knife play

Занять чем-нибудь руки было стратегически важно — так нервы целее будут, да и время течет как-то быстрее, нежели в глухом бездельничестве. Вода в кастрюле никак не хотела закипать, как бы над ней не бились, и крышка на месте, и самая рабочая из конфорок под это дело отведена. Чтобы не закипеть самому, Цзян Чен предусмотрительно убрался в противоположный от плиты угол кухни и вертел в руках любимый балисонг, прокручивая меж пальцев неосознанно, на идеально отточенных рефлексах. Будь на его месте кто-нибудь другой — лишился бы ладони сразу же, едва начав, но его руки были целы, ни одной царапинки и жалкого пластыря. Лезвие резко проходится меж пальцев, а после Ваньинь легко подбрасывает его, обхватывая рукояти и проворачивая уже их, одну за другой, меняя в движении. Ловкость рук и никакого мошенничества. Вот только со стороны это выглядит как преступление против человечества, и вернувшийся Хуайсан, до этого беззаботно собирающий волосы в косу, ощущает, как абсолютно все внутри него слабеет и начинает дрожать, когда он приглядывается к рукам своего парня. Поблескивающий на свету металл и длинные ловкие пальцы, меж которых проходится острое лезвие, способное пронзить кожу до крови с первого касания, но Цзян Чен обращается с ним без всякого страха, легко вертит и прокручивает, задействовав всю ладонь и все пальцы. На Хуайсане свободная кофта — слишком свободная, она вообще не его и не на него, — но он чувствует, как на горло давит, как ему тяжело дышать и сложно думать. Он вообще не может вспомнить, на кой черт сюда пришел. — А-Сан, — издеваясь над чужой выдержкой, Ваньинь донельзя изящно складывает нож и убирает в карман, поднимаясь, чтобы заключить своего парня в крепкие объятия. Хуайсан все еще вне себя, но родное тепло заставляет его расслабиться, закидывая руки за шею парня и прижимаясь к нему ближе, встав на носки. — Как прошел художественный шоппинг? — Отстойно! Да чтоб я еще раз пошел с художником в художественный магазин. Вэй Ин громко возмущается, заходя к ним и даже не опуская никакую шуточку про положение, в котором застает брата и друга. Шуршащий пакет, который он ставит на стол, кажется внушительным, на самом верху виднеется длинная лента чека, а лицо Усяня мрачнее тучи, что уже само по себе шутка. — Хватит убивать мужчин с щетиной ради кистей, извращенцы. — Во-первых, мы не убиваем мужчин, — Хуайсан приподнимается на носочках выше, прижимаясь к челюсти своего парня мягким поцелуем, — во-вторых, будешь ныть, и я возьму тебя в субботу на прогулку с Мянь-Мянь. — А что в субботу? — Они идут в торговый центр, где открылся филиал бренда косметики, по которой А-Сан тащится, — благородно отвечает Цзян Чен, перемещаясь с порога к плите и высыпая соль в бурлящую воду. Усянь складывает детали головоломки и со стоном, полным боли, роняет голову на стол. Быть подвергнутым пыткам не хотелось, поэтому Вэй Ин послушно подзавалил и недовольства не высказывал, только все время вертелся рядом, когда Цзян Чен с аккуратностью и почти что нежностью в движениях помогал Хуайсану разбирать пакет, параллельно сверяясь с чеком и проговаривая наименования вслух — идущие после них суммы он не оглашал, чтобы не травмировать несчастную душонку своего брата, но все пошло крахом, когда в самом конце, разобрав и разложив на столешнице все купленное, Хуайсан с виноватым видом прижался к груди своего парня и неловко начал извиняться за потраченную сумму. Усянь мог откинуться уже здесь, театрально не вынося нежностей и любований, но ему назло Цзян Чен крепко обнял Хуайсана под руками, целуя в лоб и легко отвечая, что для него ему ничего не жалко, и превышение оговоренного ранее бюджета не такая страшная проблема. Он взял с него слово больше так не делать, спросил, можно ли ему присутствовать в субботу, и ровно на этом моменте нервы Вэй Ина сдали и он ушел, не сумев принять столь спокойного отношения его брата к опустошению собственного банковского счета. Наблюдая за тем, как чувствительный к тратам Усянь разлагается от стресса на диване в гостиной, Хуайсан лишь хихикал, улыбался и подставлял лицо под поцелуи. На душе у него было легко и спокойно, отпущенные грехи в виде вышедших из-под контроля трат были прощены, и впереди маячила лишь долгая, но любимая им работа над картиной на заказ. Все было хорошо. Кроме ножа в кармане треников его парня, который уперся Хуайсану в бедро. Вот эта деталь его нервировала и беспокоила крайне сильно.

________________________________________

— А-Чен, у тебя есть какой-нибудь нож? Мне нужно заточить карандаш. Поздний вечер, почти ночь, и Цзян Чен только-только закончил нагибать своего брата в файтинге, выиграв пачку печенья, а его парень сидит на полу их спальни, сгорбившись над блокнотом и перебирая карандаши из раскрытого пенала, лежавшего рядом. Сломался или затупился, это происходит не в первый раз. Балисонг удачно оказывается под рукой, уже несколько дней валяясь в кармане, и Ваньинь вытаскивает его, раскрывая не глядя, другой рукой пытаясь выхватить тупой карандаш из пальцев Хуайсана. Он сжимает его крепче нужного, и смотрит куда-то не на него, Цзян Чен проводит глазами по траектории и. Оу. Это не страх перед колющими-режущими. Это другое. Огоньки на дне глаз и пристальный взгляд расширенных зрачков, Цзян Чен знает этот взгляд, потому что именно им Хуайсан смотрит на него каждый раз, когда считает какое-то его действие сексуально привлекательным. И, очевидно, они оба хотя бы раз слышали о найфплэе — факта того, что Цзян Чен знает, достаточно, потому что он всего лишь обыватель, а Хуайсан творец, искусствовед и рисует порно на заказ, — и исход очевиден. Все все понимают. Цзян Чен все понимает. — Ты дьявольски горяч, когда работаешь с ним, в курсе? — Хуайсан отводит взгляд, когда отдает карандаш на заточку и подбирает пенал с пола, чтобы Ваньинь проверил остальные карандаши за компанию. — Типа… Очень. — Насколько сильно от одного до десяти? — Поднимай до двадцати. — Хорошо, из двадцати сколько? Хуайсан мнется. Он накручивает прядь своих волос на палец, пряча за ним улыбку и покрасневшие щеки, косо поглядывает на дверь, ожидая требующего реванша Вэй Ина, но никого и ничего нет, а взгляд Цзян Чена ощущается на коже физически. — Тридцать четыре. Именно так они оказываются в весьма занятном положении — Усянь был отвлечен внезапно написавшим ему любовным интересом ведь, вау, абсолютно никому не выгодно, чтобы этот вездесущий любопытный чертила имел свободное время для того, чтобы зайти в комнату, где абсолютно не они абсолютно не ищут тематическую порнографию, поднимая архивы Хуайсана с прошлых творческих лет и просто листая страницы порносайтов. Ноутбук у Цзян Чена на коленях, почищенный и сложенный балисонг лежит рядом, и Хуайсан прикладывает максимум своих сил к тому, чтобы не смотреть в его