Про уродов и людей

Тот, кто превращает себя в животное, освобождается от боли человеческого бытия. Доктор Джонсон

Когда он приехал назад из деревни, в доме, у дома была пустота; картина идиллической тиши. Он приготовил ужин и поел во дворе. Его одиночество приятно звенело, он слушал вечерний лес и свой спокойный стук сердца. Им с Виктором доводилось расставаться на дни, на недели, на месяцы. Конечно, он скучал по нему, но иногда, примеряя одинокую жизнь, он находил, что она ему в пору. Если от кого и можно устать, то от его брата. Логан сидел на крыльце с бутылкой, золотистые сгустки виски сладко обжигали язык, голубоватый дым от сигары трепал ветерок. Вдалеке завыл волк — это было похоже на отрывистый смех. После этого опять пришла тишина; он озирал ее и был с нею един. Мир покрылся непроницаемой тьмой, потом вылезли звезды и узенький месяц, уволокли темноту. Он разглядывал рассеянное серебро в вышине и ни о чем не думал. Вдруг выплеснулась белизна, потом она порозовела, побагровела, и вот уже над облаками перекатывается с треском неоновая зелень, захлестнувшая весь небосвод. Сколько раз он наблюдал полярное сияние, и все же у него перехватило дух. Он вспомнил, как небеса пылали над лесом, где он прятался с Виктором в детстве. Он спросил брата, почему небо озаряется дивным мерцающим светом, который он видит даже в ненастье (позже он узнал, что люди не видят северный свет за тучами, их зрение намного слабее). Виктор ответил: — Отец говорил, что это делает Бог. Его голос прозвучал неуверенно, и Логан на него покосился. — А что думаешь ты? — Знаешь, как в жару кажется, что воздух тает и как бы дрожит над землей? Я думаю, это что-то в таком же роде. Что-то есть в воздухе, чего мы не видим. Только не здесь, — он повел вокруг когтистой рукой, — а в самой выси. Логан с восторгом на него посмотрел. Этот простой мальчишка (он еще не приучился думать о нем как о брате) знал много интересных вещей не из книг, а из своих наблюдений. — А почему воздух тает? — спросил он. Виктор завел глаза в зеленое небо и велел ему спать. Он может быть таким умным, когда он не сумасшедший. Даже слишком. Врет он как дышит. И всегда у него куча уловок в рукаве. Сейчас он исчез, чтобы заставить о нем волноваться, конечно же. Поволнуюсь и скажу ему: ладно, давай поехали в ебучий Вьетнам, пока ты совсем не спятил. Я же не хочу тебя потерять, я же люблю тебя, бла-бла-бла. Перебьется. И насчет большой любви… После того, как он столько времени меня разъебывал в мясо, после миллиона человек, которых он перетрахал, после этой несчастной девчонки… Я не особенно таю от нежных чувств. В основном, когда я сейчас на него смотрю, мне охота его отпиздить, чтобы он не очнулся. Господи, я даже начал отца понимать. Я бы тоже его сейчас на цепь посадил, пока он не перебесится… Логан перестелил белье на кровати, с наслаждением лег на чистом, без расползшихся по светлому хлопку жестких бурых пятен высохшей крови. Казалось бы, существо из семейства кошачьих должно быть чистюлей. Ни черта подобного, особенно, когда в нем преобладало животное. Окружающий мир становился для Виктора досадной помехой во всем, что нельзя выебать, убить или съесть. Логан перевернулся со спины на бок просто, чтобы почувствовать свежую ткань своей кожей. Если он отправится на поиски брата, то уже завтра. Или может быть, послезавтра. Его запах пропитал дом, и Логан почти мог представить Виктора здесь. Что он делает? Пытается выебать его, убить или съесть. И не обязательно в этом порядке. — К черту тебя, — пробормотал он, зевая. — Гуляй сам по себе, котик… Прогулка может и затянуться. В помраченном состоянии Виктор может не вспомнить, куда ему возвращаться. Так ему и надо. Злорадство изогнуло уголки его губ. Мысль так его воодушевила, что он впервые за долгое время испытал сексуальный позыв. Обычно