Ничего не значит

Катра просыпается одна, и это хорошо. Её тело так не считает — сначала оно в безумии мечется, не найдя стального тела, кошачьи инстинкты в ужасе от отсутствия привычного запаха обычного мыла из казарм, которое на ней почему-то ощущалось совсем по-другому, сначала она растерянно ощупывает руками простыни, а потом — вспышка, и она рычит, как дикий зверь, и когтями разрывает подушку. Хлопья летят в разные стороны, на секунду ей мерещится запах Адоры, но она принимает это как за досадную галлюцинацию, и выключает тупую пульсацию в груди, игнорируя то, как противно колет в глазах. Галлюцинации мешают стать сильнее, стать лучше. Хорошо, что она просыпается одна. — У тебя что, своей кровати нет? — ворчит Лонни, насмешливо хмыкая, и Катра тут же встаёт в оборонительную стойку. Лонни скрещивает руки на груди, смотря на неё как и всегда — свысока. — Заткнись, — беспомощно шипит Катра, чувствуя, как шерсть враждебно встаёт дыбом на загривке. Адора на это смеялась, называя её котёнком. Лонни на неё так и смотрит — как на котёнка. Катре хочется её придушить, потому что все они ведут себя как она, подражают ей, даже когда её здесь больше нет. Она в её голове, даже когда её нет — стала призраком в этих идиотских казармах. — А то что? Ручной зверёк Адоры может взбеситься? «Не смей произносить её имя!», — хочет взреветь Катра, хочет взбеситься, хочет надрать ей зад, как это делала всегда. Её тело подлетает быстро и бесшумно, в момент, она держит когти наготове, она буквально чувствует, как ядовитые нарывы в душе лопаются, грозя всё залить смолью, нефтью и чем-то ещё мерзким, и ей этого хочется — до ужаса хочется. Но Катра лишь задевает её плечом так, что она чуть не отлетает. — Адора в прошлом, — говорит она насмешливо, и в её голосе совсем не слышно никакой надломленности. Она может гордо задрать подбородок и сделать невозмутимый вид, когда это необходимо. Лонни фыркает ей в спину, стремясь задеть. Как обычно. Все они без внимательного надзора Адоры ведут себя так, как и должны были — пробивая её броню, нападая, пиная, наблюдая за тем, как она падает. Она должна твёрдо стоять на ногах. Никто здесь ей не друг. Она отпускает Лонни, но отрывается на Кайле. Она держит сопляка за шкирку, насмешливо посмеиваясь, чувствуя себя главной, чувствуя себя великолепно, всматриваясь в страх в его глазах, на его лице. Чужой страх — только это не даёт ей слететь с катушек. Она бьёт его поддых кулаком — не стесняясь, с садистской радостью встречая приятное нытьё костяшек, даже если это всего лишь мягкий живот мелкого Кайла. В голубых глазах отражается совсем другая голубизна, которая весело блестела в чужих глазах — точно также, когда она колотила её. Разница была лишь в том, что Адора с лёгкостью могла поколотить её в ответ, а потом взъерошить ей волосы, будто ничего не произошло. — Слабак, — мурчит она, отпуская его, и хочет уйти уже, как сопляк, откашливаясь, говорит вдруг: — Я… понимаю. Непросто тебе, когда Адора ушла. Ты скучаешь, — говорит сопляк, и Катра резко оборачивается, зрачки сужаются до тонкой полоски. В голубизне понимание — и это тоже было у Адоры, поэтому она возвращается, чтобы расцарапать ему лицо, борясь с желанием выколоть глаза. Она задыхается от ярости, даже когда её приводят к Царице Тьмы. — Девчонка ушла. Предала тебя. «Предала». Старуха всегда могла сделать больно так, что не выдохнуть, одной только фразой. Раньше она делала больно, разговаривая с ней как с ничтожеством, теперь методы другие. — Ты вторая. Всегда была второй. Без Адоры ты ничтожество. Катра рычит, кидаясь на Ведьму, впервые