Солнце

Свет отражался от металлических пластин. Солдат иногда думал, что руку не мешало бы покрасить или сделать матовой — для снайпера полированный металл был крайне непрактичным решением. Снайпер мог выдать себя этими солнечными... зайчиками. Может, когда его делали, еще не думали, что он будет хорош как снайпер. Готовили для ближнего боя, скажем. Как всегда, мысли о том, как Солдат вообще появился на свет, вызывали тревогу. Он избегал их. Шторы были плотные, но ночью Командир вставал покурить и задернул не до конца, оставив узкую щель. Утренний луч пробрался через неосторожно оставленную лазейку и рассыпался по стене, отраженный плечом. Солдат лениво разглядывал солнечные зайчики на отсыревших обоях и думал, что это, в принципе, можно использовать для дезориентации противника. Пустить блики в глаза, выиграть себе долю секунды. Солдат много чего умел, в том числе превращать свои недостатки в преимущества. Командир завозился рядом, перевернулся, бесцеремонно навалился сразу и рукой, и ногой, жаркий со сна. — Доброе утро, Солдат, — сказал он, скалясь и прекрасно отдавая себе отчет в том, что говорит. И насколько Солдата раздражают все эти ритуальные фразы с тех пор, как вместе с хеликерриерами пала Гидра. — Нахуй тебя, — процедил Солдат, потому что с кем поведешься — от того и наберешься, а набраться от Командира можно было в основном грубых словечек. Хотя самого Командира Солдат не назвал бы грубым. Бестактным мудаком — да, но груб он был только по форме речи. В нежности не умел, потому, может, и остался холост на пятом десятке, хотя сейчас венчали не только с бабами, а и с мужиками тоже. Солдат представил себя в фате и не сдержался, фыркнул. — А? Солдат помотал головой, но Командир так легко не отступался — не так уж часто Солдат проявлял человеческие эмоции. Когда его ткнули в бок, он все же объяснил: — Мне не пойдет флер д’оранж. Командир хмыкнул, кивнул, как будто это что-то и в самом деле объясняло. — За кого это ты там замуж собрался? — За тебя, конечно, — ответил Солдат, не желая оставаться в долгу, — ты ж обязан, как честный человек, после всего, что между нами было. Командир приподнял одеяло и красноречиво заглянул туда, где их голые тела сцепились ногами и руками. — Нашел честного человека, да на мне пробу ставить негде, — фыркнул он и потер изрезанную шрамами щеку, как будто и впрямь пытался найти участок нетронутой кожи. За лицо Командир и вправду переживал, хотя усердно делал вид, что нет. Солдату страшно нравилась эта маленькая уязвимость. — Ты освободил меня из Гидры. — Ты не путай, детка, я спиздил у Гидры ценное оружие и теперь поебываю на досуге, потому что моей паленой рожи даже шлюхи на углу пугаются, — жестко отбил Командир, но по глазам было видно, что формулировка Солдата нравится ему больше, даже если очень не хочется этого признавать. Солдат пожал плечами, рассыпая блики по потолку. В глазах Командира на долю секунды мелькнула тревога, пока он не определил источник этих веселых солнечных зайчиков. — Sunshine, — пробормотал он, улыбаясь, — мое солнце. Личное. Он редко называл так, но Солдат отлично помнил, откуда это пошло. С совместных миссий, еще когда они оба пахали на Гидру. Если у Командира было хорошее настроение, он насвистывал песенку, всегда одну и ту же. Иногда мурлыкал без слов. Голос у него сиплый, не сказать чтоб музыкальный. Гаркнуть на плацу — это пожалуйста, а петь — не очень. Но Солдату все равно страшно нравилась эта песенка. Вызывала что-то теплое и щемящее внутри, как запах отогревшейся в тепле еловой смолы, яблочного пирога с корицей и восковых свечей. Чаще всего он слышал ее по дороге обратно, после задания, если все прошло чисто и Командир был доволен. Доволен Командир — доволен Солдат: простая математика. Слышать песенку хотелось как можно чаще, и Солдат старался быть эффективным. Постепенно как-то незаметно песенка стала лично его. После обнулений Командир насвистывал уже не от радости — а как пароль. Вспомнил? Не вспомнил? Солдат отвечал, они пересвистывались, будто певчие птицы. Когда однажды его везли окровавленного, подранного, Командир над ним был белее мела и не пел. Зажимал раны, давил на пропитавшиеся насквозь тряпки, шептал как бредил: держись, уже скоро, не спи. Солдату было так плохо и слабо, что он находил в себе наглость капризничать. Дул губы, просил: — Спой мне. Ту. Командир тогда завис на секунду, а потом Солдат впервые услышал: — You are my sunshine, my only sunshine, you make me happy when skies are gray... Солдат улыбался — в его состоянии наверняка выглядело жутко, как кровавый оскал. У Командира было такое лицо, будто у него на руках что-то очень ценное и вот-вот отберут. Легкомысленная песенка лилась тревожно. И вот с тех пор он для Командира стал «солнце мое личное». Как они в первый раз оказались в койке — Солдат понятия не имел. Не помнил и не спрашивал. Может, он сам и потянулся, подлез под руку. Может, Командира накрыло. Это было давно, маячило размыто сквозь толщу множества обнулений. Солдат по опыту знал, что если пытаться нырять на глубину, можно поднять со дна такое, что лучше не надо. Солдата устраивало то, что было сейчас. Солнечные зайчики на потолке. Уютный утренний Командир. Все еще красивый, хотя загоняется насчет лица. Солдат понимал в красоте: мог разглядеть ее и в грубом орнаменте шрамов, и в хрупком по-птичьему теле, вот только про это, хрупкое, он старался не вспоминать. Вот тут уж точно только муть поднимать со дна, все похоронено под слоем времени. Командир потянулся, бедром вжался в потяжелевший от его близости член. Хмыкнул, сцапал в кулак. — У меня к тебе предложение, — сказал он, шевеля остатками бровей. — Руки и сердца? — съязвил Солдат, демонстративно помахав металлическими пальцами. — Ты же знаешь, я бессердечный. Но руку могу, — он с силой огладил ладонью член Солдата, яйца, кончиком пальца ловко ткнулся между ягодиц, где еще с ночи было мягко и влажно. — Ну или... — Или? — Я мог бы полировать тебе хуй языком до тех пор, пока он не начнет тоже пускать солнечные зайчики. — Мне нравится этот план, Командир. Слегка растрепанная с ночи башка скрылась под пледом — Солдат не любил холод, и Командир делал вот это вот вместо того, чтобы просто отбросить в сторону мешающую тряпку. Он мог сколько угодно называть себя бессердечным, но Солдат знал про него правду. Жаркий рот сомкнулся на головке члена. Солдат довольно зажмурился, потянулся на кровати, и солнечные зайчики рассыпались по потолку.

You’ll never know dear, how much I love you Please don’t take my sunshine away*