Все смертные грехи по сути своей — голод

      — Ты бы в нее сразу влюбился, — хмыкнул Эфир, закончив рассказывать очередную фантастическую историю о своей прекрасной, ужасной сестре.       Дайнслейф вскинулся так, будто его поймали с поличным. К щекам сразу прилил жар. Вот всегда с ним так — чем абсурдней обвинение, тем больше он чувствует себя виноватым, точно и правда сделал что-то преступное.       — Не говори так, — попросил он. — Это странно.       — Странно было бы, если б ты в нее не влюбился, — парировал Эфир таким тоном, словно влюбленность Дайнслейфа в Люмин была уже делом решенным. Вдруг театрально запрокинул голову, вздыхая: — Ты такой честный, Дайн! Такой благородный! Честные и благородные всегда влюбляются в кого не следует. А моя сестра, — Эфир усмехнулся, — определенно та женщина, в которую влюбляться не следует.       Голос его сочился ядовитой смесью надуманной ревности и болезненной гордости.       — Она не создана для любви, — добавил Эфир мстительно.       — А ты? — спросил Дайнслейф немеющими губами, пряча глаза от его любопытного, пытливого взгляда. — Ты — создан?..       Эфир улыбнулся — широко, но неискренне. Сказал невпопад:       — Когда встретишь ее, передай ей от меня кое-что. Обещаешь?       — Клянусь, — ответил Дайнслейф, не раздумывая ни мгновенья. А стоило. Уже тогда стоило задуматься, отчего Эфир говорил так, будто сам встретить сестру уже не надеялся, но почему-то был уверен, что Дайнслейфу это суждено.       Поцелуй застал его врасплох. Весь от начала и до конца он был неправильным и неуместным. Так друзья не целуют друзей, так братья не целуют сестер. Дайнслейф должен был отстраниться, но остался неподвижен от самого неуместного начала до самого неправильного конца. Напоследок Эфир прикусил ему губу чуть не до крови.       — Запомнил? Ты поклялся, так что не подведи. Она поймет.       Воспоминание вернулось к нему сквозь столетия, илом поднялось с самого дна памяти, куда Дайнслейф давно задвинул все, касавшееся тех светлых и не очень невинных времен, когда никто еще не звал его Сумеречным Мечом, а Эфира — принцем Бездны. Было ли это воздействием вод чудесного пруда на самом дне Разлома, ослаблявших хватку проклятия, или эффектом присутствия Люмин — он не знал. Но впервые за сотни лет он почувствовал нечто похожее на облегчение. Смог вдохнуть полной грудью и рассмеялся. Вспугнул этим маленькую фею — та тонко пискнула, а потом неуверенно повторила его смех.       — Ахах, да, уморительно… Люмин! — громко зашептала фея, прикрыв лицо ладошкой, будто могла спрятаться за ней целиком. — Он смеется! Это нормально?       Женщина, в которую определенно влюбляться не следовало, окинула его равнодушным взглядом. Дайнслейф пьяно улыбнулся ей, тоже без стеснения разглядывая так, словно увидел впервые.       Близнецы были похожи, как солнце и луна, и Люмин в этом сравнении явно представляла ночное светило. Всегда ли она была так бледна? Или выцвела за время разлуки, лишенная сияния брата?       Эфир часто журил Дайнслейфа, полушутя винил его в том, что он посмел заменить собою Люмин. «Это она должна быть со мною сейчас», говорил он в походах, в боях, в постели. «Если она узнает об этом, то просто тебя сож-жрет!», угрожал Эфир, целуя его, раздевая его, залечивая его раны и нанося новые. Заливисто смеялся, а потом плакал, а потом смеялся вновь. Холерик, он и умом и телом всегда был подвижен, как ртуть.       Сейчас Люмин не выглядела так, будто собиралась сожрать Дайнслейфа. Скорее, хотела дать оплеуху. Может, пощечину. Может, он был бы не против.       — Выходи из воды, Дайн, — велела она спокойно. — Она тебе вредит.       — Ты уверена?.. — вмешалась фея. — Он вроде сказал, что тутошняя вода ослабляет проклятье…       — Ослабляет, — кивнула Люмин, шагая к нему по кромке пруда, — но не лечит. Это не панацея, а эвтаназия.       — Эвто… кто?       — Убивает это его, короче. Просто вроде как ласково.       Фея ахнула:       — Дайн, а ну вылезай, кому сказали!       Стрелой подлетела к нему и принялась пихать в спину кулачками размером с плоды каштана. Он не пошевелился.       — Я не могу умереть.       — Отличная цитата для надгробия, — вздохнула Люмин. Схватила его за руку и потянула прочь из пруда. — Ну давай, большой парень, шевели ногами, пока мы с Паймон грыжу не заработали, пытаясь тебя отбуксиров... ать!       Он перехватил ее руку и рванул на себя. Люмин была сильной, но он, даже истощенный столетиями проклятия, оставался сильнее и просто крупнее физически, чем и воспользовался так бессовестно. Повезло еще, что Люмин не ожидала от него подвоха и, поскользнувшись на мелководье, почти упала ему в руки. Он удержал ее, прижал к себе крепко, но не слишком — она смогла бы вырваться, если бы захотела.       — Когда-то давным-давно… — начал он.       — Дерьмовая история, — тут же перебила Люмин. — Только дерьмовые истории так начинаются.       Из кольца его рук она выпутаться не пыталась. Дайнслейф невозмутимо продолжил:       — …твой брат…       — А так начинаются только самые дерьмовые из дерьмовых историй!       — …взял с меня обещание…       — Соболезную.       — …передать тебе кое-что.       Ее губы нервно дрогнули. Люмин тут же упрямо сжала их в тонкую, хмурую нитку. Подставила руку так, чтобы Дайнслейф мог вложить ей в ладонь подарок Эфира.       — Ну отдавай, раз обещал.       — Это не вещь, — печально улыбнулся Дайнслейф.       Лицо Люмин на мгновенье смялось, как лист хрупкой бумаги. Когда оно разгладилось, она усмехнулась до боли знакомой, кривой и бандитской ухмылкой. Та никогда не шла лицу Эфира, слишком юному и миловидному. Точно так же не шла и Люмин.       — Конечно, не вещь. Чего я вообще ожидала… Паймон!       — Я!.. Стар-раюсь!.. — прокряхтела фея, все еще безуспешно пихая Дайнслейфа в спину.       — Уйди на минутку, будь так добра.       — Но ведь эфтамтазия!       — Не уйдешь сейчас — пожалеешь. Помнишь, что случилось в прошлый раз, когда я просила…       — Ааа, все! — вскрикнула фея. — Хотела бы Паймон забыть!       Она закрыла глаза ладошками и путаными зигзагами улетела прочь, каким-то чудом ни во что не врезавшись по пути.       Люмин сжала протянутую ладонь в кулак.       — Отдай, — велела она и первой потянулась к его губам.       Он подчинился.