настолько не сдерживаясь. Ей плевать, убьют ли её, посадят в клетку, внутри ураган, ворох неконтролируемых мыслей, они сбивают с ног. Гнев-гнев-гнев-гнев. Она ненавидит старуху, ненавидит всех вокруг, ненавидит Адору, которая всегда была впереди, из-за которой её смешивали с грязью, ненавидит Адору, которая ерошила ей волосы, ненавидит Адору, которая пыталась защищать её от курсантов, ненавидит Адору, которая пахла мылом и собирала волосы в пучок, ненавидит Адору, которая ушла — ненавидит так сильно, что от слёз всё вокруг мутится. «Я не лягу сегодня туда», — с разъедающей капилляры злостью думает она, а потом снова складывается клубочком в место, где должны быть ноги Адоры. И дрожит, чувствуя, как время и пространство отбрасывают её назад, от Адоры, которая дерётся с роботами где-то в лесах — героическая, в идиотских золотых латах, и непостижимо далёкая. У Катры чувство, что у неё что-то вырвали из груди, что-то, что должно быть важным. Оно стучит всю жизнь, и ты его не замечаешь, а когда прекращает — ты умираешь, и ничего нельзя сделать. Сначала, когда её контроль не ослаблен, в своём мозгу она ведёт с ней озлобленные драки, не похожие на учебные. Она хватает её за волосы, колотит по лицу, по всему телу, исступленно крича ей в лицо, пытаясь перекричать укоризненный взгляд: «Я не герой, как ты, не герой, мне нравится быть плохой, мне нравится причинять всем боль!» «Мне это легко» «Но тебе было легче — уйти так, словно я ничего не значила, оставить меня здесь гнить, найти новых прихлебал, дурацкий меч, и делать свои героические дела» «Ну и катись» «Катись-катись-катись!» Она сжимает в кулаке простыню, трясясь, как осиновый лист. Всё правильно. Всё так, как и должно быть. Она ушла — теперь она может подняться выше с унизительного второго места. Стать лучше её. Ведь Катра ненавидела то, как из-за золотой девочки она оставалась в канализации с крысами. Она лучше неё, и всем это докажет. «Вот только», — кольнуло вдруг в пустоте за грудиной, — «пусть бы ты была и первой, но здесь». * * * — Не трогай меня, — шипит по-кошачьи, когда чужие пальцы ложатся ей на голову и ерошат волосы. Шипит, но беззлобно, не вырываясь даже. И Адора смеётся, и Катра исподлобья смотрит на её шею. — А то что? Котёнок меня укусит? По-моему, тебе нужен намордник, э-эй! Она не успевает договорить, потому что Катра по привычке валит её на пол — несдержанно, импульсивно, играючи, но сильнее, чем нужно, и Адора ударяется головой о пол. Катра внимательно наблюдает за тем, как она морщит лоб, а потом снова смеётся и чуть не ослепляет небесными глазами. Адора смотрит внимательно, как никто не смотрит здесь на Катру — слишком мягко, слишком лучисто, с топлёной нежностью, будто она действительно была не взбесившейся кошкой, а маленьким милым котёнком, и Катра отводит взгляд. — Нет, не смущайся, не отворачивайся! — тихо говорит Адора (и этот тихий голос заставляет шерсть на загривке встать дыбом), улыбаясь, и совершенно бесстрашно поворачивает её лицо к себе, чуть поглаживая скулу. У Катры вспыхивают щёки, вспыхивает шея, и она легонько кусает острыми клыками палец Адоры, наказывая. С вызовом глядя на неё. Ну, и что ещё ты сделаешь? Чмокнешь меня в нос, как маленькую? Нельзя меня трогать! Адора выдыхает с восторгом и облизывает губы. Они замирают, глядя друг на друга, и в воздухе ощущается что-то помимо отходов Зоны страха — будто кто-то включил электрическую проволоку и пустил ток между ними. Тело Катры напрягается в каких-то неведомых ей доселе инстинктах, и привычная паника, заставляющая её шипеть и царапаться, заставляет сердце