Дневник Ани 2: истина точно где-то посередине

По дороге мы вернулись к книгам. — Я вспомнила, в «Братьях Карамазовых» ещё большое место отведено мыслям о том, что каждый перед всеми виноват. Иной раз этого даже чересчур. Эта мысль несколько раз повторяется схожими сюжетами. Но мне сложно было её понять, особенно когда кто-то там стал просить прощения у птицы. Но я вижу здесь сходство с немного другой мыслью из «Экзистенциализм это гуманизм» Сартра: каждый несёт ответственность за всех — я её понимаю так, что, делая что-то, надо понимать, что это отразится на всех, особенно если тебя ассоциируют с кем-то — от, например, «айкидоки» до «человека». Но про птицу не понимаю. — Мне это понятно в форме современной трактовки, но она не подходит для того времени. — А что за трактовка? — Ну она сама мне сейчас пришла в голову, или раньше. Очень простая. Что человек виновен за изменение климата и уничтожение природы; точнее даже, не человек — человечество, но так как человек это образец человечества, что он, как ты или Сартр сказали, несёт за всех ответственность, то он и виновен перед единичной птицей как представитель человечества. — Мм. Я замолчала и задумалась. Саша тоже замолчал, а минут через десять сказал: — Вот тоже вспомнил. В «Пути мирного воина» также упоминаются важность дыхания и «быть здесь и сейчас». Спросят тебя: «Который час?» — а отвечать надо всегда «Сейчас». И почти в конце там герой видит себя мёртвым, и как его поедают животные, а их — другие, и чувствует себя единым целым с миром. И ему так легко и хорошо. Так вот, может, поэтому человек виновен перед птицей? Что это и не птица совсем? Потому что всё связано?.. Иногда мне вообще кажется, что я понимаю О-сенсея. Всё одно, всё связано. И даже — что я — целая вселенная. Ну это уж очень просто. Представь рисунок: вселенная это круг. А я — маленький круг внутри. Но начни закрашивать круг вселенной — и в итоге закрасишь и меня внутри. Я часть целого, но по сути пронизан этим целым насквозь, оно — это я, а ещё каждый человек и живое существо, вся природа, мы все одно. Но это какой-то слишком высокий уровень, в реальности, в этой матрице, постоянно погружаешься в какие-то мелочные заботы, злишься на окружающих и прочее, отделяешь себя от них... Ещё там его учитель учит, что надо радоваться без причины. В итоге он живёт вполне обычной жизнью — сначала женится на одной и заводит ребёнка, а в конце встречает давно встреченную девушку и женится на ней, при этом то тут, то там работает, хоть и не на совсем обычной работе — тренером по гимнастике, и даже создал один или два курса. Но мне кажется, против этого я и протестую. Учитель его сам работает на автозаправке механиком. «Ничего особенного» — как главная мысль из небольшой книги Сюнрю Судзуки про дзэн, которую я тоже читал. Ничего особенного, самая обычная жизнь. И умом я понимаю, что вариантов других, по сути, нет, кроме как жить обычную жизнь. И что иную какую-то у меня всё равно не получалось, не получается и не получится жить. Я слишком обычный, со всеми своими загонами и особенностями я всё равно обычный. В «Мирном воине» смерть проходит линией — герою видится самоубийство, он даже всерьёз о нём думал сам, потом авария и больница, смерть другого ученика его наставника и грозящая ему самому, и поначалу его это тревожит, угнетает, но в конце — освобождает, но он сам пишет, что никуда не деться, надо жить обычной жизнью. Наверное, обычная жизнь пугает меня застоем и смертью? Или нападает на моё чувство уникальности и подсознательное «все умрут, но раз я не как все, я не умру»? Пока что смерть меня скорее угнетает, и чем дальше, тем больше, и никак у меня не получается жить легко и расслабленно, никак не получается забыть о всяких проблемах и радоваться без причины, не