сторону. Это сложно. Они не впервые занимаются подобным, если что. Смотреть порно вместе вполне нормальная практика, у них один аккаунт на двоих, и каждый подобный раз заканчивается в постели — или где там придется — и никто не может на это жаловаться. Бога ради, они повторяют увиденное, если оно оказалось интересным и возбуждающим, раз уж на то пошло. Просто целенаправленный ресерчинг по одному очень конкретному запросу? Это в новинку. Хуайсану нелегко, но он справляется. Его хобби — точнее, та его часть, находящаяся на его закрытом аккаунте в твиттере, где каждого человека он знает достаточно долго, чтобы доверять, — сосредоточено вокруг кинков и фетишей. Он знает гораздо больше, чем говорит. Бога ради, когда Минцзюэ вывел его на разговор «об этом», Хуайсан попросил его ничего не говорить и просто показал профиль со своими работами, старательно закрывая никнейм пальцем. Цзян Чену тяжелее. Не потому, что он не так хорошо подкован в вопросах сексуальной активности, и не потому, что у него могут быть какие-то там смущающие проблемы. Это он будет держать нож. Это его нож, и это он будет его держать. Каждый раз, когда Хуайсан спрашивает, нужно ли называть его во время секса «мастером» или «господином», Ваньинь пытается деликатно слиться, потому что у него есть ровно две проблемы: первая заключается в том, что он хотел бы, потому что дс из бдсм в нем очень четко присутствует; вторая в том, что втягивать своего парня так глубоко во всякие извращения ему все еще немного страшно. Это он несет ответственность. Это его препарируют, расчленят и линчуют, если что-то пойдет не так. Это его ответственность. Однако, он каждый раз забывает о том, что выбрал немного не того человека, чтобы с ним сокрушаться на тему иерархии ролей и груза на своих плечах, потому что Хуайсан обманчиво хрупкий — и обманчиво здесь подчеркивается настолько, насколько возможно. — Вот это, — он шепчет, прижавшись к своему парню настолько близко, насколько позволяет ноутбук на коленях того, — смотри на него и думай на меня. — Легко сказать, — Ваньинь фыркает, но смотрит. К его челюсти прижимаются с мягким поцелуем, ярко контрастирующем с разворачивающимся на экране извращением, но это жест поддержки, и он работает. — Представь там меня. Меня и свои руки. Обманчиво хрупкий и обманчиво невинный. Там, на экране, девушку приковали к андреевскому кресту и готовили к сессии, если что. Хуайсан устраивается удобнее, подтягивая колени к груди, и они делят одни наушники на двоих, тепло его тела сочетается с короткими стонами, и Цзян Чен вроде как начинает понимать. Не технику, которую использует мастер. Чары мгновения и трепет нижней. Ее попытки увернуться, втянуть живот и уйти от лезвия, даже если оно не касается ее, а просто проходится по касательной в паре жалких миллиметров от кожи. Его рука сжимается там, где лежит на бедре Хуайсана, и тот не может не замечать столь интересные перемены в настроении своего парня — как минимум потому, что они сидят рядом. Брови сведены к переносице, взгляд пристальный и внимательный, хватка на бедре не железная, но около того, и Хуайсан льнет к его плечу, наблюдая за движениями рук на экране. Из одежды на девушке чулки и корсет — мастер заводит лезвие под шнуровку и разрезает ее, выдергивает располовиненные ленты и бросает на пол, а после туда же падает и сам корсет. У Хуайсана темнеют глаза. Цзян Чен слишком скромен для того, чтобы представлять своего парня в порно. Хуайсан не такой. — У меня нет лишнего корсета, — он приподнимается, чтобы сказать это на ухо, заставляя Ваньиня ощутить дрожь вдоль позвоночника, — но чулки найдутся. — И тебе не жалко их? Жалкая попытка отговорить очевидно возбужденного парня проваливается с таким оглушительным треском, что Цзян Чен слышит его. — Ни капли. Я хочу, чтобы ты сделал это со мной, — ноутбук смещен с колен на кровать, Хуайсан садится на его место и тянет наушники, чтобы обвести их вокруг своей шеи. Тонкие черные полосы на светлой коже отзываются огнем глубоко внутри, и выдержка Цзян Чена это то, чем он гордился всегда, но прямо сейчас она его подводит. — Со мной и моими чулками. Я возьму те черные. Те черные — его любимые. Это просто издевательство в чистом виде, даже ничем не прикрытое. — К тому же, — Хуайсан играет с прядью его волос, выпрямляясь и сжимая его бедра своими, — ты сможешь попрактиковаться перед своим основным блюдом. — Очень смело с твоей стороны называть себя едой, зная, что я голоден. — О, да, я ужасно смелый и ужасно дерзкий, позволяя себе подобное. Я пошел одеваться. Цзян Чен не успевает задать все интересующие его вопросы, Хуайсан соскальзывает с его бедер и уходит с самой непринужденной походкой, его лицо безмятежно и спокойно, словно это не он танцует на лезвии ножа — почти буквально. За стенкой, в гостиной, разворачивается небольшое шоу, Хуайсан отрывается на Усяне, которого поймал с поличным на крайне драматичном ожидании кое-чьего сообщения и просмотре самой сопливой дорамы в библиотеке, но это не то, о чем может думать Ваньинь, оставшись один на один с все еще включенным порно и ножом на кровати слева от него. В ладонь он ложится так же, как и всегда — легко, уверенно, без проблем. У него за плечами уличные драки и содержание кухни сначала на семью из пяти человек, потом из двух, где один был крайне безответственным и бесполезным в плане готовки, а после из трех, где один норовит высыпать яд в кастрюлю, второй изящен и талантлив, но может покалечиться вилкой, и третий, собственно, он сам, ответственный за всю самую тяжелую, грязную и неприятную работу. Это закалило его. Это создало ему репутацию человека, который разделывает мясо на всех кухонных процессах, на которые он поимел несчастье попасть. Но хрупкое и живое тело под руками это абсолютно другое. В драках он использовал балисонг только в качестве вложения в руку для тяжелого удара или устрашения, потому что его общий внешний вид решал все проблемы до того, как нужно было бы принять какие-либо другие действия. Возможно, Усянь мог бы быть полезным — это по его вине они попадали во всякое дерьмо — или мог знать кого-то, кто был бы полезным, но… — Запомни, Вэй-сюн, в любой ситуации сплевывай! Это пригодится тебе в будущем! В гостиной возня, после хлопает дверь чужой комнаты, что означает выход Усяня из игры, и Хуайсан входит в свою спальню с самой сладкой улыбкой на лице, явно пребывая в приподнятом настроении, и неизвестно, что является тому причиной — шутливая перепалка с Вэй Ином или плотно запахнутый халат на нем, предназначенный для того, чтобы скрывать собой что-то не для чужих глаз. Пара догадок имеется. — Я подумал, что тебе будет легче настроиться, если я буду выглядеть соответствующе. — Ты всегда выглядишь соответствующе… — Хорошая попытка, А-Чен, — он улыбается. Маленький ключ от дверного замка поблескивает