8 лет в коробке, посреди тайги.

Весь последующий день меня никто не трогал, я просто лежал и плакал. Очень, очень много... Слезы никак не могли остановиться, я ныл, скулил и извивался, я словно был в бреду. Было больно как физически, так и морально, было ощущение собственной бесполезности и беспомощности, отчаяния, что пожирало изнутри. Пальцами я крепко держал ткань подушки, затыкал себе уши, выл, вскрикивал, взвизгивал, но никто не останавливал меня. Я продолжал дёргаться, плакать, дергать себе волосы и ногтями впиваться в кожу, оставляя красные полосы, что после стали покрываться точечными синячками... Пока не успокоился в один момент. Я вымотался, смотрел пусто в потолок, отдышивался и только сейчас мог почувствовать, что я сделал с собой: шея болит от ногтей, в руках осталось немного прядей волос, предплечья красные, как и грудь, с небольшими синяками, а ногти на пальцах рук поломались. Было больно, но душевно стало немного легче. Даже не могу сказать, сколько длилась эта моя истерия, но она, как разрядка, мне была жизненно необходима. Я был словно подстреленная птица, изнеженно в боли валялся на кровати, изнеможденно прикрыв бледные веки. Тихо взвыв, я изгибаюсь... Давай, Польша, тебе нужно немедленно уходить отсюда. Я сполз с кровати, в моем сердце зародилась наисильнейшая буря отрицания. Мои руки прогибались под мной, как и ноги, а сломанная нога сильно заболела, когда я встал на нее, заставляя меня закусить губу и сквозь боль ковылять до забитого окна. Пальцы впивались и долбились в доски, дёргали гвозди, ногти ломались, срывались под мясо в кровь. Пожалуйста, хоть кто-нибудь, помогите мне! В мою комнату начал доходить запах оттаявших гниющих трупов. Я слышал, как они скребут в кладовке, как винят меня и говорят мне придти и посмотреть, что с ними. Их гниющие руки сочаться через пол, тянутся к моим ногам, я чувствую омерзительный запах. Живот скрутило, из носа потекла кровь, голова начала пустеть, перед глазами чернеть. Большие руки взяли меня словно невесту и уложили обратно на кровать. Опомнившись, я дико посмотрел на Рейха, что был в моей комнате. Оказывается, меня вырвало, когда он меня подобрал. Я не знаю, почему я так себя веду... Как будто я задыхаюсь под толщей воды. Словно медленно умираю, гнию, исчезаю. Когда все это кончится? Я вновь заплакал, окровавленными руками с пульсирующими от сорванных ногтей пальцами прикрывая глаза от мужчины, тихо хныча. Он не выглядел злым, скорее недовольным. Аккуратно присев около меня, он уж слишком нежно начал гладить по моему плачу и предплечью, слегка притягивая к себе, прикрыв глаза на половину, своим холодным взглядом всматриваясь в сам мой мозг. Его сухие губы касаются моего лба, меряя температуру, руки грубо сжимают слабое тело. Тихо хмыкнув себе что-то под нос, он укладывает меня обратно, а меня не прекращает кружить: голова идёт кругом, но дышать очень тяжело, словно я вновь задыхаюсь и кто-то плотно сел мне на грудь. Хрепя, я хватаюсь негнущимися пальцами за руку Рейха, берусь за свою шею, перед глазами белая пелена. Я отключаюсь, все ещё не понимая, что тогда произошло. Оклемался я в зале, Рейх открыл окно, а рядом сидела Эмбер. Свет бил сквозь распахнутое окно и ветер дул, кошмаря шторы и сдувая повсюду месяцовую пыль. Рейх недовольно стоял у окна, сложив руки у груди, оглядывая то меня, то девочку. Глаза его то дико округлялись, то с силой щурились. Тогда то я и увидел разницу отношения мужчины ко мне и Эмбер... Хоть я и знал, что он ее бьёт, я никогда не мог застать их за этим. Эмбер делала мне укол от жара, хоть ее руки и тряслись, а я с глупости вскрикнул, когда игла немного неправильно вошла в меня. Тут же Эмбер слетает со стула от удара и громко падает на пол, вся сжавшись, закрыв голову руками и поджав колени к лицу. Я даже видел, как ее тело начало обильно трястись. Рейх же резко выдернул из меня шприц, бросая в нее и хватая меня за плечи, резко заставляя сесть. На его лбу вздулась вена, а лицо было красным, как помидор. Прижавшись лбом к моему, я почувствовал, как он взмок, тяжело дыша. Руки нервно мяли мои плечи, словно в приступе страсти. Я остолбенел, мои глаза глядели вникуда. Даже не дышал. -"Польша, милая моя, ты же знаешь что я тебя люблю? Я больше всех тебя люблю. Никому не позволю сделать