В каждой тьме есть немного света

Опытный воин умеет двигаться бесшумно. Шаги Ван Со неслышны, и никто из тех, кто отделен сейчас от мира деревянной решеткой, не замечает его. А он и не стремится разглядывать их: зачем четвертому принцу истории чужой беды? Он скользит равнодушным взором по потекам крови на решетках и прилипшим к ним ошметкам кожи с отчаянно цеплявшихся за преграды переломанных пальцев. Равно пропускает мимо ушей и жалобные мольбы в пустоту тех, кто брошен в тюрьму недавно, и протяжные стоны обезумевших за время заключения от ужаса. И всхлипы боли узников после пыточной площади, пытающихся удобно разместить выкрученные после пытки кымбу ноги или неаккуратным движением потревоживших отбитые палками внутренности, не вызывают у него сочувствия. Его интересуют лица: бледные, страдающие, обезображенные – плетями ли, ножами ли, огнем ли. Он отыскивает единственное нужное лицо, и одна клеть за другой остаются позади, и только в последней обнаруживается – она. Маленькая фигурка в потерявшем белизну платье. Скорчилась на грязной соломе, забылась беспокойным сном, стонет тихо. Но – по крайней мере, живая. Четвертый принц смотрит на Хэ Су, и полутьма королевской тюрьмы отступает, и все становится слишком отчетливым и ярким. Словно весь свет собрался сейчас здесь, в этой грубо сколоченной клети, оставив чернильно-густую темноту расплываться вокруг. Ее лицо почти не тронули: только глубокая ссадина над левой бровью, да темные пятна запекшейся крови в уголках губ. Рука подвернута неловко – похоже, выбито плечо, отстраненно отмечает Ван Со. Пальцы, едва прикрытые складками рукавов… вроде бы целые, только исцарапаны сильно. И – кровавые пятна на юбке, от вида которых что-то узлом скручивается внутри. Нет, думает Ван Со, пытаясь вытолкнуть из горла будто застывший ледяным крошевом воздух. Невозможно. Все женщины дворца принадлежат правителю. Даже те, кого он и не коснулся ни разу; даже арестованные. Стража не посмела бы. Пусть это не избавило Хэ Су от пытки, но хоть от одного унижения все же уберегло. Должна же быть какая-то польза от дворцовых традиций. Глупо, но от этой мысли становится чуть проще дышать – только облегчение тут же сменяется злостью. На заигравшуюся в интриги венценосную матушку; на отца-правителя, с легкостью отдавшего на расправу ту, что ни в каком отравлении на самом деле не виновата. Ну конечно, у него там судьба престолонаследия решается – что ему до придворной дамы, будь она хоть трижды невиновна? Но сильнее всего четвертый принц зол на себя. Дикий зверь, бешеная тварь – тот, кто всегда приносит несчастье. Если б он не вломился незваным в жизнь Хэ Су, если бы не сблизился с ней, ничего этого не случилось бы. И она не лежала бы здесь, избитая до беспамятства. …И ей ведь, наверное, холодно. Он не стал бы нарочно будить ее. После всего, что с ней сделали, Хэ Су нужен отдых – хотя бы такой. А еще – и в этом Ван Со даже себе не признается – он боится заглянуть ей в глаза и увидеть в них ненависть. Из-за него это хрупкое дитя оказалось в тюрьме, из-за него она вытерпела пытку, что еще она может к нему чувствовать? И он уже готов развернуться и уйти, но ресницы Хэ Су вздрагивают – и четвертый принц все же встречается с ней взглядом. И замирает, не в силах шевельнуться. Она поднимается – медленно, тяжело. С явным усилием выпрямляет спину. И Ван Со ждет, терпеливо и обреченно: вот сейчас она посмотрит на него и скажет… – Я знала, что вы не умрете, – негромко произносит Хэ Су. И на бледных обметанных губах ее трепещет улыбка.