на свету, зажатый в его руке, Хуайсан показательно запирает их двоих и убирает его на тумбу позади себя, делая шаг вперед. — Правда, ты очень хорошо стараешься. Мне стоит чаще говорить тебе об этом. — Не понимаю, к чему оно здесь, но мне приятно, и- — И я помню, что из всего моего гардероба оно нравится тебе больше остальных. Пояса не было, нужно лишь одно легкое движение, чтобы сбросить халат на пол, что Хуайсан и делает, и Цзян Чен жизнью научен быть готовым к любому ее повороту, но. Он делает глубокий вдох перед тем, как посмотреть на своего парня еще раз. Как там дышать вообще, кто-нибудь может напомнить ему? Представления Хуайсана о внешнем виде довольно-таки сильно разнятся с общепринятыми, и это одна из тех вещей, которые могут манить и привлекать в нем, потому что ему действительно идут юбки, и он из тех людей, которые умеют подбирать свой лук так, чтобы это ощущалось как преступление против человечности, но это не то. Это не то, о чем Цзян Чен думает или может думать сейчас. Тонкое кружево облегает его фигуру, талию и плечи, но бедра открыты, и Ваньинь проклинает все это, потому что темный капрон играет против него, он подчеркивает каждый изгиб и просто притягивает взгляд, и он слаб. Он слаб перед своим парнем. Он не может сохранять тот безучастный вид, который был до этого, потому что каждая клеточка его тела и каждый нейрон в мозгу кричит о том, что он хочет просто завалить Хуайсана на первую горизонтальную поверхность, которую найдет, и покрывать его бедра поцелуями до тех пор, пока не почувствует насыщение. Возбуждение в его голове стучит сковородкой по кастрюле и требует прекратить это издевательство над волей, но Хуайсан подходит ближе, прижимаясь грудью к чужой груди и закидывая руки на плечи. Такой изящный. Такой красивый. Он должен быть на обложке глянцевого лимитного издания, а не здесь, ему должны быть отведены все развороты и все страницы, но он льнет к телу своего парня, подставляется под его руки и почти что мурлычет от переполняющего его удовольствия. Для Хуайсана быть красивым и ловить взгляды — удовольствие. И он более чем осведомлен о том, что для его бойфренда это пытка, видеть чертово божество прямо перед собой и быть слишком цивилизованным для того, чтобы взять его прямо здесь, на весу и без всяких отступлений, он прекрасно это знает, помнит и хранит у сердца, сбоку от любви к тем эмоциям, через которые Ваньинь протаскивает его каждый подобный раз. — Перед тем, как мы начнем, — он водит пальцем по рисунку на его футболке, не поднимая головы, — никаких рук. — Я не… Не понимаю, что ты хочешь от меня. — Ты не рвешь их руками, — ласково и вежливо говорит Хуайсан, словно общается с ребенком, а не со своим парнем. — Ты можешь изрезать их на лоскутки, если сможешь, но никаких рук. — Тогда и ты обходишься без рук, — перемены в настроении Цзян Чена всегда были резкими, но сейчас Хуайсан не был готов к тому, что тот прижмет его к себе и схватит за запястье, отводя его в сторону. — Как та девушка. На то, чтобы вспомнить, про какую девушку он говорит, у Хуайсана уходит не больше пары мгновений — он абсолютно покорно склоняет голову, укладывая ее на чужое плечо и слегка напирая на парня, как бы намекая. Его намек понят. Цзян Чен абсолютно не заморачивался с фиксацией рук, он нашел пояс от халата и довольствовался им, с удовольствием отметив то, что он сочетается с остальной одеждой на Хуайсане — тот восторга особо не разделял, двигая запястьями и проверяя то, насколько крепок узел, но и удручен не был. Его всего лишь смущала вероятность того, что Цзян Чен поставит его в коленно-локтевую, чтобы разобраться с чулками, потому что шансы высоки, а любовь его парня к этой позе едва ли можно описать словами. Ему нравится его вид сзади. И возможности, доступные тогда, когда он сзади. И еще десяток причин, которые Ваньинь как-то раз изложил ему, столкнувшись с вопросом. Стыдно признавать, но он вроде как трепещет перед возможной местью за все свои выходки — потому что Цзян Чен мстительный в этом вопросе. Настолько, что он может заставить его кончить несколько раз за то, что был поставлен под удар видом его бедер, потому что это была неприкрытая и очень искусная игра на чужих нервах. Он трепещет. Он предвкушает. Он грациозно прогибается в спине, практически соскальзывая в нужную позу, когда Цзян Чен отпускает его и разминает пальцы, запихивает в карманы спортивок все ему необходимое и выключает настольную лампу, чтобы включить неоновую подсветку, а после хватает край футболки и стягивает ее через голову, начиная мстить уже сейчас. Хуайсан не отводил от него взгляда на протяжении всего этого времени, и не отвел сейчас, и он не то что жалеет об этом. Его собственное тело изящное, гибкое и сложено из мягких, плавных линий, предназначенных для того, чтобы сводить с ума всех в радиусе пары метров и заставлять кусать локти из-за того, насколько картинным оно выглядит. Тело Цзян Чена другое, совершенно другое. Линии четкие и почти что грубые, его тело крепче и сильнее, его очарование имеет совершенно другой оттенок, потому что в то время, когда Хуайсан представляет собой Афродиту Каллипига, Цзян Чен — Люцифера. Если такова месть за все произошедшее сегодня, то Хуайсан принимает ее — и ему ни капли не жалко ни чулок, ни самого себя. — Ты помнишь его? — А? — Стоп-слово. Ты бесишься с него во время секса, — Цзян Чен покачивается на пятках, глядя на него сверху вниз и подавляя желание пригладить лежащие мягкие волосы на чужой спине, — но сейчас оно необходимо. Ты его помнишь? — Усянь? Он прикидывается — стоп-слово это то, что он не забудет ни при каких обстоятельствах, это буквально второе имя его парня, но в самом начале, когда этот вопрос был поднят впервые, его предложение было таким, и реакция Цзян Чена такая же, как и в тот раз. Недовольство и нахмуренные брови. — Если имя этого придурка сорвется с твоих губ в какой-либо момент этого рандеву, я остановлюсь и выйду. — Стоп-слово так и работает, разве нет? — Я выйду не из тебя, а через окно, — недовольство на его лице постепенно уходит, когда он опирается на кровать одним коленом. — Стоп-слово это удар по тормозам, а не стоп-кран, а имя моего брата — последнее, что я хочу слышать, когда ты лежишь подо мной. Мы уладили этот вопрос? Слабого кивка ему хватает. Глубокий вдох, как перед погружением в воду, и он прикладывает всю свою внутреннюю силу к тому, чтобы взять контроль над собой. Никакой дрожи в руках, никакого мандража и никакого страха, он мастер, доминант и верхний. Открыть по привычке, крепко сжимая в ладони и впитывая в себя ощущение все еще холодного металла. Внутри бьется желание провести языком по лезвию, прикоснуться к острию, но Цзян Чен помнит, как затачивал его после карандашей, и желанием пускать самому себе кровь раньше времени особо не горит. Он мог бы