биться сильнее. Эта паника порой заставляла её задыхаться, когда она смотрела на Адору. Та смеялась, ничего не замечая. Катре бы слезть с неё, сбежать, но она поступает так же, как и всегда в непонятных ситуациях — ровно наоборот тому, как правильно. — Ты сильно на меня разозлишься? — улыбается вдруг шаловливо Адора, снова светясь глазами, как и всегда, когда она решала побесить Катру, дразня котёнком или ненужными прикосновениями. Катра хочет выпалить: «да», но не успевает: Адора приподнимается и целует её, и жар окутывает её всю, и она снова задыхается. Адора целует её больше сдержанно, проверяя что-то, осторожно, методично, спокойно — словно она на своих любимых тренировках, скользит сухими губами по Катриным. Катра замирает. Адора уже хочет отстраниться, но Катра, запаниковав от этого, вдруг отвечает — слегка неуклюже, неумело, но по-своему, импульсивно, резковато, запрещая ей отстраняться, умоляя этого не делать. Она легонько прикусывает ей губы, и Адора со стоном выдыхает. У Катры кружится голова. Она не хочет быть слишком нежной нюней, целует порывисто, но вопреки всему, её пальцы легонько движутся по впалому животу Адоры и её рёбрам, пересчитывая каждое. Она не может дышать, глядя на то, как Адора закрывает глаза, её ресницы трепещут, глядя на то, как она откидывает голову назад, доверчиво открывая ей шею. И Катра сначала припадает к коже губами, а потом, не сдержавшись, всё же прикусывает, чувствуя, как бешено бьётся венка под губами. Адора самоуверенно улыбается, глядя на неё из-под ресниц: — Видимо, не разозлишься. Как всегда — идеальная. Как всегда, самая лучшая и уверенная в своём совершенстве. Катру это всегда сводило с ума. Но сейчас она противно-беспомощна, удивительно-беспомощна, приятно-беспомощна. Адора говорит ей, что она красивая, Адора смотрит на неё с восхищением, а через неделю она находит меч, всё распадается на куски, мир трещит по швам, она отказывается возвращаться в Орду, они на разных сторонах, и Адора смотрит на неё так, будто этого совершенно не помнит. Адора плачет, а потом идёт к своим друзьям как ни в чём не бывало, и Катру будто бьют в живот. Это от того больнее, что неожиданно. Обычно бьёт она. Катре хочется выжечь каждый уголок своего тела, которого она касалась. * * * Сквозь сон она слышит чужой смех, чужие голоса. — Она опять спит на её кровати! Как ребёнок! Правильно Царица Теней говорит, что она и волоска Адоры не стоит. Катра резко вскакивает с кровати, сжимая руки в кулаки, готовая драться. Она скалится, рычит. Взгляды — насмешливые, презрительные — сжимают её со всех сторон, они говорят что-то, смотрят так, будто её раздели, будто вытащили её наружу, как Адора, и боги! Хватит Адоры! К чертям Адору! Катра больше не справляется со всем этим к Адоре — этого так много, что оно выплёскивается необузданной, исступленной, бешеной яростью. И она ломается напололам, как деревянная палка, которая держалась на соплях слишком долго. — Хватит! Адоры! — орёт она и лезет кулаками в толпу. Они не справляются даже втроём. Она царапает их животы, чуть не вытаскивая кишки наружу, оставляет синяки, запинывает по рёбрам до хрипов, представляя на их месте только одну. — Я не её зверёк, я лучше неё! В этот момент пропасть звенит так сильно, что Катра впервые ощущает это предельно ясным — они на разных сторонах. Сплёвывая кровь на пол, держась за стены и уперив невидящий, горящий взгляд в пол она понимает, что Адоры нет. Адоры не будет. Адора ей не нужна. Никто не нужен. Она отрывает последнюю ниточку, с радостью встречая пустоту внутри. Она лучше Адоры, и она уничтожит её.