Look what you made me do

«Точно так же, как и последняя капля, попадая в переполненный сосуд, заставляет воду вытекать бурной рекой, так же и наши эмоции, накопившись, выплёскиваются в виде фейерверка: цветного, нейтрального или черно-белого».

      Она ждет, когда тонкие брови изогнутся в изумлении, ждёт, когда дрогнут уголки безупречно подведённых губ и личина равнодушия наконец даст хотя бы микроскопическую трещину, но… Не видит ничего.       Баронесса глядит на неё все так же холодно — без тени малейшего интереса в остановившихся на незваной гостье глазах, и из сверкающей великолепием сенсации Круэлла вновь превращается в Эстеллу — маленькую испуганную девчонку, оцепеневшую посреди роскошного зимнего бала в окружении искрящегося холодом великолепия. Тогда хозяйка торжества, эта статная красавица, уставилась куда-то поверх ее головы также — неподвижным, ничего не выражающим взглядом, словно по волшебству обретшим жизнь, стоило только появиться до зубов вооруженным камерами журналистам. Прежняя Эстелла сохранила в памяти все: драматичный, почти что испуганный излом бровей, дрожащие губы… Теперь ничего из этого нет — осталась лишь окаменевшая маска непреходящей скуки. Неужели сложно хотя бы изобразить удивление, а.       Круэлла нервно усмехается, вздыхает под взглядами сотен любопытных глаз, болезненно щурится в слепящем всполохе вспышки.       Замечает.       А после — мир рушится. Рассыпается на тысячи режущих осколков. Сужается до размера кроваво-красного камня на чужой груди.       Все кончено. Она сейчас закричит.       Эпатажный феникс, полыхнувший самым что ни на есть настоящим пламенем, вдруг превратился в жалкого цыплёнка. Лучше бы она сгорела прямо посреди зала — уж тогда бы Баронессе пришлось расщедриться на эмоцию. Хотя бы на одну. Или она и впрямь настолько скучна?       — Как тебя зовут? — спокойный взгляд зелёных глаз; властный голос осколками хрусталя звенит в затаившей дыхание толпе.       — Круэлла.       Должно было выйти небрежно. На деле получилось жалко. Проклятое имя застряло поперёк глотки и никак не хотело прорываться наружу.       Странно, но Баронесса ее не унижает — коротко кивает, взглядом приглашая присесть рядом. Круэлла усилием воли отдирает себя от до блеска натертого мрамора и двигается с места.       Словно на эшафот.       Задеревеневшей рукой, не обращая ни малейшего внимания на подбадривающий кивок напарника, она принимает у Хораса пару бокалов. В правом, искрящемся в сотне ослепительных лучей — дробленые осколки стекла. Мелкие, точно песок, но достаточно крупные для того, чтобы… Чтобы…       Идея проникнуть в особняк под видом дератизаторов пришла в голову недоумка Джаспера так неожиданно, что сама Круэлла удивилась такой внезапной находчивости. Мысль же о том, чтобы подсыпать в бокал Баронессы крысиного яда или чего похуже, имела, скорее, побочный характер. Издержки психопатической личности, бесцеремонно вытеснявшей Эстеллу из собственного сознания.       Парням стоило отдать должное: они все сделали сами. Сами уложили здоровенного охранника и пару ничего не подозревавших официантов, и теперь, запакованные в форменные черно-белые костюмы (один из которых явно маломерил) сновали между рядами сиятельных гостей; сами растолкли стекло — ведь «крысиный яд не способен убить человека! по крайней мере, не сразу» — и подсыпали смертоносный иней в обозначенный чёрной лентой бокал. Тот, на котором красовалась белоснежная метка, предназначался ей. Находчивые изощрённые убийцы. А она-то считала их полными идиотами.       Круэлла тяжело сглатывает, когда Баронесса вдруг поднимается с места, едва заметным жестом приглашая проследовать за собой.       — Ты думаешь, я не узнáю тебя, девочка? — массивные двери закрываются за спиной, отрезая единственный путь к отступлению; шампанское колышется точно золотое море, облизывает стенки бокала в дрожащих руках Круэллы. — Дрянь.       Когда лицо обжигает хлесткая пощечина, она едва не разжимает пальцы.       — Я подобрала тебя на помойке, за шиворот вытащила из вороха безвкусного тряпья, которое этот идиот продавал в своём модном притоне, — голос хозяйки особняка не выражает даже презрения; может, она и впрямь не достойна его? — Я вручила тебе золотой билет. Тебе, маленькой замарашке с неуёмными амбициями… Это дорогой подарок. Но ты отказалась. Жаль. Ну же, сними свою маску: тебе уже нечего скрывать. А ведь из тебя вышел бы прок, Эстелла…       Губы Баронессы дрожат в едва заметной улыбке, — столь мимолётной, что ее запросто можно списать на игру света и тени в сумрачном кабинете, — и Круэлла покоряется: послушно оставляет бокалы на дубовой панели стола, занемевшими пальцами тянет за ленты резной маски. Искусно сотворенная безделушка падает к ногам, с глухим звуком раскалываясь на половинки. Прямо как её несчастное сознание. Это могло бы стать удачной шуткой, но…       — …но ты зубами вцепилась в кормящую руку, полагая, что сможешь обглодать ее до кости и остаться незамеченной? Какая дурость, — Баронесса пожимает плечами, скользнув быстрым взглядом по золотящемуся в тусклом освещении шампанскому. — Не думала, что ты настолько глупа. Игры закончились, девочка.       В голосе ее сквозит едва различимая тень раздражённой усталости. «Что ж, — Круэлла криво усмехается, — хотя бы что-то».