сделать это для Хуайсана, показать на практике, с чем он будет иметь дело в ближайшем будущем, но вот незадача — тот уже устроился, опершись грудью на кровать и спрятав лицо в простыни. — Подними бедра. Выше. Держи их вот так для меня, хорошо? Хуайсан повинуется, и ему сложно контролировать свое тело, не используя рук и не имея возможности посмотреть, куда он ставит колени, но Ваньинь аккуратно поправляет их, прикасается своим, когда устраивается рядом, и становится чуть спокойнее. — Маленькое уточнение: белье тоже? — Что? — Я спрашиваю, — он прижимается сзади, и Хуайсан глушит в своем горле всхлип от того, как нечестно по отношению к нему ощущаются горячие ладони сквозь тонкую ткань, — белье тоже резать? Потому что в обратном случае я сниму его зубами, добавляет Ваньинь уже в своей голове и пристально смотрит за чужой реакцией, когда парень под ним кладет голову набок и смотрит снизу вверх. Еще он может сделать это вручную. Ткань тонкая и хрупкая, под стать тому, кто в нее облачен, и это пульсирует в голове болезненным влечением, что странно — они еще даже не начали. Он кивает. Несколько раз, резко и неторопливо, словно чувствуя чужое пристальное внимание. Все белье Хуайсана недешевое, его можно крайне выгодно продать, но это не то, о чем он может думать, когда Цзян Чен удовлетворенно хмыкает и отсаживается куда-то назад, за пределы видимости. Он вообще не может думать о чем-либо сейчас. В большинстве случаев, Цзян Чену требовалось от одной до семи минут, чтобы избавить своего парня от всех вещей на нем и приступить к делу, но он только что добровольно подписал себе отказ от использования рук, и все внутри сжимается от предвкушения, легкого страха и нездорового желания. Он чувствует себя пойманной пташкой. Загнанной в угол жертвой. Это влечет — у него кружится голова уже сейчас. Рукоять ножа от тепла ладони уже согрелась — лезвие все еще холодное. Ваньинь прижимает его плашмя к нежной коже, и тонкий капрон весьма ничтожная преграда между ними, почти не ощущается, никак не спасает и не помогает, отчего Хуайсан снова прячет лицо и задерживает дыхание, пытаясь унять дрожь в руках и разбушевавшееся сердцебиение, считает секунды, чтобы успокоиться. У Цзян Чена на него свои планы — он подбрасывает нож в руке, перехватывает удобнее и ведет обратной стороной лезвия по коже, чертит прямые линии и углы, уводя то вниз, то вбок, на внутреннюю сторону бедра. Было бы удобнее, если бы Хуайсан лежал иначе, раздвинул ноги, но в такой позе тот чувствует себя слишком уязвимым, а сегодня немного не тот случай для подобных ощущений, и он уже уязвим перед всем этим, дальше просто некуда. В обратном случае Цзян Чен не хочет этого проверять, не сейчас, не сегодня. Капрон темный, и он не дает рассмотреть кожу достаточно хорошо, но Ваньинь помнит, что прямо под его пальцами находятся родинки, и это приятное воспоминание перед тем, как он прижимает нож к ткани острым краем, аккуратно надавливает острием и ведет вниз уверенным движением, пуская тонкую стрелку, первую из десятка или нескольких, и Хуайсан под ним стонет, чувствуя, как расползается плетение нитей. Боли нет, лезвие не касается его так, чтобы оставить какой-либо след, он сам вредит себе больше, чем холодное оружие в руках его парня, потому что царапает ногтями сжатые ладони — и ногти у него довольно-таки длинные. Это могло бы отвлечь его, но происходящее сзади поглощает целиком, и игнорировать появление симметричных дырок на ткани, прикосновение тыльной стороны ножа к коже непосредственно и простого тепла руки там не представляется возможным в принципе. Цзян Чен заводит острие под ткань, оттягивая ее и пуская больше стрелок вниз по ноге, и холодное лезвие прижимается к чувствительной коже, когда он обнажает ее, вспарывая капрон, и Хуайсан всхлипывает — это не то, что он мог бы описать словами, и не то, к чему он был готов, он вообще не был готов к тому, что холод и столь малое обнажение будут сводить его с ума настолько сильно. Прорези хаотично разбросаны по чулку на одном бедре, и Цзян Чен аккуратно заводит нож под ткань, чтобы завести еще раз и потянуть с силой, заставляя стрелки удлиниться и расшириться, они доходят до колена и ниже, дальше, а отверстия достаточно большие, чтобы он мог покуситься на нетронутую кожу бедра, но Цзян Чен этого не делает. Он мог бы, но не делает. Он вспарывает ткань и подцепляет ее, осторожно и постепенно стягивая более не пригодную для носки вещь, отбрасывая ее в сторону, и Хуайсан облегченно вздыхает, расслабляясь, но тут же давится воздухом, сжимая пальцами простынь под собой и зажмурившись — потому что у него есть пока что целый второй чулок, и Цзян Чен вспоминает о нем, прикасаясь сначала рукой, поглаживая и играя пальцами с плотной тканью сверху, а после ножом, надавливая там, где кончается она и начинается более тонкая. Лезвие идет вниз, след остается длинной линией до той точки, где Ваньинь поддевает капрон и насаживает на острие, вспарывая по проведенной насечке — нетерпеливо и жадно, не жалея красивой ткани и подрагивающего от напряжения Хуайсана под его руками. Цзян Чен не видит, но ему сложно стоять в этой позе, стоять неподвижно и не поддаваться поглощающему изнутри страху, и все становится только хуже, потому что его от этого ведет, он от этого накала дуреет, а Цзян Чен его не щадит и не жалеет, подбрасывает нож в руке и прижимает к коже обратной стороной, дразня легкими касаниями и холодом по чувствительным местам, водит там, где еще минуту назад лежал капрон. Буквально все внутри него кричит и стучит сковородкой по кастрюле, требуя, чтобы он прекратил это и уделил столько внимания этим бедрам, сколько они заслуживают, и честно? У Цзян Чена нет ни единого аргумента против. — Тебе лучше не дергаться сейчас. Правда, побудь хорошим для меня и не двигайся. Хуайсан почти поднимает голову, чтобы глянуть назад и уточнить, по какой такой причине он обездвижен снова, но согревшееся от постоянного взаимодействия лезвие прижимается к одному его бедру, а губы Цзян Чена к другому, и он пойман меж двух огней, не способный двинуться ни в одну из сторон. Укусы там не похожи ни на какие-либо другие, потому что кожа нежная и чувствительная, и Ваньинь может облизываться на нее сколько ему будет угодно, но он никогда не посмеет наброситься без раздумий с целью уничтожить, и прямо сейчас Хуайсан не то что рад его сознательному и мудрому решению. Нет, разумеется, ему не хочется выглядеть снизу как атомная война, но ласковые, почти трепетные касания это не то, что он сможет вынести. Белье мокрое практически насквозь, кружевная вставка от верхнего края ластовицы до пояса дразнит чувствительную кожу, а трение груди о ткань ощущается как среднее между пыткой и издевательством над его телом, и долгие поцелуи вкупе с острым краем лезвия, опасно прижатого к