больно. Ты моя принцесса. Ты моя королева. Ты моя любимая. Ты знала? Я люблю тебя, моя любимая. Я так люблю тебя. Ты любишь меня? Я люблю тебя. Очень люблю..." И целует меня, проникая языком в мой рот, все так же не закрывая глаза. Что происходит? Руки его с плеч перешли чуть ниже, сминая грудь, пальцами немного оттягивая соски, скручивая их и проходя по плоскому животу, грубо и несдержанно вдавливая пальцы в упругую кожу. Дышать страшно, я не думаю, что могу что-то чувствовать так, словно это происходит со мной. Он прижал меня к спинке дивана, не позволяя дернутся, взяв меня одной рукой за горло, не прекращая поцелуй. Рука его сжималась, мне казалось, что моя шея сломается. Я был в оцепенении, но после начал мычать, пытаться кричать... В моей голове было ноль мыслей, я словно начал сопротивляться на автомате, все доходило до меня с непосильным трудом, и вот мои ноги раздвинуты. Снова. Его руки трогают меня там, где не должны, его руки делают то, что не должны. Грязный язык проходит по моим зубам, я чувствую яркий вкус нечищеных зубов, алкоголя и завтрака. Вновь хочется выблевать наружу. В голову не приходят даже молитвы Господу. Тело глубоко вздрагивает, воздуха становится все меньше, голова болит сильнее, стало ужасно страшно. Зацепляю взглядом Эмбер, но та лишь пялиться в спину Рейха, словно статуя, даже не пытаясь что-то сделать. Взгляд ее пуст, не выражает ни капли сочувствия, а ее рука тянется к своей промежности. Только сейчас, в такой ситуации спустя некоторое время ко мне приходит осознание того, в каком дурдоме я оказался. И это сломало меня немного больше, чем раньше. Мне никто не сможет помочь, только я должен заниматься своим спасением... Здесь нет ни друзей, ни любимых, по крайней мере живых или настоящих. Хочется укрыться вновь в тени банки, прижаться к ней, заплакать, почувствовать ее обжигающе холодное, но ласковое понимание, где меня никто не тронет. Мама! По щекам катяться слезы, когда перед глазами появляется черная пелена, мой желудок сворачивается в трубочку, но я из последних сил стараюсь не давать рвоте выход наружу, но я не уследил за нижней частью тела. Когда рейх трогал меня там, он наверное думал что я... Закончил, так сказать, прости меня Господи. Но я обмочился от страха и того, что не мог себя контролировать. Рейх отстранился, посмотрев вниз и в нетерпении срывая с меня рубашку, убирая с мокрого места. Теперь я был полностью голый. Он положил меня на живот, пока я старался нормально вдохнуть воздуха, кашлял, он тёрся о меня сзади, не снимая штанов. В начале я не понял, что происходит, а после впал в истерику вновь, как в комнате, заверещав и хватаясь за волосы, дергаясь и извиваясь, закусывая иногда пальцы до крови и вырывая небольшие клочки волос и своих, и Рейха. Сопли из носа, почти пена из рта, слезы из глаз - Рейх эакулировал на этот коктейль. В буквальном смысле... Мне на лицо, вжимая его в диван и так же прижав мои руки. Это было так ужасно. Сперма заливалась мне в глаза, в нос, она воняла и была едкой, липкой, скользкой, но подсыхала. О боже, о боже мой. Мне так плохо даже писать об этом. Я так жалею, что нет возможности стереть мне об этом воспоминания. Эта грязная сперма навсегда останется на моем лице, она все ещё в моих глазах, она у меня в носу и внутри меня. Я ненавижу процесс совокупления и все, что с ним связано. Это так ужасно, так ужасно... Так мерзко, так больно. Я словно вновь и вновь переживаю травму раз за разом, когда вспоминаю об этом. Каждый раз как первый, каждый раз бьёт током, каждый раз отрезвляет. Хочется кричать, вырвать глаза, изуродовать лицо, снять кожу с тела, наконец-то отмыться от того, что было. Каждый раз, что я пишу, вызывает у меня новый приступ истерики, даже после той терапии, что я прошел. Все что угодно, связанное с соитием вызывает нешуточную панику. Когда у меня эрекция, даже на самое откровенное и направляющее на получение удовольствия, мне все равно хочется умереть от омерзения, которое я испытываю к самому себе. Я был девочкой для него, но трогали меня как женщину, хоть я и был всего лишь мальчиком. Мне стыдно перед отцом, что я такой, хоть он и говорил, что он никогда не винил меня в том, что произошло, ведь он мой отец. Мой отец... Мой папа... Что он любит меня. Он говорил что любит меня! Они