Все смертные грехи по сути своей — голод

      Проходит больше двух месяцев, прежде чем Люмин натыкается на него снова. Почти случайно, если не считать наводок Катерины. И Шульца. И Нимрода. И Дионы, прослышавшей о том, что какой-то чужак ходит тут себе и делает коктейли гаже ее фирменных. В общем, совсем не случайно Люмин на него натыкается. Сказать по правде, больше идет по следу, который и приводит ее в «Долю Ангелов».       — Сидит? — спрашивает она Чарльза, кивая на темную фигуру Дайнслейфа за столиком в углу.       — Сидит. Давно его не было. Такую бурду в этот раз себе намешал… — Чарльз зябко поводит плечами. — Боюсь, как бы его не вывернуло.       — Я прослежу, чтобы этого не случилось, — с притворным вздохом предлагает Люмин. Она подозревает, что Дайн может есть песок и пить лаву, не морщась, но Чарльзу об этом знать не обязательно.       Он благодарно улыбается.       — Спасибо. Ты чудо.       Будет чудом, если Дайн не выплеснет бурду ей в лицо, думает Люмин, но все-таки садится за его столик.       — Часто сюда приходишь?       — Все реже, — отвечает Дайн после заминки. То, что флиртовать он или не умеет, или не хочет, Люмин не удивляет.       Движения его медлительны, во взгляде нет ничего, даже безразличия. Будто не с человеком разговариваешь, а со стенкой, на которой человек нарисован. Но когда это ее останавливало?       — Как называется твой напиток?       — Никак.       — Вкусный?       Дайн неторопливо отпивает. Ставит бокал обратно. Моргает.       — Не знаю. — На вопросительный взгляд Люмин он поясняет: — Я уже давно не чувствую вкусов.       Услышь это Паймон, разревелась бы от жалости. Люмин только уточняет:       — Совсем?       Он молчит так долго, что это уже можно считать ответом. Обычно Люмин предпочитает тишину, но сейчас молчание Дайна ее раздражает.       — У меня есть для тебя задание, — говорит она, просто чтобы что-то сказать. — Возьмешься?       В его взгляде проскальзывает нечто, похожее на интерес.       — Это связано с орденом Бездны?       — Конечно, — важно кивает Люмин.       Эфир никогда не умел разгадывать ее ложь. Неудивительно, что и Дайн не умеет.       — Веди.

***

      На ее маленьком огородике в Чайнике Безмятежности Дайнслейф выглядит совершенно нелепо, как если бы в книжку с детскими сказками кто-то воткнул иллюстрацию из мрачного рыцарского романа. Уютный пасторальный пейзаж Обители Люмин Дайну совсем не идет — подчеркивает его болезненную бледность и худобу, делая еще больше похожим на мертвеца.       — И как, позволь узнать, грядки репы связаны с орденом Бездны?       — Во-первых, это морковка.       Лицо Дайна обычно белое, как воск, и такое же застывшее, но сейчас угол его рта дергается в нервном тике.       — А во-вторых, — говорит Люмин раньше, чем он успевает открыть рот, чтобы сказать, что уходит, — с орденом Бездны они связаны очень даже напрямую. Если я не буду хорошо питаться, то у меня не будет сил, чтобы справиться с орденом Бездны. К тому же, мне надо кормить Паймон, иначе орден точно победит, потому что она меня просто сожрет.       Губы Дайна вздрагивают, мнутся, но так и не складываются в улыбку, которой Люмин ожидала.       — И чем же я могу помочь тебе в этом нелегком деле? — гудит он низким, угрожающим голосом. — Разделить с тобой полезную трапезу? Прополоть тебе грядки?       Честно сказать, Люмин слишком увлеклась поисками Дайна и не продумала, что будет делать, когда найдет его. Импровизировать она не любит — это всегда лучше получалось у Эфира, — но оба варианта Дайна ей нравятся, так что она просто пожимает плечами:       — Ну да. А что, Сумеречный Меч боится замарать руки в земле?       — Точно. Это приводит его в ужас, — отвечает Дайн плоско. — Где выход из этого места?       Люмин хмуро взмахивает рукой в сторону станции телепортации, тонущей в пышных кустах гортензий, и Дайн без лишних вопросов шагает к устройству. Почему-то он останавливается, так и не донеся руки до светящегося навершия.       — Что тебе нужно от меня, Люмин?       Она не знает. Хоть что-нибудь? Все, что он может ей дать? И еще больше этого. Другой ниточки, тянущейся к Эфиру, у Люмин просто нет. Она не может позволить себе потерять эту связь, какой бы странной она ни была.       — Три ответа, — говорит она раньше, чем понимает, что именно предлагает. — За пятьсот моры.       Дайн по-птичьи склоняет голову к плечу.       — Я не могу позволить себе легко расставаться с секретами. Ты это знаешь.       — Если вопрос тебе не понравится, можешь не отвечать.       — Что ж… Положим, ладно. Спрашивай.       — За сколько лет до падения Каэнрии ты встретил Эфира?       — «Каэнри’ах», — педантично поправляет Дайн. — Название моей родины не склоняется. И ты не хочешь знать ответ на этот вопрос.       — Конечно, хочу!       Дайн вдруг становится слишком близко, нависает над ней темной тучей. Как же Люмин ненавидит быть невысокой! Приходится задрать голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Она не боится его и хочет, чтобы он это видел.       — В самом деле? Хочешь точно знать, как долго Эфир не давал тебе проснуться? Сколько именно лет он наслаждался жизнью без тебя?       Слова ранят глубоко и сильно. Люмин скалит зубы.       — Хочу, чтобы ты признался, сколько лет он тебе врал.       Это его остужает. Он выпрямляется и отступает. Приглаживает волосы так, будто они были растрепаны.       — Слишком много.       — Конкретней… — цедит Люмин. Терпения на таинственные игры Дайна в ней остается все меньше. — Хватит делать из этого секрет! Я не просила тебя защищать мои чувства.       — Тогда можешь считать, что я храню этот секрет, чтобы помучить тебя.       — А это правда?       Узкие губы Дайна растягивает маленькая, неприятная улыбка.       — А это твой второй вопрос?       — Да!       — Нет. Я не желаю и не намерен причинять тебе боль.       Люмин в сердцах пинает камушек. Тот отлетает точно Дайну в лодыжку. Он этого, кажется, даже не замечает.       — Мог бы просто не соглашаться отвечать, если тебе нечего мне сказать. Карманной мелочи я б тебе и так подкинула.       — У меня нет нужды в деньгах. Если быть до конца откровенным… — Он задумчиво замолкает. Его заторможенная неторопливость однажды точно доведет Люмин до ручки. — Ты привела меня на огород. Это нелепо. Я ожидал, что твои вопросы тоже будут нелепы. Это было бы… весело?       Последнее слово он произносит так неуверенно, будто забыл, как правильно для этого шевелить языком. Люмин беззлобно фыркает.       — Хочешь повеселиться, Дайн?       — У тебя остался последний вопрос. Это он?       — Нет!       — Хорошо. Я жду. Надеюсь, он будет нелепым.       Люмин задумывается. Ей хочется узнать так много, и все — об Эфире, их общем с Дайном прошлом. Но на эти вопросы он явно отвечать не намерен. Чего-то нелепого хочет? Ладно.       — Каким был последний вкус, который ты чувствовал?       Запоздало она понимает, что ответ может быть невеселым, ведь чувствительность он наверняка потерял из-за проклятья. Вкус чего он мог чувствовать, когда его цивилизация рушилась? Рвоты, копоти, слез. Зря она спросила.       Голос Дайна неожиданно мягок, когда он отвечает:       — Последний вкус, который я чувствовал, был твоим.       