бедру, нагружают эти чаши весов равномерно. Цзян Чен никуда не торопится, он переходит от одного бедра к другому, уделяя все свое внимание исключительно им, его укусы мягкие и осторожные, вкрадчивые, и когда он слышит всхлип, то не останавливается, а играет против своего парня — поднимается и кладет обе ладони на его ягодицы, проводя короткими ногтями по черной ткани. Тоньше, чем его самообладание. Вау. Хуайсан никогда не скрывал того, что пытается отыграться за то, что не может устоять перед природным обаянием своего парня, но здесь он постарался, потому что внутренний голос Ваньиня умоляет того вцепиться в белье и порвать прямо так, что не кажется сложной задачей, и его совесть не на много громче, поэтому он совмещает — одной рукой держит за край, другой заводит нож под ткань и чуть давит острием наружу, не разрезая, но оставляя точку. Нетронутая, светлая и мягкая на ощупь кожа, россыпь родинок на ней и желание сжимать пальцами до тех пор, пока не появятся синяки, а он даже не закончил. — А-Сан, — он наклоняется, прижимаясь со спины, и ткань его треников заставляет Хуайсана игнорировать вообще все на свете, потому что это до безумия нечестно, — ты уверен? — В… Кх… В чем? — В том, чтобы разрезать белье, — пальцы проводят по линии бокового шва, и Хуайсан закипает, лишенный возможности шлепнуть по этим рукам, чей хозяин не ведает стыда. — Оно красивое… — Я тоже, но ты ведь разрушаешь меня изнутри, и ничего не говоришь на этот счет. — Мне поторопиться, я правильно понял? И он не дает ему ответить, возвращаясь в прежнее положение и поддевая ткань ножом снова, а после проводя вдоль бокового шва и разрезая одним уверенным движением, придерживая, чтобы разрезать с другой стороны. Хуайсан подается бедрами назад, чувствуя, как Цзян Чен нарочно медленно стягивает белье с него, беспардонно дразня и заставляя извиваться. Ножа нет нигде поблизости, он не прижат к коже и не зажат в руке, потому что обе ладони парня обхватывают бедра, и Хуайсан выдыхает с облегчением, будучи слишком заведенным для того, чтобы думать о чем-либо. Мягкая ткань спортивных штанов соскальзывает вниз, и Хуайсан чувствует удовлетворение от того, что ощущает бедром обнаженный член сразу, без лишних движений — что означает, что не он один все это время страдал со стояком и трением о ткань, играющим против него. Это греет душу. Это похоже на вкус победы, но он проиграл еще в самом начале и довольствуется маленькими поражениями своего противника, упиваясь ими ровно до тех пор, пока скольжение пальцев по его ложбинке вниз не перетягивает все его внимание на себя. Противостояние, которого и не было на самом деле, заканчивается, начинается парная игра, где Цзян Чен использует максимум от своих пальцев, а Хуайсан двигается в одном такте с ним и его рукой, насаживаясь и стараясь контролировать все свое тело, даже когда то дрожит так сильно, что опираться на кровать локтями больше не получается. Особенно тогда, когда это происходит. Внимание Цзян Чена сосредоточено вокруг его фаланг, погруженных в его парня, и он не игнорирует факт того, что на том все еще надет этот топ — он принял его, и делать с этим что-либо не собирается почти категорически. Он широкий, закрывает лопатки и контрастирует с бледной кожей, и это любимый прием Хуайсана, играть на контрастах, и Ваньинь со всей своей честью не может лишить его этого. Все, что он делает — протягивает свободную руку вверх и возится с петлями крючков лямок, отцепляя их и обеспечивая для себя в будущем возможность стянуть или сдвинуть топ, если ему захочется, простая предусмотрительность. Так же, как и подушка под грудью Хуайсана, так же, как и проверка фиксации на его запястьях, как и все то, что он делает перед тем, как его парень фыркнет и попытается заглянуть через плечо, чтобы посмотреть с укором, но будет остановлен одним твердым движением. Потому что он знает, что если даст ему чуть больше свободы, то скорее всего окажется опрокинутым на спину, с мстящим и донельзя возбужденным Хуайсаном на его бедрах, который вполне на это способен. И он не был бы против в любой другой ситуации, просто не сегодня и не сейчас. С одной стороны, он уже достаточно сделал для того, чтобы отыграться за выбивший из него воздух вид на открытые бедра и общую картину, а с другой он кладет руки на них, обхватывая и сжимая перед тем, как прижаться своими бедрами к его и толкнуться вперед, ощущая обволакивающее тепло и физически, и духовно. Все так, как должно быть. — Еще раз: его имя, и я… — А-Чен, — Хуайсан звучит задушено, и его нельзя за это осуждать, потому что он прикладывает все свои силы к тому, чтобы говорить вообще, когда член уже внутри него, — я сделаю это тебе назло, если ты не прекратишь. — В таком случае, — он наклоняется, перемещая одну руку на поясницу и заставляя парня прогнуться в спине сильнее, отводя бедра назад, — удачи, золотце. И темп, которым он берет его, нельзя охарактеризовать как-либо в принципе, потому что Хуайсан проигрывает в самом начале, будучи слишком слабым для того, чтобы вынести это. По-своему контролируемые, но глубокие толчки, направленные на то, чтобы разрушить его до самого основания и уничтожить, сравнять с постелью, и у Цзян Чена это более чем получается, его выдержка никогда не заставляла стыдиться, а способность брать без всякого остатка и сожаления — даже немного гордиться собой. Хуайсан дрожит и роняет голову на простыни, хватаясь за них руками и не ощущая ниже пояса ничего, кроме жара, пульсации и давления внутри, которое ощущается как персональная атака, и он не то что способен защищаться сейчас — защищаться от этого в принципе. Цзян Чен всегда был откровенен насчет своих намерений, не делая это неприятным сюрпризом, но у него не получается предупредить Хуайсана перед тем, как начнет самозабвенно вбиваться в его тело, стискивая бедра обеими руками и удерживая от дрожи из-за захлестывающего удовольствия, и Хуайсан реагирует на это так, что нельзя сказать, что он прямо-таки сильно недоволен этим. Он задыхается под ним, чувствуя желание кончить и попытаться подстроиться под темп со своей стороны, но не властен ни над тем, ни над другим, и подчиняется, покоряется, позволяет взять себя, не беспокоясь ни о глубине, ни о приложенной к нему силе, потому что ему бесконечно наплевать. Цзян Чен любит находиться сзади — он буквально тащится от этого. У него выигрышный обзор на изгибы тела его парня, он может любоваться узкими плечами или плавным переходом талии, у него так много пространства для действий, что он почти что теряется в этом — ровно до того момента, когда Хуайсан запрокидывает голову, будучи вне себя от одного очень глубокого толчка, и его волосы рассыпаются на спине, прикрывая и лопатки, и черную ткань топа, и именно тогда в голове Ваньиня что-то переклинивает. Вот оно. Пустота внутри кажется угнетающей, и