Kuşburnu

И песням дадут волю. (с)

Бриенна Тарт остаётся с ней, когда уходят все остальные. Причина этому проще некуда - убийцу всеми любимого короля нигде не ждут; но Кейтилин всё равно благодарна. В конце концов, никто не заставлял деву-рыцаря клясться в верности - она могла бы, скажем, отправиться с Роббом и с Эдмаром, искать себе славной смерти на поле боя. В том, что ходит следом, тихая, как тень, и такая же смурная, наверное, больше женского, чем она бы себе представила - схватилась по-девчоночьи за юбку взрослой (матери?) в самый тёмный час, так и не нашла в себе сил отпустить. Кейтилин и это прощает, даже почти что ценит - за то, что напоминает о дочках. Она всю свою жизнь любила так многих и так многих старалась сберечь, но теперь почти никого не осталось, кроме леди в доспехах, беззащитной и нежной внутри, словно улитка в раковине. Санса полностью противоположна - в ней, несмотря на внешнюю мягкость, чувствуется стальной стержень, и вдовой леди Старк хотелось бы верить: это малышка взяла от неё. Это не будет потеряно ей в пути, насколько бы далеко, в какую бы страшную чащу он её ни завёл. Что до Арьи... Арья была (была, и это, скорее всего, уже не исправить, и неистраченная нежность отравой стынет по стенкам опустевшей груди) волчонком, куда ни глянь. Вздорной, но всем почему-то приходящейся по душе дикаркой - может, из неё бы вырос такой же бесстрашный, умелый рыцарь, если бы её не не душить приличиями и сводами правил. Раньше Кейтилин и помыслить о таком не могла, теперь - уже не знает, ничего не знает. Она бы сделала для Арьи всё, что угодно, если бы только та нашлась живой. Даже необязательно невредимой. В конце концов, материнская любовь слепа, она не выделяет калек. Наверняка и с Браном будет легко по-прежнему - ещё бы добраться, поговорить с ним хоть разок, перестать себя чувствовать виноватой, поступая тысячекратно правильно... О, Кейтилин так сильно не хватает их всех, даже тех, кто ещё не потерян навечно. Но пока есть только Бриенна - такое же горе горемычное, если не хуже. Слабее - она бы, будь её воля, наверняка не выходила бы из отведённой ей комнаты, и приходится придумывать всякие поручения, чтобы выманить бедняжку на свет божий. Впрочем, что уж там - за окнами пасмурно, погода могла быть и лучше, но лето, знать, уходит, не попрощавшись толком, а, казалось бы, соскучившаяся зима не спешит прийти, запаздывает. Наступает самая настоящая осень. Явление редкое, но от этого вряд ли более любимое людьми. Вдовая леди Старк уверена - сумрак этот ей под стать, под стать ей, но не Бриенне Тарт, уже и помнить переставшей, что такое материнская ласка, и того хуже, теперь забывающей, каково это - держать в руках клинок. Он подвёл её, не спас, не успел - понятно, откуда злость и апатия, но это не дело. Дело - вот что нужно обеим, чтобы не сдаться, и видя во дворе тренирующихся бойцов, Кейтилин подначивает, касаясь плеча, и без кольчуги твёрдого, холодного, как изборождённое вмятинами в боях железо: - Не хочешь поучаствовать? Немного размяться тебе бы не повредило. Бриенна смотрит на неё с неизбывным изумлением - она будто вообще забыла, что находится в обществе королевы-матери. Этот титул она сама вычитала в какой-то из старых книг, которыми в последнее время принялась интересоваться чуть больше, не имея других дел, но соответствовать ему не способна - Робб умеет ещё (пока ещё, вряд ли это теперь продлится долго) испросить совета, однако оказать на себя влияние никогда не даст. Можно царствовать, но не править - примерно то, чем занимается супруга любого владыки, значит, ничего непривычного. Эддард был только лордом, чего всегда хватало, кроме того раза, когда Кейтилин убедила его стать десницей, - и чем это обернулось? Теперь же у неё из подданных и вовсе только дева-призрак - с ней мало кто говорит, ведь слухи, подобно мышам, проникают в каждую щёлочку, распространяются и плодятся быстрее, чем разливаются реки после