Дневник Ани 2: истина точно где-то посередине

17. Жить. Бегство на природу

             — Давай ограбим банк, чтобы были деньги на таблетки и терапию, — предложил под конец апреля Саша, когда мы шли с тренировки. Ксения повысила ему дозу Эсциталопрама на четверть таблетки и, если всё будет хорошо, повысит ещё — суммарно до 15 мг.       — Давай, — согласилась я.       — Понимаешь, я так устал.       — Понимаю.       — У меня скоро день рождения. Но мне паршиво.       — Да? Слушай, не знала. Про день рождения. Когда именно?       — 2 мая. Время подумать о прошедшем годе и о грядущем. А думать даже не хочу ни о чём. Устал, устал. Вся энергия куда-то утекает. На татами как выхожу, ощущение, что меня все свалят. Что ничего на самом деле не умею. Что ничего не получится. Говорят, для использования айкидо не требуется много сил. У меня же ощущение, что моих сил всё равно не хватает.       — Но твой пояс…       — Да, чёрный. Почерневший от пота и крови. Ну а что пояс. Ну да, занимался я несколько лет, ну и что.       — Ну не обесценивай, Саш, ты же знаешь, что я на твои навыки смотрю и завидую.       — Ну… Ну а что тогда, молчать мне? Извини уж мою деп… подавленность.       Я обвила его руку своими руками и прижалась к его плечу головой.       — Всё будет хорошо, родной. Мы справимся.       Пока я читала книгу «Шопенгауэр как лекарство», Саша «проходил» «Жизнь без страха смерти» Ялома. Его зацепил момент с упоминанием «Смерти Ивана Ильича» и её экранизации «Икиру» («Жить») Акиры Куросавы. Он предложил её посмотреть, что мы и сделали. Фильм, однако, взял лишь часть канвы произведения Толстого и изменил всё остальное. Общий момент — умирание и влияние знания о смерти на жизнь прежде «спящего» человека. Фильм поделен на две половины, вторая происходит после смерти героя и в ней люди о нём узнают много всего, в то время как у Толстого начинается с посиделок после смерти и критики лицемерного страдания. В самом конце, однако, есть общий момент: в «Жить» человек, клявшийся извлечь урок из конца жизни главного героя и действительно реализовывать разные проекты, превратился в главного героя на момент начала фильма — в «спящего» по жизни человека-бюрократа, который лишь переводит стрелки на другое ведомство, в котором тоже переводят стрелки. И урок, извлечённый из умирания, как и у Толстого, кажется, пропал впустую. Но у Куросавы остаётся один человек, который героя и урок не забыл.       В отличие от книги Толстого, где персонаж лишь что-то осознаёт, но сделать уже ничего не может, «Икиру» может послужить пособием к действию в большей мере. Главный герой, в прострации и отчаянии ушедший поначалу в запой и гулянки, возвращается к своей работе и просто начинает делать то, что должен: реализовывать проект детской площадки. Перед смертью он достигает покоя и умиротворения, качаясь на качелях на этой самой новенькой площадке. Важным, однако, является переориентирование героя с себя на других: площадку он делает для женщин и детей, а не себя, и в итоге добивается народного признания. Быть может, именно так и надо жить?       Саша, кстати, добавил, что в манге «Остров самоубийц» бывший суицидент называет пса Икиру, а свою девушку Лив — это «жить» на японском и английском языках. Нам обоим фильм очень понравился.              Что ж, близился день рождения моего любимого, и я задалась вопросом, что ему подарить. Очевидный вариант — педаль эффектов для гитары или баса или, например, струны — мне почему-то не импонировал. Вскоре из внутренних глубин на поверхность моего сознания выплыло решение: подарить ему цветы или просто растения, чтобы у него появился дополнительный стимул жить — ведь за ними нужен хотя бы минимальный уход. А чтобы снизить риски гибели живого организма и, соответственно, не расстроить Сашу, мой выбор пал на взрослые неприхотливые растения. По такому запросу в магазине мне посоветовали купить хлорофитум, сансевиерию (больше известную как «щучий хвост» и «тёщин язык») и алоэ — ну я все три и купила: больше шансов, что что-то выживет, плюс не одинокое растение будет. На самом деле хлорофитум внешне мне не очень понравился, но сказали, что он хорошо очищает воздух и очень живучий. Я и взяла его тоже, тем более что оказался он недорогим. Однако после покупки ещё кое-что пришло мне в голову.       И вот я уже спрашиваю в женской раздевалке после тренировки, кто может одолжить двух- или одноместную палатку на несколько дней. Алёна, молодая девочка, сказала, что у них дома есть и что надо спросить об этом папу, Михаила, он тоже у нас занимается. Я сказала, чтобы она не спрашивала об этом громко и при Саше. Она улыбнулась и сказала: «Ладно». Мы обменялись номерами, и я стала ждать от неё какой-нибудь весточки. Утром следующего дня она написала, что всё нормально и что я могу к ним приехать за палаткой. Это я и сделала, сказав Саше, что скоро вернусь. Они жили довольно далеко, и я уж начала задумываться, что обратно мне придётся тащить на руках, вероятно, довольно тяжёлую палатку.       К Алёнке я приехала после обеда, но дома была её мама, Инна, так что мне был предложен суп. Мне пришлось отказаться и объяснить, что я вегетарианка. Пришлось послушать немного причитаний о том, чем же я вообще питаюсь и о том, что я очень худая. Ну, я попыталась увидеть в этом заботу и оценить ситуацию положительно. Зато чай мне налили очень вкусный, какой-то заварной зелёный, и печенье тоже было вкусным. Посидели, немного поговорили. Нет, я не замужем, да, молодой человек есть, нет, братьев-сестёр нет. У Алёнки тоже, хотя она бы хотела. Вдруг ей пришло в голову похвалить мои навыки айкидо. Меня это смутило, но, если уж честно, конечно, обрадовало. Однако надолго я задерживаться не стала, поблагодарила за чай, взяла палатку в сумке (в принципе, приемлемого веса) и уж хотела было идти, как Инна спросила меня, может быть, мне нужен спальный мешок. Я немного подумала и сказала, что вообще-то да, и лучше сразу два. Она улыбнулась — улыбка у них с Алёной похожая — и принесла мне ещё две небольшие сумки со спальниками. Я про себя ухнула, вслух поблагодарила и отправилась в путь-дорогу домой. Кое-как доехав и ухитрившись незаметно для Саши протащить сумки, я отправилась в душ и весь вечер уже просто бездельничала, хотя и мелькали у меня мысли, что палатка палаткой, но надо ещё как-то добраться до места, где её можно поставить. Следующий день как раз и был днём рождения моего дорогого друга.       2 мая я проснулась довольно рано и притом полной сил и энтузиазма. Сначала я хотела разбудить Сашу и поздравить в постели, но потом решила, что уж хоть в день рожденья можно и поспать, и не стала его трогать. Вечером он как раз работал, переводил текст. Работа по-прежнему отнимала у него много сил. Что ж, может быть, растения будут немного очищать воздух и предоставлять ему больше кислорода. Я немного помедитировала рядом с ним и отправилась на кухню жарить яичницу с помидорами, укропом и шампиньонами — Сашка немного ослабил запрет на животную пищу и к тому времени стал проще относиться к молоку и яйцам, то есть продуктам, для производства которых не убивают животных. На обед я собиралась заказать пиццу и вегетарианские салаты — однако Саша потом начал разговор о разделе суммы заказа пополам, мотивировав это тем, что он и так бесплатно живёт в моей квартире. Меня такая формулировка несколько огорчила, о чём я ему сразу и сказала, но в целом я не сильно возражала и предложила ему за свой счёт купить торт и половину алкоголя. Он мне напомнил, что ему из-за антидепрессантов, вообще-то, нельзя пить, и моя внутренняя алкашка расстроилась, но он сказал, что хотел бы купить сок, и вот его можно купить вместе, поделив стоимость. Я согласилась, и, пока готовились и ехали пицца и остальное, мы сходили в магазин и купили грейпфрутовый, гранатовый и два апельсиновых (Сашин любимый) сока. Впрочем, я забежала вперёд. Пока я готовила яичницу и грибы, я не заметила, как проснулся Саша, пока не услышала за спиной хмуроватое «Доброе утро». В депрессии человеку не хочется ни жить, ни праздновать, поскольку в требовании (зачастую воображаемом и отсутствующим в реальности) соответствовать и быть радостным (праздник же) человек видит некий упрёк в том, что он какой-то неправильный и ему надо исправляться, что вызывает скорее раздражение и неприязнь и лишь закрепляет угрюмость. Я обернулась на слова, тихонько ойкнула и оторвалась от плиты, чтобы обнять и поцеловать друга.       — Милый, с днём рождения. Я вот для нас готовлю завтрак. Тебя, может, вкусный запах разбудил? Пойдём, у меня для тебя есть подарок.       За руку я провела его в комнату, где и вручила ему растения, мимоходом сказав, что теперь в доме больше жизни и её надо поддерживать. Он, вопреки моим опасениям, расслабился и вышел из (кстати, довольно обычной у него по утрам) угрюмой разобранности и сказал:       — Неожиданно. Спасибо, Ань, мне приятно. — И обнял меня.       — Пожалуйста. Я же тебя люблю, а у тебя личный праздник, как же без подарков. Правда, это ещё не всё, но потом скажу.       — Ого, интригуешь. Ладно.       — Да. В обед скажу.       Ну и вот, в обед я и объявила, что раздобыла палатку и пару спальников и нам можно отправиться на природу. Потому что, сказала я, этот шумный пыльный город скоро его, Сашу, доканает, если ничего не сделать. Он вздохнул и сказал: «Да, твоя правда», — поблагодарил за то, что я где-то всё это раздобыла, немного пожурил, что я не сказала ему заранее и не попросила помощи, а также добавил, что у него есть один спальник и пенка, а вот матраса нет. Я-то, собственно, и не подумала ни про матрас, ни про пенку, так что её наличие у него пришлось очень кстати. Когда же я рассказала, что взяла всё у Алёны с тренировок и что, хоть всё и взяла, не знаю, на чём и куда ехать, он сказал:       — А, так у Миши же есть машина. Вдруг он не занят и нас бы куда-нибудь подбросил.       — Точно, и как я сама не додумалась. Ты у меня большой молодец. Сейчас позвоню Алёне.       Алёна, в свою очередь, сказала, что папа дома (это было воскресенье), и предложила передать ему трубку. Оказалось, что он знает хорошее место у озера, куда они сами уже ездили, и что он согласен нас туда отвезти, но только в другой день, потому что у них уже планы, вот только забрать оттуда ему нас будет трудно и это получится сделать только вечером, после работы, и нам надо заранее ему будет сказать, естественно, когда нас туда везти, а также — когда забирать. Я поблагодарила, извинилась и повесила трубку. Саша слышал разговор и сразу сказал:       — Это, конечно, всё здорово, но сегодня я бы точно не поехал, слишком внезапно. Но и он сегодня не сможет. Давай, может, завтра? И дня на два-три, а то и смысла в палатке и даже ночёвке особо и нет.       — Да, конечно. Давай тогда завтра вечером поедем. И... Может, до пятницы там и останемся? Три полных дня и почти целая пятница. Раз уж выберемся и есть возможность, то можно и на подольше, я думаю.       — Да, было бы здорово. Давай попробуем. Только надо прогноз погоды узнать. — Он слазил в телефон. — Ну, пишут, что дождя или грозы не ожидается, будет тепло, хотя ночью прохладно. Ещё не верится, что правда поедем жить в палатке уже завтра, причём приедем буквально только её поставить и сразу ляжем спать. Ты права, я устал, может быть, я устал от города, может, природа даст мне частичку своих могучих сил. Ну или хоть от шума машин отдохнём.       — Да, видишь вот как здорово получилось, что он и место знает, и свозит нас и туда, и обратно. Плохо вот без машины. Но понятно, что она нам не по карману.       — Может, всё же накоплю к следующему лету на мотик. Если в этом лесу к озеру хорошая накатанная дорога, то можно даже и на мотоцикле приехать, или хотя бы доехать на нём до въезда в лес и где-нибудь там оставить под накидкой. А вообще, с мотоциклом получится и на юг съездить, а там уже поставить палатку где-нибудь прямо у моря на нудистском пляже да жить себе там весь отпуск. Ну или кемпинг какой-нибудь найти. Ладно, это всё фантазии пока далёкие. Спасибо, что организовала это всё уже сейчас с палаткой.       — Пожалуйста, любимый мой, — улыбнулась я и обняла его.              Основные приготовления к поездке мы оставили на следующий после дня рождения день, вечером которого за нами уже должен был приехать Михаил и отвезти на место. Саша вытащил и проверил пенку и сказал, что для двухместной палатки и двух человек её будет маловато и что вторая не факт что аккуратно влезет рядом, не налезая на первую, но что вторая бы всё же не помешала. Он написал Михаилу, и тот сказал, что пенка есть, однако он может привезти и матрас, и насос для него. Мы с Сашей подумали и всё же решили воспользоваться Мишиной пенкой. Саша когда-то давно был в христианском палаточном лагере и помнит, что лазить в палатке по этим бугристым матрасам, да и спать на них не очень удобно, тем более, если он проколется, будет неловко. Михаил написал, что можно положить пенки, а уж на них — матрас, но Саша настоял на отказе от матраса. На том и порешили. Остальные сборы в основном состояли в покупке продуктов, угля для костра, в котором мы в частности хотели испечь картошку, а также в приобретении средств от комаров и укладке одежды в рюкзаки, с которыми обычно мы ходим на тренировки.       А вечером приехал Михаил, мы закрыли квартиру, погрузились и поехали.              Ехали мы часа полтора или два, и наконец приехали. Михаил был так добр, а скорее, догадался, что у нас почти нет опыта, что предложил помочь с установкой палатки, однако что-то во мне воспротивилось этому, несмотря на поздний час и близость ночи. Я тихо сказала Саше, что мне не очень нравится эта идея, и тогда он сказал Михаилу, что мы признательны за предложение и, конечно, за «доставку», но хотим получить опыт в самостоятельной установке палатки. «Ладно, моё дело предложить. Приеду за вами в пятницу вечером, но если вдруг вам понадобится уехать раньше, или позвоните мне, или добирайтесь своим ходом, если с телефонами что случится, а потом уже мне сообщите, чтобы я зря не ехал. Хорошего отдыха, ребята, надеюсь, ничего плохого с вами не случится. Место тут хорошее и спокойное. Удачи, и не оставляйте за собой мусор», — сказал он, развернулся и уехал. Наверное, мне просто хотелось поскорее остаться с любимым наедине. Когда это случилось, я обрадовалась, хотя никак это не выразила. «Ну, вот мы и прибыли. Давай собирать палатку», — сказала я и потянулась, как после сна. Но я правда была рада оказаться на природе вместе с Сашей.       В гаснущем свете солнца мы собирали эту палатку вдвоём, наверное, с час или минут сорок. Когда мы закончили, да и, по факту, ещё когда только начали, на небе висела Луна. За час мы возвели себе временное жилище, крышу над головой, и оттого были довольны. Мы оказались действующими субъектами этого предприятия, а не просто получили готовый дом, который строил непонятно кто — пусть даже это и иллюзия, ведь сшили эту палатку вовсе не мы. Мы заслужили отдых в ней. Может, ещё и поэтому я была против помощи третьего человека, который тотчас после сборки бы уехал, даром что это вообще-то его палатка, а отнюдь не наша. Разводить костёр мы уже не стали.       — Это озеро и это жилище — почти как Уолден у Торо, — спокойно, немного задумчиво сказал Саша.       — Ага, я уже давно про это думаю. Тоже озеро. Что ж, Торо много рассуждал. Значит и мы порассуждаем. Но потом. Если честно, я хочу спать — в самом прямом обычном смысле.       — Да ладно, я понимаю. Иди ложись, я пока у входа посижу.       — Хорошо. Только недолго. Хотела бы заснуть на новом месте вместе с тобой.       — Ладно. Но на всякий случай — доброй ночи. Ещё раз спасибо, что вытащила меня сюда.       — Пожалуйста. Спокойной ночи, родной мой. С днём рождения тебя, это тебе подарок.       — Чудесный подарок. Спасибо.       Я промолчала, и разговор замер. На первый план выступили звуки леса, озера и сверчков. Тыщи лет они стрекотали до нашего приезда и ещё тысячи прострекочут; по идее, в этом должно быть нечто очень угнетающее, а на практике мысли об этом почему-то приносят покой. Может быть, потому, что находится хоть что-то относительно постоянное и неизменное, в отличие от наших жизней. Мы же как... тростинки на ветру без корней и фундамента. Немного подует ветерок, и нас сдвигает. Что-то может нас сломать, а однажды нас унесёт безвозвратно ураган времени. А это всё — нет, оно останется. Тысячи раз умрут сверчки и родятся новые, и снова умрут, но стрёкот — он останется. Погибнут одни деревья, вырастут другие — но деревья будут. Погаснет один костёр — но его всегда можно будет зажечь вновь. А может быть, дело в том, что в природе всё очень просто. Нет никакого умствования. Может быть, справедливо будет сказать, что в природе всё просветлено. Природа не думает и наверное даже не-делает. Она не делает никакого делания, она вообще ничего не делает, всё просто происходит естественным простым образом. Нет ни сомнений, ни нерешительности, ни суеты. А может быть, на природе возникает успокоительное ощущение, что смерть побеждена. Да, для отдельно взятого сверчка жизнь конечна. Дело в том, что сверчок не один. А ещё в том, что он об этом не знает и живёт полноценной жизнью без экзистенциальной депрессии и мыслей о том, что всё глупо и бессмысленно. Человек хотел преодолеть смерть, но очень усложнил себе жизнь. Наверное, человек в этом не виноват, просто у нашего вида не по нашей воле возник вот такой проблемный разум.       Наутро (проснулась я слегка в помятом состоянии) я застала Сашу вновь сидящим у входа. Позже он сообщил мне, что пытался выключиться из суматошного метания между прошлым и будущим и стать частью природы. Я думаю, человек — это очень несчастное бездомное животное. Но от интеллекта нельзя бежать. Как только решишь убежать от интеллекта, совершишь ошибку. Как только решишь убежать от независимой свободы мысли и отдать бразды принятия решений и размышлений какой-то идеологии с готовыми ответами, совершишь ошибку. Этого нельзя делать.       На самом деле нам нечем было заниматься на природе. «Выживание» нас не беспокоило по-настоящему, и нам не нужно было сутками охотиться за пропитанием; нам также не нужно было бродить в поисках ягод или хотя бы готовить грибы. Мы даже не стали брать никаких котелков и сковородок, поскольку несколько дней можно прожить на всякой всячине из магазина, пусть это и скажется потом, возможно, на здоровье. Не могли мы и увлечься рыбалкой и приготовлением ухи, поскольку рыбу не едим. По сути, нам абсолютно нечего было делать, кроме как валяться в палатке или сидеть у озера. Для купания вода была слишком холодной, а для постоянного секса мы как будто уже были слишком старые. Если думать о медитациях, то автоматически, если не врать самим себе, встаёт вопрос о том, насколько это скучно — просто сидеть неподвижно и даже ни о чём не думать. Тем не менее, я думаю, именно такая пустота нам и была нужна. Никакой работы, никакой ненужной посторонней информации, никакой техники. Никаких людей и лишних разговоров. Через два дня приехала какая-то семья и расположилась с палаткой недалеко от нас, а в пятницу приехало сразу несколько машин, но первые два дня, особенно первый, были похожи на случайное попадание в открытый космос. Что примечательно, говорить друг с другом особо не «хотелось» — выделю это курсивом. Иногда мы — по крайней мере, я — начинали просто говорить что-то друг другу, не успев об этом подумать и запланировать, разговор начинался неожиданно для нас самих, и нас обоих это полностью устраивало. Не хотелось ничего выдумывать и «делать» без естественных побуждений. А естественные побуждения были — дышать, лежать, молчать.       — Это как ретрит, — сказал Саша. — Это сейчас популярно. Оторваться от привычной жизни. Перезагрузиться.       Я даже не ответила ему.              На второй-третий день мозги начали работать в старом режиме. Снова всплыли тягостные вопросы и мысли.       — Саш, а Саш, скажи, тебе не кажется, что мы живём неправильно? Что мы словно скотина на ферме, только фермеры — это мы сами. Мы в тесных загонах в душных помещениях вместо того, чтобы резвиться на воле. И мы страдаем. А чего страдаем, кто нас держит. Мы сами.       — Ай, ну не начинай, не хочу в это лезть. Сейчас мы на выгуле, и ладно. Не хочу думать о том, что скоро обратно в стойло. На самом деле шо то хуйня, шо то. Ну природа. И что. Человек отсюда и начал. Но видимо есть какие-то существенные минусы у такого образа жизни, раз человек от него начал уходить. Иначе бы до сих пор мы в лесу и жили. Но ушли и что, войны, бомбы, оружие, деньги, кредиты, рабство. Шо то хуйня, шо то. Не умеет человек жить нихуя нигде, ни в лесу, ни не в лесу. Выживает везде, как крыса, а жить не умеет нигде. Жить. Меня такое отчаяние прямо сейчас начало захлёстывать от этого «жить», сука, ну почему, ну почему нихуя не получается жить. Что это вообще значит «жить», разве мы не живём? В том фильме где лес, нигде, мужик мотается по конторам, строит детскую площадку и подыхает радостный, безо всякого леса. А у нас интернет и всякие блага, а жить не хочется, ну что это за хуйня, ну что за постоянное обесценивание и неправильное мышление, ну почему мы всё принимаем как должное и игнорируем и смотрим куда-то вдаль? Вот нахер ты спросила? Думаешь я ни о чём таком не думаю? А какие альтернативы, уйти в лес партизанить? Да тот же Торо нажился в своём лесу и вернулся в город. В дзэнский монастырь, что ли, уйти? Да и там никакой удовлетворённости и покоя! Начнёшь думать, что пока сидишь медитируешь, в мире не решается куча проблем. А как вернёшься в город — поди-ка побудь спокойным! Хуй останется от твоих долгих медитаций, когда придётся взаимодействовать с цифрами, слышать рекламу и работать с буквами. Блять! Всё не то и не так! А как «так», хуй его знает!       — Высказался? Хорошо, только я не знаю, что тебе сказать в ответ. Ну послушай тогда теперь меня. Я вот всё думаю о вскрытии. Знаешь, после «Гунды» я поняла кое-что. Когда я увидала глазами скрытых камер, что творится на фермах, я испытала ужас и подавленность, чувство, что происходящее глубоко неправильно и с этим надо что-то делать. Под красивой обложкой нашего мира скрывается огромный по масштабам кошмар. И выход был прямо передо мной: перестать есть мясо. Когда же я — а это случилось раньше — увидала, ЧТО творят с человеком, я испытала шок. К чему все превозношения человека и его тела, которое храм души и сотворено по божественному подобию, если на самом деле абсолютно легально каждого из нас в конце расчленит маньяк в халате? Но с этим — с этим я не могу абсолютно ничего сделать. Поставь я в морг скрытые камеры и протранслируй в Сеть, тысяча людей это увидит и скажет: зачем ты это сделала, как после увиденного жить, а сразу после трансляцию закроют, мой аккаунт удалят, а меня найдут и арестуют, а может, просто убьют. Это же всё одобрено государством, это не какая-то преступная подпольная деятельность, это Наука, Медицина. Тысячи студентов мединститутов смотрят на это. Как же они учатся дальше и живут дальше? У меня желание отправиться в психушку, а они учатся себе и живут спокойно. Ну да, кто-то на экскурсии в морге упадёт в обморок, кого-то стошнит — и что? Разве от этого этот жестокий ритуал запретили? Нет, его ещё и оправдывают: а как же узнать причину, а что писать в свидетельстве о смерти, а если это криминал, то что? Но ведь в огромной доле это не криминал, люди умирают по болезни. Но нет, надо всех вскрывать. Зачем, ну зачем я об этом узнала? Как мне это забыть?       — А никак. И ничего не сделаешь. Есть аниме одно, «Обещанный Неверленд». Там детей растят в хорошем детском доме, хоть и на закрытой территории, и иногда кого-то отдают в семью. Однажды несколько ребят решают проследить, куда увозят «счастливчиков», и то, что они увидели, повергло их в шок. На самом деле миром правят демоны, а их лагерь — это ферма, на которой растят их, элитный деликатес; а забирают детей не в семью, а на смерть и съедение. И все заботливые нянечки, и их улыбки — всё обман. Дети решают сбежать, хотя бежать, казалось бы, некуда, но они сумели. Похожий сюжет кстати есть в книге Кадзуо Исигуро, я её давно начинал читать, да бросил. А от вскрытия сейчас бежать — это значит умереть там, где тебя не найдут, где-нибудь в глухом лесу или, может, на дне океана, хотя утопленники выглядят просто ужасно. Или ещё вариант — оказаться в эпицентре какого-то взрыва... Взорвать себя. Я тебе кое-что скажу, о чём, кажется, ещё не говорил. Однажды на работе в больнице к нам пришли странные студенты, которым уж очень хотелось попасть в морг. Я и коллега согласились их сводить туда, и они потащили за собой ещё и друга, которому тоже было очень интересно. И вот мы пошли. По дороге заглянули к «холодильнику», там у входа надпись на стене красным вроде «здесь лежал мой батя». Холодильник это такая тяжёлая дверь на тяжёлом замке, ключ надо брать в приёмном покое. За дверью маленькая комната, в которой чаще тепло, чем холодно. В комнате несколько железных столов-кушеток и куча грязного белья и пелёнок из-под покойников рядом со входом. Плохой запах и атмосфера смерти. Покойники лежат голые. Так как кушеток мало, а трупов порой много, то иногда они валяются друг на друге. Когда мы тогда с ними подошли к закрытой двери, внезапно из-за угла появились мужики с лежачей каталкой — работники морга. Они приехали за трупами. Открыли дверь. Студенты вошли, я не стал входить. Один высокий плотный парень из этих студентов покрылся потом испариной, побледнел и стал громко дышать. Трупов было двое, а каталка одна. Их и положили друг на друга вольтом — голых мужчину и женщину в позу 69. Когда-то они имели какую-то профессию, уважение окружающих, семью, друзей, возможно, детей. Прятали своё тело под одеждой, стеснялись. Мораль какая-то была, принципы. А тут вот так, как дрова, как в концлагере, и повезли на разборку. Мы тогда за теми людьми и пошли в морг. Поднялись, а на нас накинулся там дядька старый, чего пришли, чего надобно. Пришлось объяснять, что вот студенты странные любопытствуют. Мы ещё сунулись поначалу в закрытую зону, вот и наругали. Собственно на само вскрытие не попали, просто в коридоре морга побывали. Там вдоль стен стоят тоже железные столы и на них неприкрытые в основном лежат голые мёртвые люди с бирками на ногах. Вообще я тебе скажу смерть дело неприглядное, из человека порой начинает дерьмо лезть в большом объёме, и вот медсестра стоит на задницу давит трупу чтоб оно всё вышло. Или вот изо рта льётся всякое. А потом едет домой и там дети у неё, и она знает, что тоже умрёт, и они умрут, и что у неё потом от нагрузок нынешних может выпадение матки быть, и что спина повреждена уже. И никто об этом не знает, вот едут в автобусе люди и не знают, что среди них такая медсестра. Потом покойнику руки кладут будто он за партой сидит и бинтом связывают, ну и на ногу бирку с отделением и ФИО и ещё там чем-то. Я не знаю, чего в смерти и мёртвых любопытного. Наверное, у студентов меда мозги просто иначе работают, вот они в мед и идут, и заканчивают его. Как они наверное презирают всяких тряпичных романтиков и возвышенных поэтов... Они-то видели реальность. И помогут они этим самым поэтам, если те в больницу попадут, и вскроют их потом в морге, если они застрелятся.       Я так ужасно себя почувствовала под конец его речи, такой опустошённой, такой выпотрошенной. Ничто ничего не стоит. Я — это не я, я лишь сверчок, которого потом заменит другой сверчок. Я не исключение из правила, как все, я умру, как всех, меня разберут на части. Я не понимаю, почему люди отстаивают какую-то мораль и непорочность детей, запрещают на пляжах быть голыми, если мы все сдохнем и сгниём. Это же абсурд. Мне кажется, что надо стремиться к уменьшению абсурда. Когда я хотя бы мысленно сталкиваюсь с абсурдом, меня тошнит. Абсурд — это что-то неправильное, не соотносящееся с реальностью. Реальность такова, что мы некрасиво умрём. Почему же тогда кто-то пытается мне помешать любить девушек и загорать и плавать голой? У меня не укладывается это в голове. Вся мораль и нравственность — ложь, даже абсурд. Потому что бога нет, а после смерти нас ждут не почётные похороны или хотя бы кремация, а морг и гниение. Животных, умерших в природе, растаскивают хищники, падальщики и микроорганизмы. Я всё забываю, что я лишь такое же животное. Что своё эго и притязания надо засунуть в жопу. Ничего великого и возвышенного нет. Мне кажется, что цинизм и чёрный юмор — неизбежное решение жизненной экзистенциальной ситуации, в которой нет бога, смысла и даже ценности жизни. Ценность жизни не чувствуется, когда знаешь, что в конце тебя разберут на запчасти. Как бы ни был ты хорош, ты умрёшь, ты умрёшь.       Мне нужно время, чтобы смириться с этим и оставить. До сих пор мне нужно время, хотя я пишу уже второй дневник, а моей проблеме несколько лет.       — Вот ещё что забыл, — вернулся к разговору Саша. — Пока там студенты смотрели на голые тела с уже неинтересными сиськами-письками, я собрался с духом и напрямую решил спросить работника морга (он там ходил чуть не в шубе), как же он справляется со всем этим — со знанием, что и его ждёт такая участь, ведь он выглядел психически здоровым. Очень просто, сказал он. Знаешь, как?       — Как?       — Да это он меня так спросил. Я говорю, нет. Он и говорит: я послужу Науке. Может быть, кому-то смогу помочь. Если найдут какую-то болячку, то, возможно, у кого-то её смогут предотвратить или вылечить. Мне тогда показалось: здорово, это мне в голову не приходило. Это и правда может работать как защитный механизм.       — Ну и как, помогает он тебе? Потому что у меня всё ощущение, что тебя тоже не шибко беспокоит вскрытие.       — Ну а чего переживать, если я всё равно ничего не смогу изменить, как бы сильно я ни переживал. Надо отличать, на что можешь повлиять, а на что не можешь. Нет, мне это не помогает. Это лишь усиливает моё отвращение к такой науке. Никаких новых болячек уже не откроют в большинстве простых больничных случаев, когда уже заранее было ясно, что у человека, скажем, инсульт или цирроз печени. Как и не откроют новых вакцин от старых известных болезней. Так какого лешего вскрытие меня кому сможет помочь? Это только красивые слова. Боже, как же я устал от слов и оправданий, ты бы знала, это просто пиздец. В словах обман. Когда человек оправдывает себя или что-то, всё летит в пизду. Лгут словами и оправдывают словами. Истина в безмолвии и тишине. Словами оправдывали рабство, фашизм, тоталитаризм и преступления. Тошнит меня от слов. Если хочешь знать, от работы своей тоже подташнивает. Слова, слова. Пошло бы оно всё нахуй, все эти слова. Рты бы всем позакрывать, чтоб не говорили и не орали. Фреско твой со словами своими сам себя обманул, сам себя увёл от правды своими и чужими словами, исказил реальность. Среда, воспитание, поведение. Человеческая природа. Слова, эмоции, уверенность в своей правоте. Он боролся против глупости, но мне кажется, что он ослеп в своей борьбе и чего-то простого не мог понять. Грёб всех людей под одну гребёнку, из пары случаев выводил правило. И я тоже когда сейчас говорю, всё неправда. Из-за слов Фреско, его голоса, интонации, его лица я зажимаюсь и напрягаюсь с ощущением, что всё не так, и тоже меня тащит куда-то не туда. И вектора все эти, кожники, обонятельники. У Фреско нет уретрального вектора, он кожный звуковик. Время, экономия, ограничения, рациональность, разум, логика. Сухость. Я