Темная магия

Пенелопа была красива. Не в обычном понимании модных домов, газет или раскрашенных дам в броских, тяжелых платьях. Она была чем-то внеземным. Держала спину ровно, будто ее такой родили — без суставов, без связок, несгибаемой. Она держала в своих аккуратных, полупрозрачных пальцах хрустальный бокал, стучала о него накрашенными в вульгарный красный ногтями. Хрустальным был бокал, но казалось, если ее тронуть, она исчезнет, испарится. Казалось, сама Пенелопа р а з о б ь е т с я. Ее будет не собрать; разольется океаном кровь по залу, где она утонет. Белая, тонкая кожа, худые запястья, острые ключицы разрывали платье. Пенелопа была болезненно слабой. В ее глазах — затухшие огни. Губы — потрескавшиеся, искусанные, заляпанные собственной кровью. И все равно, Пенелопа Эккарт — завораживающая, манящая. Она дрожит перед ним, а в глазах — хвойных, зимних, потухших — сплошное ни-че-го. Ее кровь ярче самих рубинов, падает, раскрашивая наконец пустое полотно кожи. Пенелопа — чертова ведьма. Таких, как она, нужно сжигать, таких, как она, нужно запирать в темнице, завязывая стражникам глаза. Потому что ее н и ч е г о выжжет сердце через душу. Она кидается, бежит от него в лабиринте, развевается подол платья — грязного, пыльного, мятого. А ему и остается, что наблюдать лишь за лоскутком чертовой ткани. Ее пальцы ледяные, от них бросает в дрожь. Ее губы — сине-розовые ниточки, поджатые, искусанные, с вышивкой алого шелка. Пенелопа — темная колдунья. Таких, как она, нужно вести на казнь, таким, как она, нужно туго завязывать запястья и сдавать церкви. Потому что вышивка становится миражом, блядской иллюзией во снах. Она преследует тебя, путами, крепкими стеблями обволакивает руки, ноги, грудь. Голос у Пенелопы тихий, хрипловатый, и уж точно не мелодичный. Надрывный, скулящий, и говорит она всегда н а в ы д о х е. Она не танцует, не смеется, не плачет. Пенелопа изредка, иногда у-лы-ба-ет-ся, заставляя Каллисто судорожно дышать, сжимая ткань. Она острым мечом прокалывает легкие, ломая ребра. Режет, выжигая сетчатку. Она держит в своих руках ядовито-оранжевую розу, яркую, кричащую, протыкая нежную кожу. Кровь у нее все такая же, блестящая, темная. Не черная. Каллисто смеется, захлебываясь. Безумно, сумасшедше. Пенелопа наклоняет набок голову, словно птица, смотрит на него — тусклым, рассветным небом, выжженной травой, завядшими цветами — а там все также ни-че-го. Она бежит, а за ней чертовым маревом следуют темно-розовые волосы. Они пахнут жасмином. Каллисто морщится — так пахнет Императрица. Пенелопа — жестокий демон. Таких, как она, нужно изгонять, таких, как она, нужно истреблять. Потому что Пенелопа Эккарт утянет тебя за собой, обвивая твою душу острыми шипами; они впиваются в веки, в сердце, в го-ло-ву. На темное-темное д н о. Она танцует на мокром, белом песке. Ее глаза — опавшие листья, расколотые изумруды, поцарапанный нефрит — блестят. Ее губы — потрескавшиеся, прокусанные, соленые — кажутся мягкими и нежными. Каллисто хочет обхватить ее талию двумя ладонями, поднимая над собой, водить по острым скулам своими огрубевшими пальцами и не бояться. Не бояться, что Пенелопа разобьется. Потому что она — чертов хрусталь. Пенелопа — черная колдунья, ужасная ведьма. Таких, как она, привозят обезглавленными, таких, как она, ловят с копьями и вилами. Потому что иначе ее не убьют, ее не забудут. Пенелопа Эккарт сливается с простынями, со рта стекает бурая-бурая кровь. Она холодная-холодная, вьюга с севера, луна на зимнем небе. И в ее глазах снова отражается пустота. Выцветшая пустошь. Она — прекрасное видение, нимфа древних богов, проклятье, что наслали вражеские маги. Пенелопа — нереальна. Потому что реальные люди не такие. прекрасные манящие до дрожи до мурашек Каллисто протягивает руки, дотрагиваясь до тонкой кожи, на него смотрят потрескавшиеся морские камни, что достали со дна. Пенелопа не хотела вставать. Она хотела остаться там. В ее глазах — истлевшая душа, отдающая последние искры на работу сердца. Она здесь, рядом, с прямой спиной, с искусанными губами, с бледными запястьями, с ручейками вен, с острыми плечами и талией в его ладони. А кажется, далеко-далеко. Дотронешься — растворится, разольется, расколется, пропадет, затягивая в пучину, в такое желанное н е б ы т и е. Пенелопа — изощренное проклятье. Таких, как она, бросают на улице, чтобы умерли, таких, как она, морят голодом, таких, как она, ведут под суд. Потому что иначе они топят острова и убивают взглядом. Они забирают твою душу и все также остаются внеземными. *** Пенелопа пьет из фарфоровой кружки, стучит вульгарно накрашенными в красный ногтями. Ее губы — припухшие, потрескавшиеся, прокушенные — блестят жасминовым чаем. Глаза — вымирающий лес и блестящая у-то-пи-я. Таких, как она, больше н е т.