у него не было с этим проблем, но когда тебя постоянно грубо трахают, разрывая на части, как-то не очень стоит. В отместку он попытался вообразить девицу. Появилась размытая ксерокопия воспоминания: какая-то стриптизерша в довольно шикарном клубе, то ли в Торонто в тридцатые, то ли в Нью-Йорке в конце пятидесятых… Хорошие груди и задница, пошлые чулки в сетку. Что еще нужно. Он сунул руку вниз живота, потом подумал, что запачкает чистое постельное белье и убрал пальцы. Ленивая мысль: может, встать подрочить под душем? Хотя зачем это делать в ванной, кто его услышит? Дом пуст. А если бы не было пусто, Виктора можно было не стесняться. Логан делал это тайком лишь в ранней юности, до того, как они переспали. И представлял своего брата. Его запах, серебряный взгляд исподлобья, такой тяжелый, опасный и хищный. Его сильное быстрое тело, движения дикого зверя. Их сходство и их различие. Даже его руки с длинными жесткими пальцами, увенчанными самыми уродливыми в мире ногтями. Самыми уродливыми, но таких больше не было ни у кого. Они встречали других мутантов, даже тех, кто не был похож на homo sapiens, красивых и безобразных. Но лишь они казались зверями в человеческой плоти. Только их одарили или прокляли таким зрением, нюхом, инстинктом. Почему они отличались от остальных? Почему отличались друг от друга? Дело в матери, которую они не делили? — Ну, отлично, — проворчал он. — Разок можно подумать о чем-то другом, а я все равно думаю про ублюдка. И его член поднялся. Логан со злостью обхватил себя рукой, с силой толкнулся в кулак. Он мог увидеть косую ухмылку своего брата, проблеск его клыков. Брови приподняты в притворном удивлении. — Что такое, Джимми? Ты все еще воображаешь меня, когда дрочишь? Он засмеялся. — Или ты думал, что я не знал? Как мой маленький братик трогал себя, представляя, что это делаю я? Мои уродливые когти и твой хорошенький розовый член… — Иди на хуй, — воздух с шипением вышел сквозь зубы. — В следующий раз я заткну тебя этим. Постоишь на коленях передо мной, я заставлю тебя давиться… Его смех снова растворяет деревянную тишину в пустом доме. — Детка, в моем горле больше мускулов, чем у других во всем теле. Можешь трахнуть мою глотку, когда захочешь. Можешь разорвать меня, если захочешь. Я воскресну. Глаза — веселое серебро. — Меня нельзя унизить и пристыдить. Это возможно лишь с теми, кто хочет походить на других. А я не хочу. Ты помнишь, как я сосал на улицах хуи, чтобы для нас заработать? Некоторым нравилось меня оскорблять. И ты знаешь, что? Мне было плевать с первого до последнего дня. Когда они начали меня слишком сильно бесить, я решил, что мне проще их убивать и забирать у них деньги. Начал с того мудака, который нассал мне в рот… Моя первая кровь. Кажется, мне было тринадцать. Но ты меня опередил. Хотя я иногда жалею, что это случилось так быстро. До того, как мы с тобой получше узнали друг друга. Он ухмыляется, и, честное слово, Логан никогда не видел уличной шлюхи с таким распутным выражением, как у него. — Сказать тебе о моей фантазии, когда я дрочу? Я представляю, как бы ублюдок подох от злости, увидев тебя подо мной. Чудовище ебет его настоящего сына. Он ведь не знал, что ты такой же, как я. Он думал, что ты нормальный… Тяжелое тело опускается рядом, словно жаркая тень. Когти Виктора ласкают и ранят его шею, плечи, живот… — Или даже слаще, детка, — мурлычет Виктор ему в ухо. — Представляешь, как мы могли бы убить его вместе? Вот эта влажная мечта по мне… А потом я бы трахнул тебя. И ты бы позволил мне… Ты бы кончил для меня, детка? Кончил бы сильнее всего с моим членом в твоей заднице, с моей кровью на твоих губах, рядом с трупом нашего папочки? Логан задыхается, сердце гулко колотит о ребра, корки пота застывают на коже. — Вся боль снаружи, — шепчет его брат. — Зачем ты ее впускаешь? Ты