не могу отделаться от образа Фреско. Он говорил много правильного, но для меня то, что это именно он это говорил, во многом обесценивает суть того, о чём он говорил. Он был заперт в свою матрицу и видел мир через неё, а не объективно. И я вообще уже потерялся давно, есть ли хоть какие-то универсальные ценности. Или это всё лишь векторное? Уважение — анальное, логика и дисциплина — кожное, а вот зрительникам нахер логика не нужна, а звуковикам эмоции неприятны, а для обонятельников все воняют, мышечникам знания не нужны, уретральника на месте не удержишь и он тоже не идеал, оральникам кажется, что они что-то дельное говорят, но говорят они лишь про пожрать и потрахаться, им лишь бы зло повеселиться, тоже им знания нахер не нужны. Нет ничего за этими рамками что ли? Когда человек говорит про тайм-менеджмент и самодисциплину, это можно игнорировать, потому что они не ВООБЩЕ значимы, они лишь для НЕГО и таких как он значимы. Если звуковик напрягается всю жизнь решает уравнение, думает о смысле жизни и чёрных дырах, то и это ни черта ничего не стоит, потому что ВООБЩЕ это не значимо, это только звуковикам значимо? Господи, как меня всё это заебало, как я хочу себе пулю в лоб пустить и прекратить эти слова, как хочу расплескать мозги по стене и высмеять все эти пыхтения, эти значимости, все превозношения, все религии и всех богов, всю жизнь и смерть, как тошнит от всего...       — Страшные ты слова говоришь, Саш. Твои слова действительно увели тебя в тупик. Не поддавайся им. Реальность не такова. Там что-то другое. Вот она реальность — лес, озеро, ветер. Всех этих векторов вообще не существует. Пистолета и пуль изначально не было. Это всё уход не туда.       — Понимаешь, я не смогу принять Проект Венера. Я понимаю, что он лучше того, что есть сейчас, хотя и не уверен в этом до конца, но читая комментарии сторонников Фреско, я понимаю, что эти люди искали себе замену Бога и нашли. И Фреско искал себе Бога и нашёл — в Науке и Разуме. Проблема не в Боге или религии, проблема в том, что толкает людей в них оголтело кидаться. Проблема в свободе, смерти и бессмысленности. Наука обещает людям продление жизни, а то и вечную жизнь. Прогресс — как же многие его любят. Но я понимаю, что быть противником всего этого — другая сторона той же монеты. Это всё неправильно. Истина где-то посередине: согласиться со многим в высказываниях Фреско и со многим не согласиться. А когда люди во что-то начинают верить, скажем, в науку, или в «общее дело», в «будущее», «коммунизм», «лучшее», «прогресс», всё идёт неправильно. А я знаешь чего боюсь, что вот мне противно это превозношение разума, и что это тоже неправильно. Что пасование перед рациональностью в пользу иррациональности, неизмеримых ощущений, интуиции или совести это тоже какой-то неверный путь, какая-то ошибка. Я всё ищу в себе баг, из-за которого всё неправильно. Быть может, дело в том, что я целиком какой-то баг, какая-то ошибка. Где-то что-то пошло не так, и пофиксить это можно лишь уничтожением меня самого. Но и это неправильно. Я вообще не понимаю, что правильно. Нет ничего, никаких критериев, никаких истин. Ничего нет. Вообще ничего. Дзэн-буддизм тоже не истина. Всё развалилось.       Вот такие тяжёлые разговоры у нас происходили на берегу красивого тысячелетнего озера.       — Знаешь, летом я прочитал в том числе «Сказать жизни да» Франкла и «О дивный новый мир» Хаксли. Франкл верующий — можно ли вообще придавать значимость его произведениям, если по факту у него всё упирается в веру? Книжка его про концлагерь, я почти ничего из неё не вытащил, хотя какие-то цитаты делал. Сейчас поищу их. Короче, в целом книга оказала на меня тяжёлое впечатление. Да, он выжил. Я не знаю. Может, мне грустно, что я не в концлагере и при этом не хочу жить. Понимаешь, у меня ощущение, что так и нет никакого смысла и барьера, что можно в любой момент покончить с собой. Что от этого человека постоянно удерживает, я не понимаю. И каким бы я был в концлагере, я не знаю. Сартр в незаконченной трилогии «Дороги свободы» тоже писал про войну и лагерь. Казалось бы, тяжести, ну покончи с собой, или выдай товарищей, если это обещает улучшение твоей ситуации. Но человек начинает вести себя как будто нелогично. Просыпается какая-то глупая гордость. Просыпаются какие-то ценности. Не быть подлецом. Не выдать своих. Не предать. А в обычной жизни гаснет важность хоть каких-то ценностей. Не болей, работай, заведи семью, вот и все ценности. Вот цитаты. Вроде бы даже неплохие. Но в голове не задержались совсем. Общее впечатление негативное. Кстати, в названии книги хорошая приписка: «Упрямство духа».       «Духовная свобода человека, которую у него нельзя отнять до последнего вздоха, дает ему возможность до последнего же вздоха наполнять свою жизнь смыслом. Ведь смысл имеет не только деятельная жизнь, дающая человеку возможность реализации ценностей творчества, и не только жизнь, полная переживаний, жизнь, дающая возможность реализовать себя в переживании прекрасного, в наслаждении искусством или природой. Сохраняет свой смысл и жизнь — как это было в концлагере, — которая не оставляет шанса для реализации ценностей в творчестве или переживании. Остается последняя возможность наполнить жизнь смыслом: занять позицию по отношению к этой форме крайнего принудительного ограничения его бытия. Созидательная жизнь, как и жизнь чувственная, для него давно закрыта. Но этим еще не все исчерпано. Если жизнь вообще имеет смысл, то имеет смысл и страдание. Страдание является частью жизни, точно так же, как судьба и смерть. Страдание и смерть придают бытию цельность.»       «Обхватив свою миску, я грею об нее окоченевшие руки и, хлебая суп, оборачиваюсь к окну. Оттуда на меня широко раскрытыми глазами смотрит этот труп. Еще два часа назад мы с ним разговаривали! Я продолжаю хлебать...»       «А как же тогда быть с человеческой свободой? Разве не существует духовной свободы, самоопределения, отношения к заданным внешним обстоятельствам? Неужели человек действительно не более чем продукт многочисленных условий и воздействий, будь то биологические, психологические или социальные? Не более чем случайный результат своей телесной конституции, предрасположенностей своего характера и социальной ситуации?»       «В концлагере можно отнять у человека все, кроме последнего — человеческой свободы, свободы отнестись к обстоятельствам или так, или иначе. И это -«так или иначе» у них было. И каждый день, каждый час в лагере давал тысячу возможностей осуществить этот выбор, отречься или не отречься от того самого сокровенного, что окружающая действительность грозила отнять, — от внутренней свободы. А отречься от свободы и достоинства — значило превратиться в объект воздействия внешних условий, позволить им вылепить из тебя «типичного» лагерника».       «По единодушному мнению психологов и самих заключенных, человека в концлагере наиболее угнетало то, что он вообще не знал, до каких пор он будет вынужден там оставаться. Не существовало никакого срока».       «Латинское слово «finis» имеет, как известно, два значения: конец и цель. Человек, который не в состоянии предвидеть конец этого его временного существования, тем самым не может и направить жизнь к какой-то цели. Он уже не может, как это вообще свойственно человеку в нормальных условиях, ориентироваться на будущее, что нарушает общую структуру его внутренней жизни в целом, лишает опоры. Сходные состояния описаны в других областях, например у безработных. Они тоже в известном смысле не могут твердо рассчитывать на будущее, ставить себе в этом будущем определенную цель».       — Вот, видишь, тоже говорит, что человек не просто, как хамелеон, переделывается под влиянием среды. А Фреско упорно настаивал, что человеческой природы нет, что всё дело в окружении. Приводил в пример всяких каннибалов. Ну каннибалы без книг может и не могут выйти за пределы своей среды, хотя бы потому, что в одиночку скорей всего и не выживут. Но сейчас-то люди неужели не могут иметь собственного мнения, не соглашаться с навязываемым извне. Я думаю, очень даже могут. Раз даже в концлагере человек не терял себя. Вот ещё цитата про бунт.       «Мне уже все равно. Я понимаю: угрозу моего быстрого уничтожения надо принимать всерьез. Но я выпрямляюсь, смотрю ему прямо в глаза и говорю: — Я был врачом. Врачом-специалистом. — Что? Врачом ты был? Деньги ты у людей вытягивал — в это я поверю. — Господин руководитель работ! Как раз основную свою работу я вел бесплатно — в больнице для бедных. Да, это было уже слишком! Он бешено бросается на меня, опрокидывает на землю, что-то орет как одержимый...»       «...даже при всей апатии, при всей приглушенности чувств человек все-таки остается способным на вспышку возмущения. И вызывает ее не столько грубость обращения или физическая боль, сколько унижение, сопровождающее все это. Мне просто кровь ударила в голову, когда я принужден был выслушивать издевательства человека, не имевшего никакого представления о моей прежней жизни, человека настолько грубого и наглого, что медицинская сестра госпиталя, где я раньше работал, не пустила бы его на порог. И надо сказать, что эта моя вспышка, происшедшая на глазах стоящих вокруг товарищей, принесла мне какое-то облегчение.»       — Ну ладно, с Франклом проехали. Может, не такая уж и плохая книга, раз цитаты такие. Но вот ещё прочитал «О дивный новый мир». Тоже угнетающее впечатление оставила. Вроде бы антиутопия, но, знаешь, со следами утопии. Вариант антиутопии, в котором царит невыносимая лёгкость бытия. И ведь есть моменты реально хорошие: отсутствие религии и лёгкое отношение к сексу и наготе. Там потом появляется персонаж типа старой закалки. Называет девушку нового общества шлюхой и в итоге убивает. Тут уж волей-неволей подумаешь, что это антиутопическое общество совершило шаг вперёд, послав нахер мораль. Ещё вот так есть классные таблеточки под названьем сома, сочетающие в себе антидепрессанты и алкоголь и лишённые побочек — ну, кроме того, что из-за их приёма люди помирают в 60 лет. Зато красивыми. Есть там кстати и научение умиранию, когда дети собираются кучкой около умирающего и цинично спрашивают, скоро ли он умрёт — привет от безнравственной науки. Проблема смысла жизни там не стоит, правда, духовно культура крайне бедная, ушедшая в крайность — фактически нет ни литературы, ни музыки. Когда человек ощущает стремление к культуре и выходит за рамки среды, его «наказывают», но по сути ссылка на специальный остров — милость: человека вытаскивают из этого сонного царства глупости и постоянного секса и помещают туда, где его мозги начнут работать. Основной косяк — это пропаганда «правильного» мышления во сне, одинаковые дети и жёсткое разделение эмбрионов (детей там выращивают на заводах, а не в матках) на касты, как собственно и сами касты в обществе. Некоторых специально уродуют и потом отправляют на простую грязную работу. Им во сне внушают, что хорошо быть ими и не быть другими, другим внушают то же самое, только наоборот. Вот тебе пожалуйста общество с доминированием среды над личностью, хотя как я уже сказал и там находятся дивергенты, которых такое общество не устраивает. Книга меня расстроила тем, что и новое общество, и старое, с которым нас в основном знакомит один персонаж, херовое, просто по-разному. И что между двумя обществами непреодолимая преграда. Но важно другое. В отличие от «Мы» или «1984», в этом обществе реально есть что-то хорошее. Однако автор потом написал «Возвращение в дивный новый мир» — по факту это не продолжение, а эссе, я его не читал, но вроде бы автор там с тревогой говорит, что мы идём к этой антиутопии. А я повторяю, там реально есть хорошие черты, к которым не стыдно и стремиться, именно из-за того, что образчик старого мира ведёт себя объективно по-ублюдски. И знаешь что? Фреско как раз предлагает те же перемены: упрощение отношения к сексу и наготе. И я считаю, что это хорошо. Но другие люди могут сказать: ага, нас ведут в «Дивный новый мир», нет, спасибо. Впрочем, там перегибают, фактически запрещая иметь постоянного полового партнёра и принуждая их менять. Ещё там очень нелогичное стыдливо-неприязненное отношение к обычной беременности и родам. Ну вылез человек из пизды и что, а возник там в результате секса. Они ведь там постоянно трахаются, у женщин та же пизда, которую небось их меняющиеся партнёры любят и совсем не стесняются на неё смотреть и в неё входить. Но почему-то все в шоке от мыслей о естественной беременности и вагинальных родах. Человек там ещё дальше ушёл от своей природы к технологиям. Вот этого уже я тоже боюсь в проекте будущего Жака Фреско. А ведь тоже это можно рассматривать как плюс: женщине не нужно почти год вынашивать, не надо мучиться болезненными родами, не будет бессонных ночей с ребёнком. Но, видишь, если женщина отказывается от своего контроля, контроль возьмёт государство и техника, и ребёнка, возможно, химикатами сделают тупым уродом. И в общем сплошное расстройство, сплошная теорема Эскобара: шо то хуйня, шо то. А никакого счастливого будущего не предвидится. У Ефремова в «Туманности Андромеды» например тоже есть минусы: женщина обязана родить ребёнка, климат изменили, всех опасных акул в океане убили. Не знаю, что и думать. Проект Венера тоже не идеален, что-то там хорошо, но не всё. Но и то, что сейчас, скорее во многом плохо и лишь в малом хорошо. Безысходность какая-то. Никогда не будет полностью хорошо. Между прочим, посмотрел и фильм «Эквилибриум» про общество, в котором разум возвели в культ, а эмоциональность сделали грехом, ну а заодно и решили уничтожить культуру. И так это всё глупо смотрелось, а не рационально, и тошнотворно, что человек поддался воспитанию, поддался среде, отказался от свободы, отказался от бунта. Мне кажется, если Венеру и реализуют, то человек и против неё взбунтуется. Так и будет без конца бунтовать. Сейчас плохо, что много работы, а останется он без работы для его же блага, освободят ему время — а он взбунтуется и вернёт себе работу, и не 8 или 6 часов, а небось все 16. Это вот уже неправильный бунт будет. Видишь, сколько тонкостей, сколько всего. Сколько слов. Если возвести простоту и естественность в культ, тоже ничего хорошего не выйдет, ну а про то, насколько сумасшедшая идея, например, заставить всех замолчать для их же и всеобщего блага, и говорить не стоит. Ничего нет чёткого и однозначного, я барахтаюсь в болоте слов и теорий и тону. Философия — хочется послать философию к чёрту и медитировать до полного опустошения разума, а поди ж ты: только вернёшься к жизни, она подкинет что-нибудь, и вот уже начнёшь философствовать и изобретать велосипед. Против науки, подарившей нам более-менее безболезненную и действенную медицину, тоже глупо бунтовать, но она подарила нам и ядерную бомбу. Хотя другой разговор, что сама по себе бомба не бросается на город, это человек с самолёта сбрасывает бомбу и через неё убивает и калечит других людей. А преступлением это не считается, ведь он убил «врагов», он «приблизил победу». Сука, как тошнит меня от этого всего.       Днём мы бродили по окрестностям, вечером сидели у костра и жарили картошку. Мангал мы не стали покупать или одалживать, хотя, возможно, шампиньоны можно было бы пожарить и просто держа их на шампурах над костром. Хорошее всё-таки было время.       Саша сказал, что есть несколько аниме про походы и палатки, а также упомянул два фильма про выход на природу и предложил их позже посмотреть (он уже смотрел): «Дикая» и «В диких условиях» — первое про поход наркоманки через пустыню, второе про бунтаря, вдохновлённого Торо. Ещё он вспомнил про хороший рассказ Харуки Мураками про костёр на пляже, больше он про него ничего не помнит.       