обильных дождей. - Миледи... - оглядывается неуверенно. - Боюсь, я лишь помешаю. Кто-то из воинов, раскрасневшихся в пылу сражения, слышит неточно - поворачивает яркое, как розовые лепестки, лицо в сторону дам и добродушно, хоть, конечно, не без насмешки, уверяет: - Это вы верно боитесь. Мечники Риверрана, уж простите, вам не по зубам! Спина, широкая, и без того ровная, натянутая, как струна, напрягается ещё больше - Кейтилин чувствует это, так и не убрав ладонь. Бриенна легко заливается краской - она и теперь возражает пылко, отчаянно, словно уже участвует в битве: - Вы неверно меня поняли. Я лишь не хотела навязываться... - воин, перед которым она берётся оправдываться, давно уже не слушает - схватился с другим, перестал замечать. Леди Тарт, несмотря на её богатырский рост, часто не видят, а если и видят, так не берут в расчёт. Они слишком поздно узнают, как она опасна, а сама она - так забывает об этом вовсе время от времени. Маленькая девочка, ну точно. Иногда Кейтилин кажется, что задеть её легче, чем Арью, легче, чем даже Сансу. - Иди, - подгоняет и направляет, убеждает мягко, но непреклонно. - Я прикажу, если понадобится, - и Бриенна, обернувшись к ней на мгновение всё с тем же недоверием (шагнула вперёд, не успев заметить), слушается - подходит, расправив плечи, даже по сторонам не взглянув, просит у оружейника, видно, броню и меч, чтобы немногим позже вклиниться в гущу то и дело перемежаемой шутками тренировочной схватки. Никто из этих отважных мужей, конечно, не чета деве Тарт. Она сильнее, опытнее, подчас и проворнее - глядя, как она скользит между воинами, лёгкая и смертоносная (могла бы быть, если бы битва была, в свою очередь, настоящей и кровопролитной), даже при своём сложении кажущаяся неуловимой, как змея, Кейтилин не устаёт поражаться - в каких боях это умение было добыто? Разве на Сапфировом острове случилась война, о которой не слыхал никто в Семи Королевствах? Или, скорее, сражение происходило и происходит в самой Бриенне - со страхами и сомнениями, но если и так, она выходит из него победительницей. Как из этого. Значит, и вдовая леди Старк должна продолжать борьбу - она же мудрее, и старше, и яснее видит, зачем это. Она ещё не всё утратила, пока у неё есть она сама - и девчонка со взмокшими, вьющимися от влаги прядями на лбу, которая, будь они на турнире, можно поспорить, посвятила бы победу своей госпоже - так смотрит. И розу бы бросила - когда-то всё так и было, смутно помнится, но эта надежда и нежность - этот цветок - с шипами. Ранит и без того огрубевшие от шрамов руки. Кейтилин отворачивается и притворяется, что не видела; конечно, им обеим в этот тёмный час так и хочется за что-нибудь уцепиться, чтобы не упасть и не потеряться в сгущающемся мраке, но, может статься, это не лучший выбор - искать опоры друг в друге. В ком-то настолько же сломленном и отравленном злой тоской. Слушать голос разума - хорошо, но по-настоящему придерживаться его советов? Подчас это невыносимо сложно. Вдовая леди Старк в отсутствии иной, более подходящей компании теперь всё больше времени проводит наедине с единственным присягнувшим ей вассалом - и предлагает, чувствуя движение за спинкой кресла, тихий шаг в сторону, трение грубой ткани о становящийся день ото дня всё холоднее воздух: - Не приказать ли, чтобы тебе пошили платье? - Как? Во время войны? - вечно они удивляют друг друга. Бриенна каждое слово пробует на зуб, подобно золотой монете, и всё не может понять, подшучивают над ней, что ли. Кейтилин наблюдает за этим, на удивление, вовсе без раздражения, терпеливо - ей разве что немного забавно от того, как несхожи могут быть две женщины во всём - вплоть до взглядов на самые простые вещи. - Швеи Риверрана видели её разве что из-за стен. Они будут только рады отвлечься делом, - дева Тарт, судя по звуку, совсем по-мужицки переминается с ноги на ногу, поводит широкими, как орлиные крылья, плечами, неохотно подытоживает: - Если