получается стать никаким мирным воином. Не получается как раз таки — понимаешь? — принять, что я муравей муравейника, что я крохотная частичка, что кто я такой, чтобы бунтовать против огромного целого и идти против него. Автор «Мирного воина» женится и делает детей, прекрасно зная о смерти, но он пускает жизнь через себя или по себе и просто живёт самой обычной жизнью, и всё у него получается... А я — меня это не устраивает, но у меня тоже есть школьное и универское образование, есть работа, всё по одной колее, разве что в армию не пошёл, и при этом ничего особенного не получилось добиться, и жизнь, по сути, не радует... Я лишь вздохнула, закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Кто его знает, почему мне в конце первого Дневника тоже стало легко... Но как раз тогда, зимой, меня и начало откатывать назад. Быть может, автор описал лишь свои первые впечатления, а уже после написания той книги и его начало накрывать какой-то тревогой? Вот только наверняка, достоверно Саше этого автор не сказал, это лишь теория. По возвращении домой я решила, что мы вполне достаточно времени провели вместе и что надо бы побыть в одиночестве, чтобы снова друг по другу соскучиться. Однако расставание было довольно грустным и даже отчуждённым, прохладным. А на следующий день я получила смс от Саши: «Я заболел». Я быстренько сходила в аптеку за Терафлю и поехала к нему, и в итоге осталась у него на весь день и ночь, хоть он и боялся, что я тоже заболею. Не беда, сказала я, вместе болеть веселее. Мой любимый стал похож на невыспавшегося нахохленного вялого расстроенного воробья. Градусник показал 37 ровно, но Саша проходил в штанах и кофте почти весь день. Я спросила его, тёплая ли у него обувь — может, ноги промочил, — но он сказал, что да, тёплая, непромокаемая. Странно. Я приготовила нам бурый рис с овощами, сходив за ними в магазин. По его предложению мы посмотрели «Холодное сердце» — сначала первую часть, а после перерыва и вторую. Мне было интересно, а ещё я заметила, что вторая часть словно пытается мягко сказать детям, что всем придётся умирать — не сейчас, но однажды. Сашины же мысли были связаны больше с личным. — Когда я впервые смотрел первую часть, я чувствовал особое сходство с Эльзой — мне казалось, что я не могу быть с обществом, и я действительно был тревожным, а когда-то хотел выбрать стратегию гордого злодея и обратить одиночество не в вынужденность и недостаток, а подлинное желание и достоинство. Но смотри: в финале Эльза приходит в гармонию — с собой и, главное, другими, в ней исчезает напряжённость. И во второй части она смотрится действительно сильной волшебницей, и в конце второй части становится действительно крутой в своём спокойствии и расслабленности. Там она уже больше похожа на тебя — пытается разобраться во всём и найти мать. Но в то же время будто и Анна похожа на тебя — не только именем. Анна ведь по-своему очень сильна. А я — я так и остался Эльзой из начала или середины первой части — нестабильной, загоняющейся, тревожной, неправильно понимающей, случайно ранящей, испуганной и слабой. Запутавшейся. И никакой гармонии достичь у меня не получается. Гармонии правильной, не совсем уж детской наивности Олафа, ведь многие стремятся вернуть мироощущение ребёнка. И ещё мне отдельно нравится, что Эльза таки остаётся особенной — она и так королева, но у неё особенная жизнь, не как у Анны. Анна по-своему тоже очень гармонична — с жизнью, но мне неприятно такое, а добиться гармонии как у Эльзы я не могу... На вечер мы заказали вегетарианскую пиццу, а после вкусного ужина и уютного разговора о гостинице легли спать. Однако Саше было сложно уснуть, он беспокойно вертелся, и вскоре — он сам попросил — я оставила его, а сама легла на полу. Но вскоре Саша сходил