К слову о книгах, поговорили мы и о «Между Ницше и Буддой», которую я прочитала, а Саша, который её мне и посоветовал, бросил.       — Я не могу согласиться с автором. Во-первых, у него странная, изначально неправильная концепция, что смысл что-то может иметь только с оглядкой на большее или что-то такое. Потому что так он постоянно шагает всё дальше и дальше, упирается в тупик, выйдя на космический уровень, и говорит: что ж, смысла нет, ну ничего, проехали. Прямо как Фреско. Так они легко и логично всех лишают смысла и запросто принимают бессмысленность, просто умора, а мы-то, дураки, тут страдаем что-то от бессмысленности. Во-вторых, он пытается меня всего лишить и окунуть чёрт знает в какой мир, лишая всё формы и оболочки. Всё не то, чем кажется, говорит он, мы не можем видеть мир, мы изолированы. Да пошла к чёрту эта изоляция. Ну не могу я видеть электроволны, но аппаратура их может, а провода и телефоны так и остаются проводами и телефонами. Зрение обманывает, отражает свет — ну ладно, я закрою глаза, я буду касаться. Что, кора вот этого дерева обманывает нас, наше осязание, она не то, чем кажется и глазам, и коже? Что за «Тошнота»? Что за спекуляции? Куда меня всё утаскивают в другие измерения и атомарный уровень? Зачем блять у меня почву-то из-под ног выбивать?! Мне и так плохо, а тут ещё мне с аргументами доказывают, что жизнь бессмысленна, я в изоляции и что моё я это вообще необходимая, но всё-таки иллюзия. Я не могу, я отказываюсь это принять, всё пустотно, да пошло всё к чёрту.       Конечно, я попыталась напомнить ему про (хотя, честно говоря, и сама не сразу вспомнила это словосочетание) феноменологический конструктивизм, но он и слушать не хотел. Зачем, говорит, выдумывать что-то трудновыговариваемое, чтобы справиться с заведомо ложным тезисом, что всё не то, чем кажется. Не нужен ни этот ложный тезис, ни, соответственно, мера противодействия для него.       — Но ведь отсутствие я это из буддизма, разве нет, Саш? Ты же уважаешь буддизм.       — Не особо я его уважаю, я уважаю дзэн, и то скорей всего не такой, какой он есть на самом деле, а такой, каким я его вижу для себя — простым и верным, без выдумок вроде богов и реинкарнаций, сансары и прочего. Между прочим, известная песня Басты про круговорот сан-сары мне не нравится, ну это так, ненужная мелочь, просто к слову. Призывает к смирению. Когда меня не станет.. моих детей... Не нравится, что её массово знают и поют под гитару, как у меня сестра. И ещё возможно она сплагиачена, помню что-то такое в комментариях.       — Ничего-то тебе не нравится.       — Ага, вот такой я недовольный. Ещё летом посмотрел фильм «Волчок» про отвергаемую шляющейся матерью дочь. Тяжело было думать, чувствовать, что я чем-то на неё похож. Тяжёлый, грустный фильм. Хотя вроде в реальности это как раз актрису, которая сыграла отвергающую мать, в детстве мать вот так отвергала жёстко. Смотрел и думал, что это кожно-зрительная неразвитая звуковичка нерожающая или без звукового вектора даже и дочка-звуковик с аутичными признаками. Тяжёлый фильм о тяжёлой реальной для кого-то ситуации. Направленность на жизнь отсутствует там напрочь.       — Как-то ты неправильно провёл лето. Вот ведь загрузился-то. Что ещё тяжёлого смотрел-читал? Давай, выкладывай.       — Да вроде ничего, всё уже рассказал.       — Ну ладно.              Ночью, как раз успели до приезда других людей, мы покричали на озере во всю глотку. У каждого из нас было о чём покричать.              В четверг сначала было пасмурно, потом стало душно, а дальше пришла гроза — сначала в виде глухого рокота где-то вдалеке, затем в виде дождя. Мы застряли в палатке почти на весь день. Да и ладно. Можно было закрыть глаза и вслушаться в стук капель воды по тенту. Было чертовски уютно и спокойно. Рядом со мной, лежавшей с закрытыми глазами и подложенными под голову руками, сидел мой партнёр. Хорошо, что мы взяли тёплые вещи и что все наши пожитки лежали в палатке.       В какой-то момент я заговорила о важном.       — Саш, а Саш.       — М?       — Я вот подумала. Тогда, ну, ты и таблетки. Я тебя чуть не потеряла. Я подумала, что если ты исчезнешь, то всё. Ничего не останется. Я подумала, что, может быть, ребёнок...       — Нет.       — Подожди, не перебивай. Я просто хочу высказаться. Я подумала, что ребёнок может быть... Ну... Как бы запасной версией нас обоих в одном теле... Что если с кем-то из нас что-то случится, он останется... Да дело не в ребёнке... Я просто правда осознала, что если ты умрёшь, то всё, я останусь одна, что ты исчезнешь навсегда, понимаешь. Неужели ты так себя не ценишь и ненавидишь этот мир, что не хочешь здесь оставить от себя что-то? Кого-то...       — Нет, я не хочу жить. Это, произнесённое вслух, звучит дико и для меня. Может быть, часть меня разочарована, что всё к этому пришло. Мне не нравится жизнь. Не хочу я никого сюда ещё тащить. Это как тонуть и затащить в воду ещё кого-то, кто не умеет плавать, в какой-то надежде. Я даже не могу определить, что это за надежда такая, что за причина, чтобы так поступить. Не вижу.       — Ну тогда хотя бы сам... Оставайся тут, ладно? Я понимаю, что я для тебя не важна, что я не в силах тебя удержать, но я хочу хотя бы произнести это вслух. Я не хочу тебя терять. Я люблю тебя.       — Да, я понимаю. И я тебя люблю и не хочу терять. Просто всё как-то одинаково. Жизнь, смерть, какая разница. Вот и Сенека тоже, судя по всему, поддерживал самоубийство.       — Ну значит дурак твой Сенека, значит не было человека, которому бы он был дорог, и у него тоже любимого человека не было. А у тебя есть я. Мне так грустно, что это ничего не меняет.       — Прости. Вот такая штука депрессия. Как чёрная дыра. Да знаешь, я вот думал, что жизнь не должна нравиться, что не в радости или счастье смысл жизни. Кажется, Франкл говорил, что важно не только и не столько то, чего ты хочешь от жизни, сколько то, чего она от тебя хочет. Есть много тяжёлых трудных вопросов и проблем. Кто-то же должен ими заниматься. Дело вот только в том, что, может, это всё-таки не я ими должен заниматься. Может, я замахнулся на что-то выше своих сил. Наверное, радоваться всё-таки важно. Мне казалось, что можно смысл заменить эстетикой и красотой. Раньше я не уходил дальше этой мысли, но если подумать, то, наверное, это значит, что я искал что-то, чему можно радоваться. Если смотришь на красивый закат и слушаешь сверчков на озере, то это если и не радует, то хотя бы приятно. Если шум дождя и не радует в более привычном смысле, то он хотя бы приятен, а это почти одно и то же. Настолько простые базовые естественные вещи. Как же их не хватает в городской суете. Не спешить, не работать, не сёрфить в сети, а лежать и слушать дождик. Настоящий, окружающий. Мы в многоэтажках похоронены, дождь через крышу не слышно, только через окна, и то не всегда. Что-то потеряно, возможно. А. Кажется, ты когда-то в дневнике писала, что хочешь выбраться на природу пожить в палатке. Ну вот. Осуществилось.       — Да.       Так мы и лежали рядом под завесой дождя будто одни на всей планете.       Тогда мы поговорили о боге, неувязке его с данностями бытия и о необходимости свободы.       