Все смертные грехи по сути своей — голод

      Лопату Люмин нашла только одну и отдала ее Дайну, а сама взялась за вилы. Подозревая, что именно они найдут под землей, она заранее отогнала любопытную Паймон подальше. Чтобы та точно не примчалась обратно раньше времени, Люмин наказала ей пересчитать всю их мору; маленькую жадюгу это поручение увлекло сильно и надолго.       Копали они с Дайном молча. Люмин то и дело украдкой бросала на него взгляды, но он смотрел только себе под ноги. Лопатой он орудовал неожиданно споро. Люмин задумалась, где капитан дворцовой стражи мог так хорошо научиться копать. Ответ пришел быстро и очень ей не понравился. Могилы. Один из немногих последних выживших каэнрианцев, Дайнслейф наверняка успел выкопать много, много могил.       — А говорил, — проворчала она, чтобы нарушить ставшее вдруг слишком тяжелым молчание и отвлечь себя от неприятных мыслей, — что перспектива запачкать руки землей приводит тебя в ужас.       Он замер, и на короткий миг ей показалось, что сейчас он нахмурится и холодно спросит, что она имеет в виду. Но после паузы он снова вонзил лопату в землю и ответил как ни в чем ни бывало:       — Это приводит в ужас не меня, а Дайнслейфа Сумеречного Меча. Я уже давно… другой человек.       Люмин ухмыльнулась. Надо же.       — Ты помнишь. Я думала, ты все забыл.       — Я тоже думал, что забуду.       Отставив пока вопросы о том, почему он пропал на целый год, раз помнил их последнюю насыщенную встречу, Люмин спросила о более важном:       — Как много ты помнишь?       — Достаточно, чтобы это мешало спокойно копать.       Он вонзил лопату в землю с гораздо большей силой, чем та того заслуживала, будто пытался на ней выместить злость. Лезвие легко вошло в землю, но вдруг остановилось, ударившись, судя по звуку, обо что-то твердое.       Люмин бросила вилы и поспешила к Дайну, уже склонившемуся над ямой.       — Просто камень, — он отбросил покрытый грязью булыжник в сторону и жестом остановил Люмин: — Не подходи ближе.       От неожиданности она действительно остановилась.       — Это еще почему? — Люмин уперла кулаки в бока и, только сделав это движение, поняла, насколько успела вспотеть, копая землю под жарким сумерским солнцем. — А… От меня воняет?       Дайнслейф нахмурился.       — Не знаю. И даже если бы от тебя в самом деле пахло, я бы все равно не почувствовал.       — Тогда почему мне нельзя к тебе подходить?       — Потому, что я помню, — сказал он с нажимом. Под ее хмурым взглядом сдался и объяснил более мягким тоном: — Просто смотреть на тебя и помнить, не имея возможности… сделать больше, уже достаточно тяжело. Чем ближе ты ко мне, тем это тяжелее.       Она не смогла не улыбнуться.       Сразу захотелось подскочить и прижаться к Дайну всем телом, просто чтобы проверить, что он тогда сделает. Обнимет ее? Поцелует? Повалит на землю, под которой наверняка гниют кости его соотечественников, и возьмет, даже не раздев? Укусит ли он ее до крови, чтобы вернуть себе способность чувствовать? Да встает ли у него вообще без ее крови?       Низкий голос Дайна отвлек ее от раздумий:       — Люмин.       Она моргнула и поняла, что уже какое-то время стоит, задумчиво глядя на его пах. Тесные темно-синие брюки мало что оставляли воображению. Но, на взгляд Люмин, могли бы оставлять и еще меньше. Она б не возражала.       — Я очень хочу тебя поцеловать, — призналась она его ширинке.       — Звучало бы правдоподобней, возьми ты на себя труд посмотреть мне в глаза.       Люмин склонила голову к плечу, чтобы рассмотреть интересовавшую ее часть тела под другим углом, и двинула бровями.       — Ну как сказать. Зависит от того, что именно я хочу поцеловать.       Это выбило из Дайна смешок. Маленький, возмущенный какой-то, но зато искренний. Люмин посмотрела ему в лицо и увидела, что он улыбается. Она и сама почти забыла, как ему идет улыбаться. Очень — вот как это ему идет.       — Я правда хочу тебя поцеловать, — повторила она.       Его улыбка стала немного печальной, но не сошла с лица, и Люмин засчитала это как победу.       — Я мало что почувствую от твоего поцелуя. Но мне бы тоже хотелось, чтобы ты…       Она не дала ему договорить — в пару широких прыжков подлетела и быстро клюнула в губы.       Стоило ей отстраниться, как Дайн крепко обнял ее, привлекая обратно.       — И все?..       Довольная тем, что ему оказалось мало, Люмин поцеловала снова — на этот раз как следует, глубоко и долго.       У сумерской жары нашлись свои плюсы: солнце немного согрело кожу Дайна, так что его губы показались Люмин почти теплыми. Во рту у него все равно было холодно, как на самой вершине Драконьего Хребта, даром что ветер не дул. Слюна горчила и щипала за язык. Ничего из этого не было Люмин в новинку и не отвращало. Она милосердно решила, что даже не будет сильно выкручивать Дайну яйца за то, что он согласился вернуться к ней через месяц и пропал на год. По крайней мере, она не станет делать этого сейчас, когда он, по его же словам, мало что чувствует. Потом — другое дело.       