впускаешь ее, как вампира, и она тебя опустошает… — Это иллюзия, — шепчет он. — Весь их глупый крошечный мир, который они не могут поделить между собой, год за годом, война за войной. Ты беспокоишься за них больше, чем они беспокоятся о себе. Ты их жалеешь сильнее, чем они жалеют себя. Оставь эту работу их Богу, или они распнут и тебя. Я не хочу, чтобы это случилось. Я люблю тебя, детка. Смотри, как я сильно тебя люблю… Коготь проводит по отяжелевшей мошонке; Логан рычит, темнота взрывается красным. Время, забрызганное кровью, на миг каменеет. Мурлыканье — как настоящее — шершаво гладит лицо: — Вот так, младший брат… Сперма орошает его гениталии в пробелах между ударами сердца, и он обнажает зубы, почти уверенный, что жесткий тигриный язык захватит его рот в собственническом поцелуе, слижет липкую жидкость с ладони, пометит его слюной. Он сразу вылетел в сон, но провел ночь беспокойно. В полумрак забытья стучались вопросы. Где он шляется? Не успел ли чего-нибудь натворить? Не убил ли кого-то? Виктор не вернулся на следующий день. Логан починил душ, чтобы себя занять, а к вечеру отправился на его поиски. Обнаружить его дорогу сначала было легко: запах его брата пока был сильный, за собой он оставил вереницу следов — смятую ладонями и ступнями траву, сломанные кусты, борозды от когтей на коре. Логан шел всю ночь, его тихая охотничья походка вливалась в мелодию леса. Ему попался старый капкан, расставленный несколько десятилетий назад, судя по тому, как проржавело железо. В его металлических челюстях догнивал лисий скелет. Логан потратил время, чтобы сломать эту дрянь, и в нее бы больше никто не угодил. Он ненавидел подлые приемы ловли зверей — одна из самых тошнотворных человеческих черт, он даже плюнул. На рассвете, когда горизонт еще не побелел, он нашел лося, освежеванного наполовину; по бокам вмятины от зубов и клыков. Логан насупился. — Опять ел прямо с туши… Наступил серый день без теней, лес обильнее вымостило темнотой. Вдруг хлестнул ливень, вымочивший его до нитки, и Логан лишился ориентировки. Запах и следы с земли смыло, а когтей он больше не находил, будто Виктор решил от него спрятаться. Лес засиял лакунами, Логан сбился с пути, пошел вроде бы на запах, но тот его обманул. Он свернул не в ту сторону и вернулся на прежнее место лишь через пять часов. Завеса дождя раздвинулась, земля и зелень немного обсохли. Он принюхивался через каждые десять шагов и вновь поймал след, ведший к озеру, вздымавшему сырой и холодный ветер. К закату (красные сполохи на влажной листве) его силы иссякли, и он устроил привал. Через пару полудремотных часов он побрел дальше. Какой-то импульс велел ему поторопиться. Бог его знает, этого психа, что если он прямо сейчас забывает его и себя? Что, если тогда его разум станет невозможно вернуть? Он нашел его на исходе третьего дня, рядом с волчьим лежбищем. Виктор перебил матерых волков и волчиц, молодняк, даже самых мелких. Сгреб их туши и улегся на них, устроив себе подобие трона. Ему тоже досталось. Мелкие раны, если он получил их, зажили. Но его правое ухо отгрызли, и оно еще не восстановилось, а левый бок был искусан так сильно, что Логан увидел его мясо, содранное до ребер. Сердце, кишки и прочий внутренний механизм вроде бы был в порядке. Он выглядел частью пещерного, звериного мира, словно сошедший с наскальных рисунков: налитая силой громадная плоть в просеках крови, грязи и масляно блестящего пота. Боевая раскраска для ночного вытья у костров, плясок с каменными топорами и сказок о зверо-богах. Между его голой кожей и зеленым полярным сиянием поднимался пар; его тело было жарче обычного, а сейчас оно было раскалено; его ярость наконец-то насытилась. Минут пять (может быть, дольше) Логан разглядывал лишенное разума существо, зарывшееся среди пыльных шкур. Минут пять (может