Если Бога нет, всё бессмысленно, и это угнетает. И бесконечная свобода тоже. Если бы Бог был, никакой свободы бы не было, и это угнетает. Непонятен вопрос со смертью и конечной жизнью. Если бог не может победить смерть, он не всемогущ. Если он специально всё так устроил (это закон природы или вселенной), то это довольно жестоко, так как нет объяснений, почему мы смертны. Если в наказание — это жестоко, если просто так — то..? Нужен ли нам вообще такой бог. Нужно ли нам, чтобы кто-то за нас решал, как нам лучше и зачем нам жить? (Аналогия с рабством или садизмом, тюрьмой, концлагерем, антиутопией. Объективация человека. Неравенство: кто-то другой проявляет свободу и власть и что-то решает за человека — ограничивает и заставляет.) Таким образом, ни существование бога (конфликт со стремлением к свободе), ни его отсутствие (потеря надежды на вечную жизнь и бессмысленность) не могут удовлетворять стремление к спокойствию и счастью и примирять конфликт между экзистенциальными данностями... И с богом (несвобода), и без бога (бессмысленность) плохо... Также, если нет свободы (из-за бога или причинно-следственной абсолютной детерминированности), то как тогда можно быть ответственным, если нет даже того, кто может быть ответственным, нет субъекта? И нельзя ни обвинить никого, ни взять что-либо в свои руки, под контроль... Как тогда должна работать психотерапия? Только таблетками, чтобы изменить детерминирующую работу нейромедиаторов? Или даже мысли и убеждения нас детерминируют, а то, что их можно изменить, не показатель свободы, потому что они изменятся по каким-то причинам? Свобода необходима, как бы тяжела она ни была, ответственность с себя за себя и свою жизнь снимать и кому-то передавать нельзя. Свобода тяжела, но нужна, чтобы человек мог быть человеком, чтобы всё было правильно. Человек обречён на свободу. Человек должен оставаться свободным для своего же блага.       Вообще, Саша вроде бы припомнил, что Олег Ц., автор «Между Ницше и Буддой», написал, что вселенная и с Богом была бы бессмысленна — именно из-за странной формулы поиска смысла как соотнесения с чем-то большим (смысл части есть только когда у целого есть смысл, как-то так). Получается, что если выбрать верить в бога ради преодоления бессмысленности [конечной жизни, страданий и прочего], не только потеряешь свободу (ведь бог вроде как знает всё заранее), но и смысл не обретёшь. Логичный вывод — раз и так и так смысла нет, но без бога человек обретает свободу — нужно отказаться от надежды на бога. А смысл жизни автор книги вроде бы видит в творчестве и созидании.              К пятнице Сашу переполнило какое-то отчаяние. Когда я увидела его стоящим у кромки воды, мне показалось, что он решил утопиться. Я тихо подошла и обняла его сзади. Он стоял опустив голову, потом движением плеч освободился от моих объятий и развернулся ко мне лицом.       — Неужели тебя нет? Неужели ты это не ты, а ещё что-то? Неужели у тебя не человечье тело, а какое-то большое драконье, неужели ты излучаешь какое-то излучение, какую-то ауру? Неужели я не могу верить глазам и своим органам чувств? В ком же я тогда был? Неужели меня нет? Кто же тогда в тебе был? Зачем это самоубийственное лишение опоры под ногами? Или и опоры нет и Земля тоже не то, чем кажется? Вокруг сплошной обман? Нет, я так не смогу, Ань, делай что хочешь, не смогу. У тебя лицо, какого ни у кого больше нет, у тебя прекрасное тело, которое тоже только твоё. Я верю, что ты такая, а не что в пятом измерении у тебя зелёные крылья, хвост и ты лысая. Мы с тобой — самые обычные ординарные люди!       Последнее предложение он уже почти прокричал.       — Мы обычные! Не великие! Не учёные! Ничего в нас особенного!       — Да, милый. — Я взяла его за руку. — Мы заурядные. Ты один из многих айкидок с первым даном, я одна из многих потерявших мать звуковичек. Мы не одни такие. Преодолено наше великое одиночество. Разбита наша гордость. Вскроют нас как бомжей, может быть, у обоих случится инсульт, но в реанимации мы примем друг за друга случайных соседей. Потом ты скажешь медсёстрам, что сам был уборщиком, а я скажу, что написала книгу, и над нами обоими посмеются.       Я обняла его.       — Ничего мы не изобрели и не изобретём. Ни философии, ни литературного жанра, ни музыкального. Талантов у нас особых нет, и мы не гении. И никто от нас ничего особенного не ждёт. Никуда не гонит нас наш гений. Живи себе да читай книжки, слушай музыку. Пей таблетки и ходи по возможности к психотерапевту. Вот и всё. Просто так получилось. А больше никак не получилось.       — Жизнь такова, какова, и больше никакова. — Саша грустно усмехнулся.       — Ага.       — Пусть другие живут вместо нас, да? Миллиарды людей. Вариантов было два: или один человек живёт бесконечно как в «Дне сурка» и по очереди проживает разные жизни, или людей будет очень много и они будут проживать только одну, но у каждого разные жизни. Реализовался второй вариант. Что ж, я рад, что получилось так. У меня нет сил не то что для вечной, а даже для своей короткой жизни. Кто-то живёт, кто-то умирает, кто-то музыкант, кто-то строитель, кто-то индиец, кто-то северянин, кто-то буддист, кто-то христианин, кто-то атеист, кто-то космонавт, кто-то дайвер, кто-то хирург, кто-то художник, кто-то мастер-басист, кто-то мастер-гитарист, кто-то любит девушек, кто-то любит парней, кто-то всех, кто-то мизантроп, кто-то социофоб, у кого-то депрессия, кто-то боится пауков, кто-то их любит, кто-то любит животных и ест их, кто-то спасает, кто-то веган, кто-то мясоед. Гитлер устроил мировую войну, а Франкл создал логотерапию. Кто-то сбросил ядерную бомбу, а кто-то вставляет в метал-треки фразу «Now I’m become death, the destroyer of world». Кто-то играет дэткор, кто-то джаз, кто-то поёт попсу про любовь. Кто-то рационалист, кто-то экзистенциалист. Кто-то преступник, кто-то полицейский, кто-то военный. Кто-то писатель, кто-то читатель, кто-то анимешник, кто-то геймер. Никто в одиночку не смог бы жить так разнообразно, живи он хоть десять миллиардов лет и даже если суть жизни — изменение и перемены.       — Пусть другие живут. Но не вместо, а вместе. Мы ничем не хуже. И если мы уже занимаем место в жизни, то оно для нас есть. Незачем спешить его покидать. Может быть, жизнь чего-то от нас ждёт. Но вряд ли она ждёт от нас двойного самоубийства.       — А вот чёрт её знает. Жизнь! Зачем ты нам дана! И зачем судьбою тайной ты на казнь осуждена!       — А знаешь, у меня для тебя ещё кое-что есть. Недавно я проснулась и написала стихотворение.       — Да? Не покажешь?       — Нет.       — Нет? Ну пожалуйста.       — Ладно. Вот, слушай. Читает автор:       Странно зависло время,       Странно карты легли.       Ты остался последним —       Я пошла впереди.       Ты кричал в отставшей пучине,       Никто не слышал твой крик,       Красною нитью незримо со мною обвит.       Взмах чуткой ресницы, пол-оборота лица,       тень от чёрной пучины манит меня неспроста.       Бросивши свет, я на ощупь ринулась прямо туда,       в этом могильном склепе буду идти до конца.       Руку свою протянула, а из руки —       не артерия и не вена, красная нить впереди.       Ты, в темноте, побледневший, холодом нежно обнял.       Пустыми глазами сказала:       «Здравствуй, мой самый любимый, я Анна твоя».       Саша молчал.       — Милый, что-то не так? Плохой стих?       — Нет, чудесный стих. Просто задумался. Ты сказала только что, что у нас нет талантов. А ты написала такой прекрасный таинственный готический стих.       — Что ж, спасибо. Мне приятно. — Я обняла его. — Знаешь, Саш, плевать мне на то, гении мы или нет, успешные или нет, сильные или слабые, возможна близость или нет, есть счастье, душа и любовь, или нет. Видишь, мы читаем книги, пишем книги, смотрим кино и смотрим, как течёт река, как двигаются трава, деревья и листья. Надо пытаться довольствоваться нехитрым настоящим. Видишь, я тебя обняла, и всё, чего нам сейчас не хватает, всё есть, планета, жизнь, мир, природа, технологии, свобода, не одиночество. Если тебя что-то беспокоит, говори, если не хочешь, не говори, вот я рядом, почувствуй меня, как я чувствую тебя, не надо ничего говорить.       Он крепко меня обнял и положил мне руку на затылок, немного погладил по волосам. Я поцеловала его в губы.              В последний вечер мы зажгли прощальный костёр, в котором для нас символически сгорели многие проговоренные болезненные темы. Мы уезжали с ощущением, что теперь жить будет чуточку легче и лучше.