Хуайсан сжимается, чтобы почувствовать себя лучше, приподнимается на абсолютно негнущихся руках, чтобы посмотреть через плечо и спросить, какого черта, но Цзян Чен давит на него, заставляя лечь обратно, подхватывает его под бедра и укладывает на кровать полностью, и стоящий член неприятно трется о простыни, заставляя его шипеть почти по-змеиному. Пара жалких попыток вырваться не приносит успеха, и он сдается, утыкаясь лбом в кровать под собой и принимая действия своего парня вне зависимости от того, что тот сделает. Горячие руки гладят его спину, пальцы проходятся вдоль позвоночника, играя то с кружевным краем топа, то с вьющейся прядью волос, а после Цзян Чен убирает их в сторону, сдвигает топ вниз, обнажая лопатки, и Хуайсан немного в замешательстве. — А-Чен? Все хорошо? — Да, да, просто… Если я сделаю то, что заложено в этот кинк, ты будешь доволен? И Хуайсан сообразительный — до жути, это пугает большую часть времени, потому что он способен прочитать человека и использовать язык его тела вместо слов для понимания ситуации — но сейчас ситуация сложилась против него, и он не совсем понимает заложенный смысл. — Ты хочешь?.. — Если это будет слишком больно, скажи мне, — он нависает над ним, сначала развязывая пояс на запястьях, чтобы позволить своему парню расправить плечи, а потом ласково проводит пальцами под лопаткой, выводя кружки и линии на этом конкретном месте. — Мои инициалы. — Хороший намек на то, чтобы я звал тебя по имени, а не «мастер». Он хихикает перед тем, как расслабиться и замереть, зажмурившись до того сильно, что перед глазами пляшут искры. Отчасти, он был готов к этому, потому что изначально найфплэй не казался чем-то вариативным, но Ваньинь доказал ему обратное, и это вариант отпал почти полностью, и Хуайсан не знает, как реагировать. Сопротивления этой идее нет нигде в его разуме и теле. Есть трепет, немного страха, желание посмотреть на происходящее со стороны и сжимать руку Цзян Чена в своей, когда это случится, но, очевидно, ему нужны обе, Хуайсану остается только повиноваться и размеренно дышать, контролируя себя. Это не представляет из себя проблему ровно до того момента, пока холодный металл не прижмется к коже на спине, упершись обратной стороной и совсем немного острием — Цзян Чен контролирует ситуацию и свои движения всеми силами, и ему это удается. Маленькая линия, поверхностная и короткая, ощущается болью и разрядом тока вдоль позвоночника, Ваньинь отслеживает каждую перемену, которую Хуайсан показывает ему, спрятав лицо за волосами, и не видит препятствий для того, чтобы продолжить. Он правда останавливается, глядя на то, как сжимаются ладони его парня на простыни, и он целует его шею несколько раз, вкладывая максимум нежности в прикосновения, чтобы после этого успокоиться самому и прижать Хуайсана к кровати, надавливая на поясницу всей ладонью и заставляя его лежать на месте. Это легкая задача до тех пор, пока он не начинает проговаривать собственное имя вслух, примеряясь на коже и прикидывая, какое написание подойдет лучше, учитывая то, что в большинстве своем он хочет минимизировать ущерб своему парню настолько, насколько это выполнимо. Строгие, уверенные линии сверху вниз, слева направо. Рука движется медленно, но твердо, не дрожит и не отстраняется, и Цзян Чену очень хотелось бы иметь поменьше линий в своем имени или хотя бы возможность одновременно смотреть и под руки, и на Хуайсана, отслеживая его реакцию. Он держится. Сжимает пальцами простыни, глубоко дышит и сдерживается изо всех сил, подавляя стоны и писк от особо длинной линии еще в зародыше. Сложно, но он справляется, он выдерживает это. Время ощущается иначе, и Хуайсан вообще не понимает, сколько уже прошло, сколько еще осталось и когда все кончится, потому что паузы между линиями можно было бы принять за финал, но он не перестает держать себя в узде все это время — и после очередной паузы он несмело поднимает голову, ожидая приказа или очередного давления, но ничего из этого не следует. Закончилось. — Ты… Ты выглядишь невероятно. Ваньинь, возможно, слегка ослеплен и воспринимает своего парня иначе, но он не врет — бледная кожа, красные линии, россыпь родинок и несколько смазанных следов крови, которые он случайно смазал, когда заканчивал. Цветовое сочетание, возможно, не вяжется с внешностью Хуайсана в принципе, но в отдельно взятом случае он неотразим. — Извини, если болит слишком сильно, — парень наклоняется, чтобы поцеловать в знак извинения. — Если все так плохо, мы можем закончить. — Даже не думай, — Хуайсан чеканит эту фразу, дрожащей рукой хватая его за шею и притягивая к себе для более интенсивного поцелуя, — ты закончишь это, иначе я распишу тебе всю спину. Не ножом. Обновленным накануне маникюром, Ваньинь догадывается. Сталкиваться с ним вот так, в подобной ситуации, ему не очень-то хочется, и он повинуется, прихватив нижнюю губу зубами перед тем, как отстраниться и вернуться назад, приподнимая бедра и водя кончиками пальцев меж ягодиц, размазывая лубрикант и проникая неглубоко, на одну фалангу, чтобы раздразнить и вернуть бывший накал. Хуайсан двигается ему навстречу, все такой же нетерпеливый и раззадоренный столь глубоким контактом с его телом, и когда он чувствует член там, то насаживается без раздумий, довольствуясь тем, что Цзян Чен позволяет ему это, не перехватывая и не останавливая. Дрожь во всем теле мешает опираться на руки, и все возвращается к тому, с чего они начали — подушка под грудью, руки Цзян Чена на бедрах его парня и абсолютная растерянность того, но растерянность комфортная, дурманящая и приятная. Он берет его глубокими, равномерными толчками, и это не похоже на то, что происходило до этого или происходит обычно, но Хуайсану бесконечно наплевать, когда одна ладонь его парня прижимается к свежим порезам на спине, вторая лежит на бедре, и подушечки его пальцев ненарочно надавливают на места укусов, и он чуть-чуть вне себя от того, как много его уязвимых мест стимулируются одновременно, и он более чем доволен этим. Цзян Чен сгибается над ним, целуя шею и плечи, оставляя влажные следы меж лопаток и почти дотягивается до вырезанных иероглифов, но скулеж Хуайсана слишком громкий и жалобный, чтобы пропустить его мимо ушей или проигнорировать. И Хуайсан всегда знал, что дс из бдсм определенно есть в его парня, это очевидный факт, лежащий на поверхности, ему даже не нужно делать глубокий психоанализ для этого, но он не был готов. — Ты хочешь кончить, я правильно понимаю? Его шепот сзади у самого уха, его дыхание горячее и заставляет ощутить дрожь, идущую от шеи до копчика через всю его спину, и Хуайсан готов сдаться уже здесь. — Мне нужно сделать вот так, я правильно понимаю? — он двигает бедрами иначе, это то, что было в начале, быстрый, хаотичный темп, предназначенный для уничтожения. — Ты