быть, дольше) он думал: возможно, пришло его время. Виктор всегда говорил, что это однажды с ними случится. Человек потонет, останется зверь: клыки, когти, ярость. Многое ли он потеряет? Он не любил людей, он не стал бы о них жалеть, даже о тех, кто умел мыслить, нанизывал красиво слова, сочленял знаки в формулы, изобретал лекарства, машины, космические корабли (и оружие, которое уничтожает, и яд, разъедающий почву). Их было так мало, они тоже тонули среди тех, кого его брат называл «мясом». Мясо создано лишь для охоты. Он к ним так безразличен, что убийство не оставляет в нем следа; его душа поглощает их смерти, не сблевывая. Логан знал о нем самое важное: он не может принять их законов, запрещающих им быть собой, запрещающих их звериную радость. Мир отторгает их, даже их любовь (если это любовь) для человека — уродство. Логан вглядывался в серое шкур и думал, что так может быть лучше для всех… Только я не готов. Он приблизился; травяные покровы заглушили шаги. Нос изрезало зловоние падали, и он поморщился. Виктор или глубоко спал, или так погрузился в оцепенение, что не заметил его. Он заворошился, только когда Логан очутился в паре шагов. — Привет… Веточка хрустнула под подошвой, разнеся эхо. Виктор дернул плечом. Кипучий жар его тела усилился, но он все еще не открыл глаз. Еще шаг, и в горле Виктора родился рык. Еще шаг, и рычание оторвалось от его губ (окровавленных, в клочьях густой серой шерсти). — Это я, — сказал Логан, опускаясь рядом с ним на колени. Он произнес это тихо, но голос шел от кишок. — Я пришел за тобой… Шепот застрял в его глотке и вышел невнятным хрипом. Его внутренности задрожали, когда он вытянул руку, чтобы коснуться его плеча. Виктор оскалил зубы, но не издал рыка. Логан склонился ниже, к лоскутам его уха (он видел хрящи, медленно обраставшие мясом). — Посмотри на меня, — он прижал к его плечу пальцы. Зрение словно бы сузилось; щека, ухо, волосы. Наконец Виктор открыл глаза без зрачка — отражение лесной темноты, и неоновой зелени неба, и серебряных сколов звезд. Логан погладил его по шее; рычание раздалось под ладонью, но не сердитое, а скорее довольное. — Посмотри, — повторил он. Виктор слегка перевернулся, сдвинув в воздухе ужасную мертвецкую вонь. Логан стиснул зубы, но не поморщился. Провел кончиками пальцев по рельефу щетины, скользнул к его рту (надеюсь, он не откусит), задержался в уголке губ, где трескалась засохшая кровь. Долго изучал этот шрифт Брайля своими пальцами, но глаза его брата оставались зеркалом мира, без него самого. Он растоптал ростки страха. Он посмотрел вверх, в зеленые переливы. — Почему небо зеленое? — сказал он. — Объяснишь мне? Ты когда-то говорил мне, но я забыл… Виктор пошевелился, Логан не отстранил руки. — Помнишь, когда ты мне про это рассказывал? — он продолжал ровно, как простой разговор. — Мы были детьми. Ты был неграмотным мальчишкой, сыном слуги. И ты понимал, что в воздухе есть невидимые частицы. Ты не умел читать, но умел разводить камнями огонь. Ты умел ошкуривать зверя. Ты умел прятать следы и спать на деревьях. Ты себя продавал на улицах. Ты таскал тяжести, когда находил работу. Все думали: как ты в пятнадцать лет таскаешь мешки с углем, которые не поднимет взрослый мужик?.. Я был бесполезен, и я был бесполезен годами. Я иногда думал: почему ты не бросишь меня? Но ты меня не бросал… Виктор приоткрыл рот и негромко прорычал. Он мотнул подбородком, видимо, осознавая, что не может нащупать пока дара речи. — Вернись, — сказал Логан; сердце сжалось, потом быстро заколотилось. — Давай скорее, я жду. Его брат моргнул, и зрачки разрослись. — Я люблю тебя, — сказал Логан. — Даже таким. Но я хочу, чтобы ты вернулся. Может, ты прав, и лет через сто или двести мы станем такими. Но пока слишком рано. Виктор вздрогнул, тяжело задышал. Он приподнялся на локтях. Логан