это будет угодно госпоже... - А ты что думаешь об этой затее? - Кейтилин оборачивается к ней, чтобы уловить сквозь сумрак комнаты закушенную губу и настороженный взгляд из-под косой чёлки. Если бы быть привычной к подружкам и сплетням, отдающим фальшью проявлениям душевности, можно было бы взять за руку, заглянуть в глаза - но Старки выкованы из стали, слеплены изо льда. Последней близкой подружкой для Кет ещё была Лиза - ну не считать же за таковую Петира. В Риверране они, сказать по правде, росли немного дичком, но собственное детство казалось ей счастливым и прежде - а с расстояния прожитых лет различить в нём печали и трудности всё сложнее. И зрение уже начинает подводить. Бриенна размышляет, тщательно выбирая слова, прежде чем ответить: - Простите, но платья мне не к лицу. Тут бы Кейтилин и замолчать - сталь нашла сталь; когда дева-рыцарь говорит с госпожой о таких вещах прямо и без увёрток, значит, промолчать при всей своей вежливости не может. Значит, задета была живая струна из плоти и туго перевитых в ноющих после пробного поединка руках жил - тут бы и отступиться, никогда ведь не получалось по-настоящему хорошо играть по нотам. Кет могла этого не заслуживать, но отец любил её, их обеих, осенних сестричек, и образование им дал королевское - с уроками арфы в том числе. Лиза с ней управлялась лучше - она всегда любила музыку и эту маленькую победу над старшей, вечно и во всём вырывающейся вперёд. Нельзя было обижаться на это негромкое, трогательное ликование после каждой безошибочно сыгранной мелодии против лопнувших под более умелыми в обращении с иглой и поводьями руками струн. Как и сейчас даже в шутку не надуться на оставшиеся без ответа письма. Тогда ничего не было всерьёз, даже битвы не на жизнь, а на смерть. Сейчас - не детские ссоры, а смертельное оскорбление; почти как то, что узнавать семейные тайны приходится от забывшего себя под старость отца. Мы же были подружками, Лиза? Были? Пожалуйста? Кейтилин хотелось бы иметь хотя бы одну-единственную настоящую подругу за всю жизнь - неудивительно, что она забывается, перестаёт следить за собой и продолжает спрашивать, мягко, но настойчиво: - Когда ты в последний раз надевала платье? Не могло ли всё измениться с тех пор? Бриенна снова мучительно долго думает над ответом. При дворе бы её уже с потрохами съели - да они, можно поспорить, этим и занимались. Сложно припомнить, носила ли дева-воин нечто хоть вполовину более женственное на пиршествах у Ренли, - голова у королевы-матери (вот тогда действительно получалось соответствовать титулу и на что-то влиять) тогда гудела, забитая совсем не тем, у неё и впечатлений никаких не осталось, кроме глаз и волос, неуместных мыслей о молодом Роберте, на которого невозможно было не засмотреться. Даже вкуса мёда на губах не осталось. - Мои плечи стали только шире, - по-хорошему такие вещи надо говорить дерзко, бросать в лицо, но Бриенна, честное слово, просто пытается правильно ответить на вопрос - как будто существует верное решение к этой задачке, как будто Кейтилин не должно быть стыдно, что она вообще пытается играть в дочки-матери в такое время. Точно ей вправду ничего не стоило смириться с мыслью, что её девочки уже никогда не вернутся, и вот теперь она ищет им замену. С другой стороны, иногда потерянным детям мать просто необходима, и женщина, выносившая хоть одно дитя, не может не замечать такие вещи с первого взгляда. Требуется много времени, чтобы никогда не считавшая себя упрямицей Кет признала ошибку, расписалась в собственном бессилии. День и ещё половина? Они усердно копаются в шкафах, извлекая на свет старые платья, изрядно битые молью, и Бриенна пытается сделать вид, что ей интересно, что она не спешит на тренировку, что она разберётся в названиях тканей, дай ей только срок... Выучит, как домашнее задание, и, возможно, честно постарается не забыть, но ничего, разумеется, не получится. Пленница сахарного кокона отцветших