всегда кончаешь быстрее, когда я беру тебя так грубо. — А-Чен, пожалуйста… — Я правильно понимаю? — он делает паузу, замирая там, где Хуайсан ненавидит, давя на чувствительную точку внутри всем своим напором, и это ощущается как истинная пытка, которую он не в силах пережить. — Правильно, золотце? Скажи мне, если я не прав. Хуайсан знает эту игру, и ненавидит ее всей своей большой душой, ненавидит до слез в глазах и отсутствия воздуха в груди, но после этого Цзян Чен покачивает бедрами, и он все еще внутри него, и давление сводит с ума. Это то, с чем он мог бы справиться, если бы все было по-другому, но все не так, он уязвим, дрожит всем телом и хочет простой разрядки, потому что внизу пульсирует и жжет от того, насколько сильно он напряжен и раздражен. — Пожалуйста, — эти слова ощущаются сломом его сущности, — пожалуйста, прошу тебя, мне нужно, прошу, А-Чен, дай мне кончить. И тогда он еще не знал, что некоторые люди весьма ответственно относятся к просьбам, не знал, что пожалеет несколько раз подряд. Но он получает свое — Цзян Чен ухмыляется, оставляя за ухом ласковый поцелуй, выпрямляется и берет его тем темпом, который похож на бит его любимой песни, и это выбивает весь воздух из легких, оставляя Хуайсана беспомощным перед ним, его членом, его рукой внизу и обволакивающем голову тумане, перед которыми он падет. Давление внутри беспощадно, и Ваньинь полностью сосредоточен на нечестной игре, трогая там, где чувствительнее всего, надавливая пальцами на головку и сжимая ее в ладони, и Хуайсан хочет удобную позицию для того, чтобы разодрать ему спину или отомстить еще как-нибудь, но эта тактика работает, хочет он того или нет, и он чувствует дрожь, духоту и своего парня вокруг и внутри себя, колени подгибаются, а низ живота сводит, и Хуайсан резко осознает, что не очень-то готов, но его организм его не спрашивал, и оргазм представляет из себя полное разрушение, падение в руках Ваньиня и громкий, высокий стон, который он не хотел и не пытался сдержать. Пульс скачет, в голове нет ни одной собранной мысли, и его тело ломит от того, через что он прошел только что, но есть кое-что, что Хуайсан ощущает даже сейчас, будучи почти размазанным по постели. Цзян Чен все еще внутри него. И он медленно, в силу своих возможностей понимает, что за чертой только один из них. Это не тот случай, когда Хуайсан может дождаться, когда контроль над его телом снова будет у него, взять все еще напряженный член своего парня в ладонь и закончить так, это срабатывает в большинстве случаев, но этот — не тот. К его чести — Ваньинь терпеливо и вежливо ждал, когда Хуайсан будет более-менее стабилен в своем состоянии. Все остальное, что он делает, бесчестно, бесстыдно и бессовестно, а Хуайсан слишком истощен для того, чтобы бороться с этим. Толчки ощущаются сокрушительными только из-за того, что он уже слишком чувствителен и затрахан, Цзян Чен даже не пытается выбить из него весь дух, просто доводит себя, наслаждаясь тем, что Хуайсан больше не сжимается, просто обхватывает его, разгоряченный и мягкий — этого более чем достаточно для того, чтобы почувствовать утекающий из-под пальцев контроль гораздо быстрее. Он двигает бедрами еще раз, а после выходит, и Хуайсан задается вопросом, что на этот раз не так, но слышит низкий, грубый стон сверху и чувствует сперму на себе там, и только усталость удерживает его от проклятий в адрес своего парня, потому что растекающиеся капли горячие только сейчас, а потом, когда он будет чувствовать себя достаточно хорошо для того, чтобы встать, они будут неприятными и холодными. Но этого не происходит. Потому что сначала матрас прогибается под весом Цзян Чена, когда тот устраивается, а после тот обхватывает бедра своего парня снизу и не дает ему сдвинуться куда-либо — и тогда, когда Хуайсан поднимает голову для вопроса, он чувствует горячий, влажный рот прямо там, чувствует, как язык широко лижет раскрытое, слишком чувствительное отверстие, и стон срывается с его губ против воли, слишком тонкий, слишком громкий, но все происходящее слишком слишком для него, и это немного не его вина. Цзян Чен старателен и внимателен, он задерживается сначала сверху, потом ниже, слизывает белесые подтеки с внутренних сторон бедер, и поцелуи на пару с укусами ложатся на и без того расцвеченную кожу, но его это не смущает. Стоны становятся скулежом, когда язык надавливает непосредственно, проникая без проблем и какого-либо сопротивления, и Ваньинь морщится от привкуса лубриканта, но не прекращает и не отстраняется, все еще удерживая Хуайсана на месте, оставляя того без каких-либо шансов. Он любит его, и любит слишком сильно, именно этот смысл заложен в происходящем, особенно в той части, где одна из его рук аккуратно дразнит член касаниями, пока язык обводит снаружи по часовой, и изначально у него не было никакой уверенности в успешности этого дела, и ему просто хотелось вылизать своего парня в качестве извинения, но Хуайсан закатывает глаза, вздрагивая всем телом, прямо на его языке, и кончает на сухую, опадая на простыни с плачем, потому что он начал всхлипывать где-то на середине, и сейчас не может справиться с этим, ощущая себя действительно разрушенным или сломленным. Когда Цзян Чен ложится рядом, обхватывая его руками и прижимая к себе, дрожь в коленях слишком сильна, как и слезы, но он может видеть, что ничего болезненного нет — и ему, конечно, льстит быть настолько хорошим для кого-то, но на сердце становится легче, когда он не видит ничего плохого. Выйти в душ проблематично по нескольким причинам сразу, там и позднее время, и общая усталость, и факт того, что Хуайсан даже приподняться без помощи не может, не говоря уже о ходьбе и стоянии в ванной. Он делает усилие над собой, разводя бедра для того, чтобы Ваньинь вытер его сначала влажными салфетками, а потом аккуратно полотенцем, едва касаясь, и это оправданная осторожность — от прикосновений к чувствительной, покрасневшей коже Хуайсан всхлипывает громче, цепляясь за подушку под собой. Постельное белье стоило бы сменить, но на это нет никаких сил, Цзян Чен раскладывает под ними чистое одеяло и укрывает пледом, перед этим натянув на своего парня футболку и на себя чистое белье. После этого двигаться куда-либо по какой-либо причине кажется невыполнимой задачей, даже в удобную для сна позу они перебираются медленно, аккуратно передвигая руки и ноги. — Итак… Ты доволен, золотце? — Ты издеваешься надо мной, да? Хуайсан выжат досуха, он не чувствует ничего, ниже пояса, его поясница болит уже сейчас, и его парень вроде как все еще имеет оба своих глаза, чтобы видеть это. Ответа он не получает — только мягкий, спокойный поцелуй, и сказать что-нибудь о том, что эти губы делали, не хочется от слова совсем, чтобы не руинить сложившуюся атмосферу, хотя бы ради самого себя. Он более чем доволен.