выпить ещё стакан Терафлю, а минут через пять его отсутствия я прошла на кухню и обнаружила его там дремлющим за столом. Я вздохнула, сходила за одеялом и укрыла его. Когда мои руки были около его плеч, он поймал одну из них своей и негромко сказал: «Спасибо». Подумав, я села напротив него и спросила: «Хочешь поговорить?» Он с закрытыми глазами помотал головой и сказал: «Нет. Я просто посижу тут немного. Иди, я потом приду». Я просто ответила: «Хорошо», — и ушла спать. Да, я избегаю постоянной совместной жизни, хотя наверняка мы бы сэкономили деньги, если бы жили вдвоём в одной квартире, будь то одна из наших или какая-то двушка вместо них (и то не факт, что тогда бы сэкономили). Но всё же мы проводим немало времени вместе, и у нас есть какой-никакой быт. Мне было приятно, что у нас всё получается, что такие моменты происходят и проходят спокойно, что нет никаких страстей и чрезмерных эмоций и загонов. Я ведь до этого так вот особо ни с кем не жила, только с Линдой. Утром я проснулась рано, резко и с тревогой и сразу посмотрела на кровать. Саша спал. Я нехотя поднялась и пошла в душ и на кухню, понимая, что нужно инициировать не очень приятный разговор. Что я и сделала, когда Саша проснулся и поел. — Саш, мне надо у тебя кое-что спросить. То ли это был сон, то ли какая-то мысль, но меня кое-что теперь тревожит. — Говори, не ходи вокруг да около, а то я тоже начну тревожиться. — Хорошо. Тогда спрошу прямо... Я набрала воздуха и выдохнула: — Твой нудизм — это подготовка к тому, что однажды у тебя случится инсульт и ты окажешься голым в больнице? Он с удивлением посмотрел на меня, а потом произнёс то, чего я боялась услышать: — Ага. Не целиком, но в большой степени это так и есть. Вот уж действительно озарение тебя посетило. Ты прям агентша Купер. — Оставь это! Оставь! — Я почти сразу начала кричать и наступать на него. Он несколько оторопел. — Оставь это в прошлом! Хватит цепляться за тяжёлое в прошлом и думать о плохом будущем! Оставайся здесь и сейчас! Пусть в этом году и дальше у тебя этого не будет! Это неправильно! Он нахмурился и с жёсткостью сказал: — Знаешь, я привык думать, что у нас на работе такие мысли неизбежно приходят в голову если не всем, то большинству, и что так и работает мозг — пытается как-то подготовить к вполне вероятному плохому событию, чтобы смягчить удар. Я понимаю твои чувства, но, пожалуйста, успокойся и сама подумай. Мы ведь говорили про ложное чувство исключительности. Так вот, у тебя сейчас включилось именно оно. Но инсульт действительно может случиться с кем угодно — и со мной, и с тобой. И глаза на это закрыть я не могу, да это бы как раз и было неправильно — узнав, плюнуть и делать вид, что ничего ты не узнал, что всё прекрасно, что нет болезней и смерти. Ведь если они наступят, это будет очень больно, если думать, что они не могут случиться. А я так пытаюсь заранее справиться, ищу варианты, стратегии поведения. Инсульт, реанимация, отделение — это ведь близость к смерти. Беспомощность. Как мне себя вести? Как мне себя вести перед лицом угрозы смерти или просто в положении человека, который сам не может сходить в туалет и поесть? Что мне делать со всей моей гордостью, если мне скажут сходить в туалет в памперс? Как мне прикажешь воспринимать ситуацию, когда меня будут вертеть влево-вправо, вытирая с разговорами моё дерьмо и надевая памперс? Мне молчать с комом в горле? Не есть и не ходить в туалет, чтобы ослабеть и потом мне сделали клизму, потому что у меня запор? Что мне делать? Кто скажет мне, что мне делать, если меня ёбнет инсульт? Да, он может пройти почти без последствий, а может сделать овощем. Как мне, чёрт побери, всё это пережить, если это случится? С горечью говорить, что когда-то я был санитаром, а теперь вот пациент, или пытаться