Упёртость

      За окнами микроавтобуса, раскрашенного какой-то дурацкой рекламой компании по уничтожению букашек-таракашек, мелькают деревья, встречные да попутные авто, дорожные знаки, но Власова с Даниловым всего этого даже не замечают, все заботы о дороге оставляя Субботину. Тот, собственно, и не возражает.       Рите, ноги поджавшей на креслах и голову положившей возлюбленному на колени, взгляд переводить получается разве что с обтянутого чем-то серым потолка на Данилова и обратно — глаза даже на обивке ряда кресел фокусироваться отчего-то не желают. А Стёпа, как кажется, ничего кроме её кровоточащей раны и вовсе не замечает. Ни вибрирующего мобильного, откинутого на ближайшее кресло. Ни гудящих машин, обгоняемых старлеем. Ничего.       Где-то в глубине души Стёпе ругаться на неё хочется — на в который раз проигнорированные и его, и Лёнькины, и Оксанины слова, на напрочь затуманившую разум самоуверенность, на обманом покинутый автобус… но где-то в глубине. На первом плане у капитана волнение за неё буквально кричит, испуг пылает ярким пламенем, все попытки усмирить себя сжигая безжалостно. Он на себя самого ругается мысленно — за то, что никакого подвоха в её словах не заметил и отпустил, как она сказала, за обеденным перекусом, за то, что минут на пять пораньше не начал волноваться, за то, что не успел её заслонить.       Рита глаз не отводит от напряжённого лица капитана, в голове прокручивает собственные слова, его лёгкий кивок в ответ… и свой путь в дом подозреваемого вместо похода в ближайшую кулинарию. Она и понимает прекрасно, что неправа оказалась по всем пунктам, что подставилась, напрочь перечеркнув планы на дальнейшую слежку, что стрелку волнения за себя качнула на максимум, но признаться в этом вслух всё никак не находит в себе сил.       — Ничего не скажешь? — негромко спрашивает Власова, всё же умудряясь перехватить Стёпин взгляд.       — А что сказать? — серьёзным тоном вопросом на вопрос отзывается капитан. Он мимолётно опускает взгляд на собственную правую руку, к Ритиному ножевому прижимая одновременно и наложенную повязку, и её собственную ладонь, через силу отрывает внимание от кровавых капель и вновь заглядывает Рите в глаза.       В ответ Власова лишь пожимает плечами. И тут же вновь пожалеть успевает о собственном решении — сделать молчаливый жест получается отнюдь не легче, чем произнести слова. И без того не позволяющая забыть о себе рана по новой даёт о себе знать — Рита морщится от пронзившей живот боли и невольно прикрывает глаза.       — Что мне сказать, Рит? — всё же повторяет Данилов и собственным мыслям, таившимся вдалеке, позволяет сделать пару шагов вперёд. — Что я говорил, чтобы ни ты, ни кто-либо другой не лез в этот дом? Что ты отмахнулась от всех советов? Что…       — Скажи… — прерывая речь напарника, негромко произносит Рита, глядя на него сквозь пелену слёз, подступающих от боли и сожаления, и какой-то полудрёмы, затянуть пытающейся с головой. Она на миг берёт паузу, переводя дыхание и пополняя силы, и всё же продолжает: — что я дура.       Она едва успевает закончить фразу, как Данилов уже машет головой, не желая соглашаться с утверждением возлюбленной, свободной рукой проводит по её лицу, смахивая растрепавшиеся волосы и стирая выступившую испарину.       — Не дура, — уверенно заявляет капитан. — Упёртая просто. Порой даже слишком, — добавляет он чуть тише, прекрасно понимая, что слова его Маргарита всё равно прекрасно расслышит. Он оборачивается через плечо, бросает быстрый взгляд на бегущее вдаль дорожное полотно и обращается уже к другу: — Лёнь, давай быстрее.       — Не могу, — машет головой старлей. — Допустимый максимум из машины «выжимаю». Прибавлю ещё хоть немного — движок может не выдержать. Стёп, мы лучше медленнее будем ехать, чем будем рисковать заглохнуть посреди дороги.       — Лёня! — повышает голос капитан, но рискнувший развернуться Субботин, продолжающий гнать машину вперёд, продолжить ему не позволяет:       — Я понимаю твои эмоции, но не забываю слушать свой разум. Стёпа, пойми ты, для Риты безопаснее доехать до больницы чуть позже, но при этом точно доехать! К тому же перевязку сделали, — добавляет Лёня, вновь отрывая взгляд от дороги, но на этот раз переводя его ни на Данилова, а на экран навигатора. — До города минут двадцать, и больница прямо при въезде. Успокойся и зажимай крепче.       Степан, и без того крепко зажимающий Рите ранение, послушно переводит взгляд на свою и её окровавленные ладони и для верности проверяет, нельзя ли ещё плотнее «запечатать» злополучное входное отверстие.       — Держись, дорогая, — произносит капитан и находит в себе силы на пусть и лёгкую, но всё же приободряющую улыбку. — Прорвёмся! Чуть-чуть ещё — и мы на месте. Всё будет хорошо, я тебе обещаю.       — Стёп… — зовёт Рита, и в глазах её влажных Данилов помимо боли без труда рассматривает сожаление, прячущиеся искорки вины и виновато «тупящие взгляд» огоньки уверенности в собственной правоте.       — Береги силы, Рит.       — Прости… — словно не слыша его слов, продолжает Власова, тяжело дыша и максимально крепко пальцы сжать стараясь поверх его ладони, скорее самостоятельно уменьшающей кровотечение, нежели ей помогающей, — мою упёртость.       — В неё я и влюбился, — признаётся Данилов, в глазах возлюбленной отражая улыбку. Он проводит ладонью по её лицу, осторожно стирая сорвавшиеся с ресниц слезинки, и, плавно скользнув ниже, сжимает её плечо. — Я злюсь, но не хочу, чтобы ты менялась. Просто береги себя.