________________________________________

Утро после этого, очевидно, крышесносное. Первое, что делает Хуайсан, проснувшись и чуть-чуть стянув маску с глаз, это прикасается к своей пояснице и стонет, потому что давление было минимальным, но боль пронзает его насквозь, и он вряд ли сможет встать без чужой помощи. Второе, что он делает, это прикладывает все свои силы к тычку в плечо сонного и хмурящегося Цзян Чена, который, в отличие от него, не чувствует себя разваливающимся от дуновения ветра. Наверное, потому что не его оттрахали как последнюю сучку, прижимая тело к кровати, а свою ладонь к порезам под лопаткой, но это мелочи. Они молчат, когда прижимаются друг к другу и обнимают так крепко, как могут на данный момент своего состояния, Ваньинь прячет лицо в растрепанных мягких волосах, а Хуайсан утыкается носом в его грудь, низко и тихо шипя от пронзившей поясницу боли. Он на грани того, чтобы остаться в постели навсегда, но часть его все еще помнит про поход с Мянь-Мянь — и именно так они оба оказываются в том положении, что Цзян Чен выносит своего парня на руках из спальни, тот поджимает ноги и ловит тепло напротив его груди, а Вэй Ин, уже проснувшийся и радующийся жизни, давится печеньем от столь нежной картины прямо рядом с ним. — Доброе утро, голубки. Вы такие громкие по ночам, фу. — Завидуй молча, Вэй-сюн, — Хуайсан фыркает и показывает ему язык, задерживаясь у двери в ванну. — Сделаешь мне кофе, хорошо? Можешь залить растворимый энергетиком, я все равно иначе не проснусь. В ответ он получает поцелуй и тихое согласное мычание, после которого каждый из них уходит по своим делам — Ваньинь на кухню, Хуайсан в ванну. Было бы у них чуть больше времени, и он бы затащил себя на полноценное купание с пеной и долгим отмоканием, но вместо этого есть только быстрый, немного прохладный душ, бодрящая мята зубной пасты и ноющая боль в спине. На языке чуть больше сотни шуток про старость и смерть в один день, но, в отличии от него, Цзян Чен прекрасно ходит, садится и нагибается, явно неспособный умереть так просто и так скоро. Засосов на шее не так много, чтобы нужно было корпеть над ними и тратить тональник, но поднять воротник стоит, чтобы не искушать Мянь-Мянь и остальных, кто будет с ними. Хуайсан пытается поименно вспомнить каждого, кто придет, когда сушит волосы феном, и понимает, что трудность в прямохождении слегка так отвлекает его от всего сразу. Выходит он свежим, но все еще затраханным, что веселит Усяня — он как раз препирался с Цзян Ченом, пытаясь стащить у него приготовленный завтрак и получая по рукам за это, когда Хуайсан подошел, держась за стеночку и прихрамывая. Ваньинь встречает его, ловит в объятия и тянет за собой на стул, чему невозможно сопротивляться — да и не было никакого желания. На столе быстрый легкий завтрак на скорую руку и две чашки кофе. Для того, кто полчаса назад отодрал себя от кровати, Цзян Чен чертовски продуктивен. — Я, кажется, не могу ходить… — Что же вы такого делали, что ты лишился способности ходить, м-м? — Усянь язвит, стоя в дверях с полупустой пачкой печенья. — То, о чем тебе и мечтать не приходится, — за Хуайсана вступается Цзян Чен, жестом выпроваживая брата с кухни. — Поменьше суй нос в чужие спальни, и, может быть, проживешь с ним еще немного. Вэй Ин ворчит и бубнит, уходя в гостиную на диван, но отстает, позволяя сладкой парочке прийти в себя и приготовиться к длинному дню. У него есть и душа, и сердце, и все то, на чье отсутствие часто сваливались его косяки, и он понимает с первого слова, в большинстве случаев просто вредничая. Сейчас вредничать ему не хотелось — у него впереди марафон дорамы, на которую его-таки уговорил Хуайсан, и это слегка долгожданное события, учитывая то, что он пережил прямой эфир финала, где все надрывались от эмоций, но речь не об этом. Он притворяется хорошим мальчиком и старается не вслушиваться в чужую речь, чтобы не руинить момент за стенкой, даже если его там нет. Завтракать, сидя на одном стуле и держа своего парня за руку, не очень легко, но это дарит тепло и спокойствие, что является необходимой деталью, потому что насчет растворимого кофе и энергетика Хуайсан не шутил. — А-Сан, какой сегодня день? — М-м, ничего такого, кроме субботы… Нет, я серьезно, наша годовщина в другом месяце. А что? — Ничего, — он улыбается так нежно, что Хуайсан может считать себя счастливчиком, не видя этого — потому что это почти ранит, — тогда это будет просто хороший день. И Цзян Чен опускает голову, прижимаясь к его расцвеченной шее мягким поцелуем, его руки лежат на чужих бедрах, слишком откровенно для того, чтобы делать это прямо перед едой, и Хуайсан чувствует утренний стояк под собой, ерзая и пытаясь отстраниться от реальности. У него самого такое случается реже, чем у его парня, и это расстраивает, недостаточно сильно, чтобы хандрить все утро, но достаточно, чтобы грустить от упущенной возможности отыграться за болящую поясницу. Ваньинь догадывается, что его проклинают за вчерашнее, и целует покрасневшую кожу нежно, едва касаясь и прикладывая всю свою выдержку к тому, чтобы не вцепиться в нее зубами, податливую и чувствительную. Сдержать тихого стона не получается — не то, что Хуайсан вообще особо старался. Честно? Усянь вынужден немного голодать, любуясь опустевшей пачкой печенья и ожидая, пока они закончат, но он просто не может злиться на них обоих, потому что еще никогда не видел, чтобы кто-то кого-то так сильно любил. Чтобы его брат так сильно кого-то любил. Из кухни они выходят вдвоем, Цзян Чен аккуратно придерживает своего парня за плечо, но тот выглядит получше, чем до этого, уже не рискует рассыпаться или рухнуть без поддержки, и только нежелание расставаться с теплом заставляет его приложить максимум усилий к тому, чтобы отстраниться и уйти за косметичкой. До их выхода остается немного времени, он даже успеет не только накрасить себя самого, но и пробежаться по Цзян Чену, и, имея на то полное право, он выглядит безумно счастливым. План Усяня разлагаться на диване в обнимку со всем сладким в этом доме и дорамой до самого вечера все еще в силе, альтернатив у него нет и увязываться за сладкой парочкой он не особо хочет — его брат скрывается в туалете, мужественно не позволив Хуайсану упустить контроль над их маленькой шалостью, а тот выходит из комнаты, одной рукой расстегивая пуговицы пижамной рубашки, другой держа косметичку. Он проявляет осторожность, когда кладет ее на диван, а после стягивает с себя верх, открывая шкаф и выглядывая подходящую одежду. Изящность и грация в движениях магнитит взгляд, Усянь без всякого стыда наблюдает за ним из своего угла, пока Хуайсан не поворачивается боком, изучая блузку на предмет просвечивания. Просто тогда он замечает. Маленькая, незначительная деталь, такая, которую можно легко упустить из виду и даже не заметить, но она может стать причиной чьей-нибудь смерти, если выпустить ситуацию из-под контроля и дать людям заметить ее. Вэй Ин давится печеньем, разглядывая новую деталь на чужой спине и узнавая в ней инициалы своего брата. Вырезанные — тонко выведенные ножом — инициалы его брата под лопаткой на спине его лучшего друга. Хуайсан, ожидаемо, в ужасе от его реакции. — В этом нет ничего плохого! — он мечется туда-сюда, набросив на себя блузку, чтобы прикрыться, пока Усянь откашливается и подавляет истерический хохот внутри себя. Цзян Чен уже вышел из туалета, и он уже готов, до финиша пара штрихов — но он видит эту картину. — А-Чен, скажи ему, пожалуйста. — Все в порядке. Не ерничай, будешь выделываться — я у тебя на лбу пенис выведу. — Цзян Чен!