти что испуганным. «Словами играя, и трогая нежно». Эти слова казались Джиму чем-то очень личным для Спока; они звучали на удивление правдивыми, когда он пел их. Любой слушатель, казалось Джиму, наверняка почувствовал их глубину. Он застрял на них. Он ощущал всю их глубину, но казалось, не мог до них достать. Никто не касался Спока. Физический контакт между членами команды и Вулканцем был ощутимо ограничен. У него не было ни одной любовной интрижки, на корабле, или вне его, о которой Джим бы знал. Медсестра Чепел была единственной известной Кирку женщиной на борту, которая осмелилась приблизиться к Споку в романтическом ключе. Но кажется, она не совсем соответствовала необходимым требованиям. Словами играя. Ухура иногда улыбалась, дразнила, и пела. Но тогда «трогая нежно» не имело смысла. Ей не претило прикасаться Спока, в отличии от остальной команды, но вряд ли ее касания можно было охарактеризовать как нежные. — Мистер Спок, я так много у вас прошу? — Отчасти да, капитан. — А мое сердце правда значит так мало? — Джим не собирался говорить этого вслух. Он от природы был разговорчивым человеком и имел привычку вести монологи и высказывать мысли свои вслух. Невольно сказав это вслух, он быстро поднял взгляд, в страхе и смущении, надеясь разглядеть реакцию Спока. — Я… Я должен признать, Джим, мне не было известно, что упомянутый орган стоял на кону. За этими словами последовала долгая тишина. Джим ошарашенно уставился на него. Спок тоже смотрел на него, не моргая. — Тогда что… — Кирк глубоко вздохнул, пошатнувшись, словно от удара. Спок инстинктивно шагнул вперед, чтобы удержать Джима на месте. Прикосновение его руки к предплечью Джима пробудило уже привычные чувства: ужасно болезненная тоска, смешанная с теплом в груди, нарастающие внутри словно огромное облако противоречивых эмоций, грозящих вырваться наружу. — Как же так выходит, Мистер Спок, — начал он снова, твердо держась на ногах и борясь с неугомонными чувствами в груди, — что вы не знали, что я… Что… Спок, вы невероятно наблюдательны. Вы телепат. Вы были в моей голове! Да взять например тот случай с иллюзорными ковбоями. И множество раз после этого! Как это вообще возможно, что вы не увидели моих… чувств к вам? Спок, кажется, на мгновение потерял дар речи, но руку он не опустил, продолжая касаться Джима. Наконец, он заговорил. — Джим, я всегда глубоко уважал ваше личное пространство и никогда не вторгался в ваш разум дальше, чем мы договаривались перед формированием соединения. Вдобавок, вы по своей природе очень теплый и нежный человек. Всегда, когда я соприкасаюсь с вашим разумом, я чувствую при этом ошеломляющую волну любящей нежности, которая распространяется по всему вашему сознанию. Нельзя исключать, что это стало причиной тому, что я не заметил никаких конкретных романтических чувств, возможно, направленных в мою сторону, — его чересчур сдержанные речь и осанка ужасно раздражали. — Мне кажется, следует опустить это «возможно», — сказал Джим. В его голосе звучало что-то похожее на печаль, — поздновато уже воспринимать этот разговор как чисто гипотетический. — Простите меня, это старая привычка. — Гипотетические разговоры как явление, или по отношению конкретно ко мне? — По отношению к вашему вероятному отношению ко мне. Джим чувствовал, как его лицо приняло выражение неверия. — Признаться честно, Спок, я потрясен. Мне с большим трудом верится, что вы находились в таком неведении о моем, кхм, интересе к вам. — Ваш интерес никогда не ставился под вопрос. Как и ваше влечение ко мне: вы очень демонстративно его выказывали уже довольно продолжительное время. Чрезвычайно демонстративно, по вулканским меркам. — Тогда… что? В чем была проблема? — У людей, и даже у вулканцев, невероятно сложные социальные взаимоотношения. Интерес или влечение вполне могут совпадать с дружескими отношениями, при этом не развиваясь в романтическую привязанность. — Понимаю, — он слышал ужас в собственном голосе. — Джим? — Вы думали, что я хотел быть «друзьями с привилегиями», или чем-то вроде этого? Об этом была строчка из песни про «богатства твои»? — Кажется, это ваш стандартный modus operandi, — это немного задело Джима. Спок это заметил, и добавил, — насколько я понимаю человеческие социальные традиции, в этом нет ничего постыдного. Просто это не представлялось возможным для нас. По крайней мере, для меня. — Modus operandi. M.O. Этим термином обычно пользуются, говоря о серийных убийцах, — сказал Джим, чувствуя, что его мысли слегка не собраны. — И это убило бы меня, Джим. — Убило? — Это ведь человеческое выражение, не так ли? Полагаю, его часто используют, чтобы описать эмоциональное ошеломление? — Я… да. Так обычно говорят. И почему их беседы всегда уходили куда-то в сторону?