Люмин хлопает глазами. Может, она поторопилась с выводами, когда решила, что Дайн не умеет флиртовать?       — До этого? Даже не вспомню. Слишком давно это было. Но когда мы… Когда я передал тебе то, что обещал передать, ощущения на короткий срок вернулись ко мне. — Говоря это, он смотрит не на Люмин, а на цветы, для красоты высаженные вдоль дорожек между грядками. — Даже цвета стали ярче. Я почувствовал запахи, температуру… и, конечно же, вкус. Прежде всего — вкус.       — Понравилось?       — Твои вопросы закончились, — уклончиво отвечает Дайн, все также гипнотизируя взглядом лепестки шелковицы. Этот выпад Люмин игнорирует.       — Хочешь попробовать еще?       Она видит, как конвульсивно сокращается его горло, будто он пытается и не может сглотнуть. Отвечает он тихо и кротко:       — Мне не следует.       — Твое «нет, не хочу» звучит до боли похоже на «хочу, но боюсь».       Люмин делает к нему шаг. Осторожно, чтобы не спугнуть. Дайнслейф не отступает.       — Бояться стоит тебе.       — Ты проклятый, а не больной. Не заразный. И ты все еще не сказал «нет». — Еще шаг навстречу. Он так и не пробует уклониться или сбежать. — Давай, Дайн. Откажи мне. Скажи — «н е т».       «Только попробуй», — думает Люмин азартно. Ничему ее жизнь не учит.       — Не могу, — признается он с неожиданной злостью.       — Тогда замолчи и поцелуй меня.       Ноздри его носа гневно подрагивают.       — Зачем тебе это?       — Хочу, — отвечает Люмин кратко. Не уточняет, чего именно хочет — ощутить через Дайна брата. Еще тогда, в Разломе, ей все казалось, что если она залезет в Дайна поглубже, прижмется к нему поближе, потрется сильнее, то сможет дотянуться сквозь него до Эфира. В запахе, вкусе, отпечатках на мертвенно-бледной коже через тысячи тысяч лет сможет почувствовать слабое, но все-таки родное эхо. Она все еще верит, что это возможно. Некрасиво вот так использовать Дайна, но… Но просто некрасиво. Никаких оправданий для себя у Люмин нет.       Смотреть ей в глаза Дайн до сих пор избегает, но взгляд с цветов все-таки переводит — на губы Люмин. Она облизывается, позволяя ему хорошо рассмотреть влажный розовый кончик языка. Дайн не отводит взгляд. И, может, Люмин это только мерещится, но, кажется, его зрачки немного расширяются. Из-за их странной формы сложно сказать наверняка.       — Я не уточнил. Когда я почувствовал вкус, это был не вкус твоей кожи или слюны. Это был вкус твоей крови.       Ах да. Он же прокусил ей губу.       — Тогда тебе крупно повезло! — смеется Люмин. Получается чуть более нервно, чем ей хотелось, но Дайн вроде и не замечает. Зубы он скалит редко, но Люмин их все-таки видела — белые и крепкие. Такими не только кожу можно прокусить, но и расщепить кости. — Кровь у меня сейчас как раз идет сама по себе, можно даже не кусаться!       — Ты ранена? — Он хмурится и бегло окидывает ее взглядом от макушки до пят. — Где?       Люмин закатывает глаза.       — В пиз…       — Я понял! — останавливает он ее поспешно. Выглядит при этом он так, будто скажи Люмин слово до конца, его удар бы хватил. Ах, нежные благородные уши его Дайнслейфшества!       — Это была шутка, Дайн. Расслабься.       — Так ты не кровоточишь?       Слово-то какое выбрал!       — Кровоточу. Но не будешь же ты пить мою менструальную кровь.       Его взгляд соскальзывает по ее телу и задерживается внизу живота. Вот теперь его зрачки точно расширяются — лучи четырехконечных звезд протягиваются до самых кромок радужек. Если бы Люмин пришлось описать этот взгляд, то она назвала бы его плотоядным.       Она улыбается.       — Или будешь?