приковал себя к его коже и не убирал ладони. — Давай, давай, — поторопил он. — Пошли нахуй с этой волчьей могилы. Здесь пиздец, как воняет. Не поверю, что ты не чуешь. Он погладил его по щеке. Во взгляде проступило узнавание. Снова моргание и медленное-медленное открывание рта. — Ты? — это еще было почти что рычание. Черная кровь в дыхании. — Ну а кто еще, — рубанул Логан. — Какой другой дурак за тобой потащится в долбанную тундру. Я тебя трое суток искал. Ты довольно ловко спрятал следы. Пошел по воде, потом пробирался по деревьям. Я не знал, что мы играем в ебучих волчат и белочек. [1] Белочка из тебя так себе, слишком много веток сломал. А чего ты так прятался-то? Боялся, что я приду? Не хотел меня больше видеть? Ну не повезло тебе. Ты так уютно устроился среди своих четвероногих друзей, а я хочу тебя видеть. Как тебе такое великое счастье? В мыслях: о боже. Надеюсь, сладкая музыка моего голоса вернет его на тропки человеческой речи. Кажется, я таких длинных монологов никогда в жизни не произносил… Он стал ждать. От напряжения свело челюсть. Глаза Виктора прояснились, появился отблеск веселья. — Соскучился? Оттиснулось хрипло, но четко. — Немножко, — ответил Логан. — Дом стал слишком чистым. Простыни не порваны. Из меня кишки не вываливаются. Ну знаешь, вся эта ваниль. [2] Виктор фыркнул. Сердце постепенно успокаивалось. Логан опять вздохнул, глубоко, и встал на ноги. Протянул ему руку. — Вставай. Он повел брата прочь со звериного кладбища. Пару недель спустя они были в Америке, поставили подписи на пунктирной линии. Четыре года. Они шли по городу, в парке была демонстрация хиппи, в глазах рябило от цветов и антивоенных плакатов. Они там чумели от любви, скандировали лозунги, песни. Жизнь и вещества расширяли им вены. — «Неужели ты не хочешь кого-то полюбить? Неужели тебе никто не нужен для любви? Не хочется ли тебе полюбить кого-то по-настоящему? Тебе лучше найти такого человека!» [3] День был ясный, солнце пробегало по золоту листьев в парке. Логан невольно заулыбался. Потом кто-то заметил их; увидел военную форму и крикнул: — Убийцы! Логан напрягся, косо глянув на брата. — Они будут ненавидеть тех, кто вернется с этой войны, — спокойно сказал Виктор. — Это очевидно. — И тебе плевать? Виктор пожал плечами. — Как они могут ненавидеть нас еще сильнее? — Дело только в этом? — Нет. — На лицо наплескало холода и вызова. — Я никому не пытаюсь нравиться. В ту ночь у них был секс: до этого Логан его к себе не подпускал, избегая всего, что делало их дикими. Виктор был ненасытным, но все обошлось без крови. Это снова стало приятным. Логан уснул с его дыханием на своей шее и когтистой рукой, перекинутой через его плечо. Под глазами плавало неоново-зеленое марево и блестело, блестело… В зелени появился просвет. Что-то белое. Белизна распространилась, и кто-то назвал его имя. Повторили несколько раз. Логан открыл глаза и увидел лицо. Немолодой мужчина. Лысый. Смотрит внимательно, пристально… И он только что был в моей голове. Когти зашевелились под кожей, проталкиваясь наружу. Первый импульс: выпустить их и убить. От человека не пахло злыми намерениями, но он был опасен. Почему? Логан совершил усилие в мыслях, отчасти понял, отчасти вспомнил: телепат. Очень сильный… — Логан, — повторил человек, сначала словно бы издалека. Потом ближе: — Очнись. Логан поморгал. В комнате был искусственный белый свет; он лежал на чем-то твердом. Под черепом, в темноте что-то отслаивалось: отблеск газовой лампы, черный дым паровоза, жаркая влажная кожа… Но все, как всегда, ускользало, фрагменты не складывались в картину. Он поворотил шеей. Лампы скалились ему прямо в глаза. Еще один промельк воспоминания: лаборатория, ученые, люди в белых халатах и боль… Он приподнялся. Голос замшело провел изнутри его горла: — Ну как, Чак, удалось что-то увидеть?