воспоминаний, дней, которые теперь не вернуть, не оживить - увяли, Кейтилин прикладывает к спутнице одно за другим свои старые платья, казавшиеся ей в воспоминаниях более яркими, а может, со временем потускневшие под стать забывшей их в Риверране владетельнице, и раз за разом с отчаянием убеждается, что никакое из них не смотрелось бы хорошо, не пришлось бы впору. Что за мука - в несправедливо красивых глазах напротив и в мягкости изношенных подолов и плеч; в том, что двое достались друг другу изрядно потёртыми и тайно желающими иного - других собеседников и дорог, других времён, другого места, чтобы коротать промозглую зыбкость, сочащуюся между старых камней. Платья Лизы подходят чуть больше - она всегда была крупнее и отчаянно этого стеснялась. Но думать о ней - та ещё пытка; это попросту невозможно, так хочется, чтобы отец, мучительно медленно умирающий под самой крышей родового замка, перестал умолять привести к нему Ромашку и позвал хоть раз Кошечку. Конечно, немудрено, что она забылась ему теперь - с ней никогда не было проблем, она никогда и никому, кроме, может быть, Джона Сноу, не желала зла, всегда поступала, как того хотели другие... Кейтилин обнимает кремовое, шелковистое, которое Лиза надела тогда, на поединок, и чувствует старые запахи, а пальцами на подоле нащупывает не отстиравшиеся пятнышки крови и внезапно больше всего на свете мечтает не оставаться одна, чтобы не приходилось об этом думать. Жаль, Бриенна давно уже подыскивает предлог, чтобы не улизнуть, нет, но удалиться с честью; это несправедливо, неправильно - оборачиваться и смотреть на неё такими глазами, прежде чем, снова сдавшись, прогнувшись, вымолвить: - Ладно, я отпущу тебя - только примеришь одно... Оно где-то здесь, я только что его видела. Где-то - в груде смятого, отброшенного, безжалостно скомканных радостей первого весеннего дня, когда отец возвращался откуда-то с драгоценными подарками и ещё более дорогими улыбками во всё лицо, прорезывавшимися особенно отчётливо даже сквозь расстояние, когда ему становилось видно посредством прищура, как его девочки (хотя бы одна) свешиваются меж настенных зубцов и ослепительно сверкают дырками сквозь молочные зубы. Лиза не так давно дралась бы за каждую из этих тряпок, а Кет и тогда бы промолчала, глядя, как их забирают прочь; теперь же - проталкивается сквозь, словно переходит бушующую на уровне бёдер реку, разгребая руками волны в цветочек, уносящие с собой едва ощутимые теперь запахи благовоний. Что-то было здесь, что-то ещё осталось... Обрывок прошлого, который можно зачерпнуть в горсть и достать с самого дна. Платье цвета летнего неба, про которое никак не вспомнить, чьё оно было, а точнее - кто из него первый вырос. Такое красивое - наверняка носили по очереди и растянули нещадно. Кейтилин примеривается, прищуривая глаз, словно художник перед праздничным портретом, прежде чем кивнуть головой и сбросить туда же, в кучу забывших себя вещей, неуклюжее: - Раздевайся. Бриенна оглядывается с боязливостью девственницы - кто бы ещё мог подумать, что в старые комнаты девичьей половины забредёт хоть единая живая душа, кроме них, пусть бы даже и по чистой случайности? Честное слово, тому, кто так смотрит, никогда не стать мужчиной - сначала надо прекратить бояться самой себя, а потом уже всё остальное, всего остального; потому что этот первый страх - самый сложный противник, и не то чтобы дева-воин не пытается, просто она... Сразу видно: никогда не разоблачалась для кого-то. Всегда - одна, готовясь отойти ко сну, снимает через голову рубаху и складывает с болезненной аккуратностью того, кому уже некуда спешить, нечего ждать оклика. Грудь перемотана - даже маленькая, детская, в бою будет мешать. Кейтилин неодобрительно качает головой, даже озвучивает: - И это тоже, - хотя бы не "так не годится", уже маленькая победа над собой. Если ты меряешь платье в Риверране, ты должна быть женщиной - а что происходит в других местах, до