им помочь, или думать о карме и иронии судьбы? Ты закрываешься от всего этого, а я там был. Да можешь ли ты меня понять в полной мере? И тут я осознала, что меня пронзило и захватило желание дать ему пощёчину. Кажется, я уже заносила руку для удара. Я замерла, осела на стул, скрючилась, закрыла глаза, закрыла уши руками, а потом глаза, крепко зажмурилась — и заплакала. Мой рот искривился, и из него стали прорываться звуки, которые сложно передать текстом. Я крепко сжимала зубы, но эти звуки прорывались, а слёзы текли из глаз. Потому что я поняла, что повторилась ситуация с Линдой, только теперь Линдой стала я. Потому что — да, я не могла в полной мере понять его. Потому что. Очень много поняла, но ничего из этого нельзя ухватить и передать. Да может, мне только показалось, что я поняла, а это был лишь всполох, в котором я увидела чеширскую улыбку судьбы. Я плакала и долго не ощущала, что он стоит передо мной и бережно гладит мою голову, которой я в него уткнулась, а другой рукой, кажется, обнимает меня. — Прости, ма... Ань, прости. Некоторые вещи не надо говорить. Иногда надо молчать. Если бы я был киллером, мне бы надо было молчать или врать о своей работе. Я не киллер, но мне тоже надо молчать. Прости, что всё это на тебя вывалил. Не думай об этом. Всё будет хорошо. Может, ты не так поняла, но я не вот что захвачен этими мыслями каждый день. Они лишь иногда появляются и не приносят мне очень уж большого огорчения. Есть в мире война, болезни и смерть, и мы с тобой немного ближе к ним, чем другие, просто я, может, чуточку ближе тебя. Мир вот такой, к сожалению. Я убрала руки от глаз и приподняла к нему своё зарёванное лицо. Он мягко отодвинул в стороны волосы и погладил меня по щеке. Я положила свою руку на его, повернула голову и поцеловала её, встала и пошла приводить себя в порядок. Потом я с неловкостью сказала ему, что расплакалась в основном из-за осознания зеркального сходства ситуации с той самой катастрофой между мной и Линдой, и ему тоже стало неловко. Я попробовала немного улыбнуться, а он сказал, что всё-таки я его не ударила и, значит, ситуация хоть и похожая, но не идентичная. Всё идёт не по кругу, а по спирали, с некоторыми изменениями. После этого я уехала домой и сразу плюхнулась лицом в кровать. Мне хотелось реветь, но уже не получалось. Больница, вскрытие, обращение к тебе как к объекту, Линда — всё это обрушилось на меня почти сразу после Нового года, как год назад — пощёчина Линды. Хотелось выть. Меня накрыло подавленностью, и вскоре бурные штуки вроде картинок со вскрытия или желания выть ушли из головы. Спасибо тебе, мягкое покрывало подавленности. Числа 7 или 8 января мы вновь были вместе и что-то смотрели, на тот раз это оказался современный мультик «Гринч» в оригинальной озвучке с субтитрами (так мы смотрели и вторую часть «Холодного сердца»). Конечно, Саша ощущал сходство с самим Гринчем. Мне же было интересно смотреть за собакой, оленем, девочкой и её мамой. Мультик в принципе похож концепцией и итогом на всё тот же «День сурка». Я было попробовала задуматься над единством и изоляцией, но сразу же бросила эту затею. Жаль, что мультик слишком сказочный и в реальности общество тебя не простит. Никто не скажет тебе: «Ты и так достаточно времени провёл в одиночестве, пошли к нам». Тебе даже не дадут высказаться и объясниться, извиниться и молча уйти. Впрочем, мне-то какое дело — это скорее Сашина тема, чем моя. У меня с обществом нет особого противостояния. Хотя в то же время сказано, что Гринч детдомовский, так что доля суровой реальности в мультике есть. Хм, надо бы как-нибудь, наверное, почитать известный «Дом, в котором...», который очень хвалят. Вроде тоже про детдомовцев. Здорово, что мораль понятна и что даже сам «злодей» осознаёт, откуда