все говорили что любят меня! Нет, нет, умоляю, я так больше не могу! Я не могу! "Моя любимая девочка всегда была вкусной. Девочка правильно ест, ест то, что ей нужно. Ест то, что я ей дам. Она гордиться мной, я уверен в этом, ведь моя мама тоже мной гордилась. Она такая невинная на вид. Моя мама не была невинной. На улице много раз я смотрел, как очень молодые девочки на улице поднимают свои платья для мужчин, а те с интересом наблюдают. Мужчины всегда были с ножами. Они потом доставали свой член и аккуратно сували их в девочек, а шеи их резали, что оттуда все лилось фонтаном. Мужчины облизывали их, прыгали и ложились на них. Писи девочек были синие после, Я жадно прижимался к ним лицом, ощущал языком немного солоноватый вкус молодой девушки, трогал небольшую грудь, сжимал в руке, тихо стонал и копошился рукой в ране, оставленной мерзавцами, губами целовал и смаковал испорченный вкус. Всхлипывая, я с тихим воем изливался на тело, привлекая собак. Я никогда их не любил. Они любили девочек больше меня, они их ели, но я научился поедать маленькие тела быстрее их. Мама гордилась мной? Правда, мама? Я так скучаю по тебе, пожалуйста, вспомни! Польша, милая Польша не выпускает тебя! Или же то и есть ты? Придуриваешься. Ничего, когда наша любовь станет физическим величием, ты поймёшь ее настоящую значимость и вес отношений. Здоровые. Свежие. Вкусные. Сегодня два, девочка отца не ранила, Мари делает все правильно. Мари никто больше не любит, так как я, и она это знает. Но и я ее не люблю. Но она этого не знает. Она жадно сосет мой член, прилипает к нему грязными от пола губами, задыхается, ее рвет прямо на него, но она не прекращает, проглатыва все обратно, а после вновь вываливая, что даже из носа потекло. От нее пахнет кислым пирогом с капустой, ни от кого так мерзко не пахло, как от ее небольшого тела. Кто она была? Дочь врача. Отец любил ее как жену, она любила его, но любил он больно и вредно, что она уже никогда не смогла стать прежней. Как давно она стала женщиной? Когда появилась. Худшее мясо, что я помню. Срезав с ее запястья, меня вырвало, она была пропитана грехом, как и любая другая женщина. Даже моя мать была пропитана грехом, но Польша, казалось, не была подвержена ему. Ее тело было чистым, я помню её скользкий вкусный язык, я лазию в ее ротике и немного смущённо лезу в ее трусики руками... Я так смущён рядом с ней." Космос все такой же тихий. Просто лежу, а в моих руках пастуший посох. Нету ни боли, ни страха, здесь я счастлив. Я и забыл, что было раньше, здесь не было ни времени, ни настоящего, ни прошлого, даже будущего. Здесь есть я, космос и мои милые пушистые овечки. Они бегают вокруг меня, едят траву, а я на них катаюсь. И мне никто не был нужен. Никто. Совсем-совсем. Даже взрослый, я же итак хорошо справлялся со скотом сам. Папа всегда говорил, что я ещё маленький и не смышлёный, чтобы работать со скотом. Овечки ходили туда-сюда, ели травку и ходили вокруг меня, весело блея. Прикрыв глаза, я лежу на траве, а у меня во рту соломинка. На голове соломенная шляпа, а из одежды на мне длинный кофтан, а все остальное тело, кроме головы, покрыто чем-то черным. Вздохнув, я чувствую запах овец. Одежда защищает меня, через нее никто не сможет прикоснуться ко мне. Проблема же в одежде? Я был неправильно одет? Это не был мой выбор. Выбор чего? Где это, неправильно? Я не знаю. Вздыхая, я лежу на траве с закрытыми глазами. Во рту у меня соломинка, на теле кафтан и черная одежда, а вокруг меня ходят, весело щипают траву и блеят овцы. Им всегда интересно с самими собой, ведь все - родственники и друзья. Они любят друг друга. Они целуются друг с другом, но не трогают. Целуются нежно, еле касаясь губами, так по не земному. Они летали вместе, они любили друг друга. Они уходят от меня. Я не их семья, хотя я им и кричу. Я один, а во рту больше нет соломинки, теперь я без одежды. Опять. Космос тухнет, я не вижу больше своих рук, становится страшно, я вновь чувствую боль и вижу, как сзади течет кровь. Чья она? Я не хочу знать... Я быстрее дышу, собственная рука невольно двигается на моем же органе, во рту кусок рубашки, который я сжимаю зубами и не даю себе кричать, тело невольно вздрагивает, пока это происходит. Рейх двигает телом Эмбер, между ног кровь. Пахнет вкусно. Хочется есть.