Она разорвала поцелуй, чтобы уточнить:       — Ты правда ничего не чувствуешь?       Дайн медленно моргнул.       — К сожалению. Но пусть тебя это не расстраивает. Я помню, и потому могу представить, каково это — целовать тебя. Вот например…       Он поднял руку и отвел от ее лба волосы, прилипшие к влажной коже.       — Сегодня жарко, и мы работали под солнцем. Ты вспотела. Наверняка твое тело очень горячее.       Люмин могла бы сказать, что прямо сейчас ее тело становится еще более горячим и мокрым вовсе не от жары, но придержала язык. Ей было интересно, что еще скажет Дайн.       — Когда мы разбудили тебя от тяжелого сна, фея заставила тебя поесть. Она очень громко расхваливала лакомства, убеждая меня присоединиться к вашей трапезе, поэтому я хорошо запомнил, что именно вы ели и пили: пахлаву и персиковый сок.       Дайн склонил голову к ее лицу, повел носом у ее рта, почти касаясь губ, и глубоко втянул воздух.       — Твое дыхание, должно быть, пахнет сиропом и фруктами. Может быть, медом? Немного орехами аджиелах?       Люмин про себя порадовалась, что отказалась от предложенного Паймон рыбацкого бутерброда.       — И твой рот точно очень, — Дайн прервался, чтобы лизнуть ее губы, — очень сладкий.       Она фыркнула.       — У тебя все, чего я касаюсь, сладкое.       — Что поделать, если это правда.       В следующий поцелуй Дайн увлек ее сам и не выпускал до тех пор, пока до них не донесся писк Паймон:       — Двенадцать! Миллионов! С больши-и-и-им таким хвостиком!       Люмин поспешно отступила от Дайна, отметив мимолетное сопротивление его рук, и крикнула в сторону Паймон:       — Хвостик тоже считай!       Светлая макушка с нимбом, только возникшая над бурными кустами вдалеке, печально поникла.       — А обязательно?       — Ну а как еще мы узнаем, сколько на этот хвостик можно будет купить шаурмы?       Это Паймон убедило — макушка вильнула и снова скрылась в зелени леса Авидья.       — Ла-а-адно!       Дайн тоже проводил Паймон взглядом, а потом тихо спросил:       — Двенадцать миллионов?       Люмин дернула плечами.       — Я этот год без дела не сидела.       Получилось злее, чем она хотела. Люмин не желала закатывать сцен — этим всегда отличался Эфир, и это была одна из длинного списка вещей, которые Люмин в брате не любила, а только терпела. Повторять его дурные привычки не хотелось. Но не уколоть Дайна все равно не вышло.       — Год, — тупо повторил он. — Похоже, я снова потерял счет времени.       — Год — это немного больше месяца. Раз так в двенадцать.       Почему-то он улыбнулся.       — Ты злишься.       — Я!.. — она запнулась об эту улыбку как о внезапно возникшую лишнюю ступеньку на уже знакомой лестнице. — Чему ты лыбишься?       — Что делаю?..       — Улыбаешься! Чему ты улыбаешься?       Дайн помолчал, прежде чем негромко ответить:       — Ты злишься, что я не вернулся вовремя. Значит, ты хотела меня видеть. Это… — он облизнулся, подбирая с губ остатки ее поцелуя, — приятно.       Люмин так много хотелось на это сказать. Начиная с того, что ну конечно она хотела его видеть, она же сама предложила ему вернуться, и заканчивая тем, что ее злость — не повод ему гордиться собой. Все эти претензии ярко вспыхнули и быстро погасли. Дайн не был похож на человека, который легко позволяет себе получать удовольствие. Но с Люмин он признавался в том, что у него есть желания за рамками долга. Она не нашла в себе сил не ценить эту редкую откровенность.       — Когда мы закончим здесь, ты снова исчезнешь на год?       — Мне бы этого не хотелось.       — В прошлый раз ты тоже так говорил.       Он снова надолго замолчал. Уже зная, каким оцепенелым его делает проклятие, когда дело касается не борьбы и мести, а глупых маленьких чувств, Люмин не торопила.       — В прошлый раз я признал, что хочу вернуться. Но я не делал обещаний вернуться. Возможно, зря. Если ты примешь мое обещание, я готов…       — Приму. Давай, — кивнула Люмин.       Ей не нравилось, какой нетерпеливой она становилась рядом с Дайном — это слишком напоминало Эфира, причем те его качества, которые она не желала перенимать. Но Дайну, похоже, ее нетерпение пришлось по душе. Он приложил руку к сердцу и… нет, не сказал даже, а провозгласил:       — Пусть солнце будет моим свидетелем. Я, Дайнслейф, обещаю путешественнице Люмин вернуться к ней не позже, чем через месяц. Единственным, что сможет остановить меня, станет лишь моя смерть.       Из уст бессмертного такое обещание звучало особенно успокаивающе.       Позже, глядя на кости такого же проклятого и бессмертного Клотара Альбериха, Люмин почувствовала, как вся сладость пахлавы и поцелуев обернулась у нее во рту смоляной горечью.