корни его отчуждения и неприязни к радостному семейному празднику. Кстати, там праздновали Рождество, а не Новый год, как постоянно переводили субтитры. Ещё, кстати, Гринч классно играет на органе. Эх, и зачем я это так расписываю. На самом деле тот день начался не с мультика. Сначала Саша поиграл мне на гитаре с дисторшном с разными настройками крутилок. Он решил начать осваивать педаль с бурзумовского «Dunkelheit». Даже смешно, что вся суровая метальность образуется просто из-за этого эффекта искажения. Ещё Саша сказал, что наткнулся на альбом Горгорот «Twilight of the Idols», начал кое-что подозревать и разузнал, что ребята, оказывается, вдохновлялись во многом Ницше и Хайдеггером. И вообще важно совсем не это. Важно то, что к тому моменту я уже нехило загналась темой «а существую ли я вообще». Есть ли я, важны ли мои умозаключения и мысли, и есть ли у меня хоть какая-то свобода, если всё продиктовано векторами да ещё там чем-нибудь? Я думала, я ищу смысл — а это лишь звуковое предназначение? Смерть я осознала из-за звуко-зрительного озарения? Я думала, что я ищу любовь — а это просто зрительный заскок? Я думала про прыжок с балкона и резала кожу, но даже это было предначертано, а не просто выбрано случайно? Я не сделала этого, потому что зрение боится смерти как огня? В конце концов, все мои попытки выйти за рамки условностей, проявившаяся бисексуальность и прочие метания, чувство, что я в ловушке и мне тесно в таком мире — лишь уретральная тяга к свободе и главенству? Что же делает меня мной, почему среди почти 8 миллиардов людей, в которых лишь 8 векторов и их сочетаний, наверное, нет второй или по крайней мере третьей меня? Из-за разных родителей, стран, школ и прочего? Но это всё снаружи, а неужели ничего нет от меня, именно меня? Неужели всё, что казалось мне своей личностью, составлено из вшитой программы и окружения? Неужели меня нет? Если раньше я загонялась по поводу того, тело я или сознание, то теперь я совсем потерялась: а есть ли у меня сознание, или всем руководит подсознание, а сознание попадает в собственную ловушку, будто это оно что-то выбирает, к чему-то приходит? Так может, именно тело, это смертное тело, и есть вся единственная «я»? И тем же вечером, после «Гринча», когда я сидела в своей квартире в часовой медитации, только под конец которой навязчивые мысли начали наконец немного утихать, меня посетило не иначе как просветление. Я осознала — для упрощения примем эту условность, будто есть «я», — что раз меня нет, значит, я не могу заболеть. Если меня нет, значит, я не могу умереть. Я улыбнулась до ушей, меня накрыло волной радостной энергии, захотелось двигаться и что-то делать. Я — моё тело — побродила по квартире, сходила надолго в душ и легла спать, немного успокоившись. На следующий вечер я впала в отчаяние, потому что всё это ерунда и психологическая защита от смерти, и вот утром следующего дня я явилась к Саше и всё это ему вывалила. Он выслушал и в ответ сказал банальность в духе «давно известно, что бессознательное во многом определяет поступки и жизнь людей, а так как человек — существо социальное, то и внешнее, социум, его во многом определяет; вектора это лишь попытка заглянуть в бессознательное и рассеять туман, разобраться в бессознательном, чтобы оно наконец перестало тобой рулить, и взять управление в свои руки, начать понимать, что и почему тебя тянет сделать, и согласиться с этим или не согласиться», до которой в принципе и я могла бы дойти в скором времени. С досадой я махнула рукой и тут же уехала к себе, в свою клетку, из которой сразу же ушла на холодную улицу. Опять, опять что-то не так, ну почему я не могу просто нормально жить. Хотелось упасть в снег. Только что всё было просто замечательно — и вот к чему так скоро пришло.