того никому нет дела. Бриенна вроде бы понятливо кивает, касается кончиками пальцев туго обёрнутой ткани, но своеволие в ней пересиливает благодарную, благоговейную покорность: - Мне скоро идти. - Иначе не сядет как надо, - легче притвориться, что не слышишь ничего дурного - заодно и плохих новостей. Кожа на лице воительницы, может, и огрубела под всеми ветрами, обуглилась от пыльных дорог долгого лета, но на животе она всё ещё чистая, и белая, как только выпавший снег, и мягкая - это определяется касанием, а потом отстраняться уже поздно, и Кейтилин принимается возиться со слишком тугим узлом на спине, до которого собеседнице всё равно трудновато было бы дотянуться самой. Острые коготки втянулись бы, если бы могли, если бы кошка-Кет была мельче и пушистей, когда негибкие пальцы нечаянно соскальзывают на родинки и оттиски старых шрамов - зажившие вовремя (ли? как знать) трещины. У Бриенны до странного много родинок - говорят, это к счастью, если в отца. Но откуда бы о таких мелочах знать девчонке, росшей без матери? Девчонке, которой дали в руки меч и отпустили на битву, несомненно, с молитвой и глядя вслед, но всё-таки отпустили? Когда узел поддаётся, первым делом бесстрашная дева-воин прикрывает несуразно большими ладонями грудь, стеснительная по-детски. Кейтилин и не надо смотреть, просто она чувствует странную обиду - её девочки так не сделали бы. Да? Она никогда не одевала их - на то были служанки. Можно было бы приказать им заняться обряжением Бриенны, но их бы она не слушала, о, она бы сбежала, отделалась и ускользнула. Так и выходит: неслухам достаётся больше внимания, что портит их ещё непоправимее. Кейтилин, подумать только, чтобы не сойти с ума, занимается воспитанием. Она протягивает платье и отворачивается, вежливо, хотя бы временно. Это ведь не тайна - то, что дама в доспехах нежная изнутри. Никакого секрета для тех, кто говорил с ней хоть единожды, кто оскорблял её, зная, как каждый удар непременно найдёт цель. Когда обернуться, подсказывает шелест юбки - Бриенна всё ещё придерживает руками отчаянно большой для неё перед и растерянно, словно вправду не ожидала, уведомляет: - Оно не сходится на спине. - Захочешь - перешьют, - с беспечной, спесивой уверенностью, и впрямь приличествующей леди-матери, бросает Кейтилин, разглядывая и внутренне содрогаясь. - К твоим глазам... - она оставляет мысль висеть в воздухе, чтобы каждый закончил её по-своему, потому что взгляд Бриенны вовсе не цвета летнего неба. Он болезненный и полупрозрачный, как вода в луже, когда только клочок голубизны проглянул сквозь облака и до настоящего тепла ждать и ждать. Зима обманчива, девочка. Впрочем, опасаться подвоха от каждого ты умеешь. - Мне надо идти, - повторяет, поджав губы, что ещё сильнее подчёркивает вздымающийся в ней опаляющими языками страх. - Посмотрись в зеркало, - Кейтилин толкает его к ней, навалившись плечом. Мутное от старости, в вычурной раме... Ни дать ни взять чей-то портрет, и Бриенна, по первости чуть ли не отшатнувшаяся, при всей своей несуразности не может удержаться от оценивающего взгляда, попытки высмотреть себя в незнакомке и понять, хотелось ли бы вообще оказаться на её месте или она всё так же глупо смотрится в любом из цветов, любом из фасонов. Неутешительность выводов заведомо известна обоим - и кем вообще надо быть, чтобы снова поднять этих монстров из глубины... Упрямая, спесивая девчонка внутри вдовицы говорит: "матерью", но Кейтилин больше её не слушает - себе дороже. - Мне жаль, - она, решаясь в последний раз на нетактичность, едва ли не грубость, касается бледного, стремительно холодеющего плеча, выглядывающего из рукава фонариком, как испуганный зверёк из полузатопленной норки. Бриенна, не думая, явно не имея этого в виду, говорит: - Извините, - и платье соскальзывает с неё, как шкура с оборотницы, обнажая вставшие дыбом от холода соски, сбиваясь у ног пеной морской и стремительно тающим, уже посиневшим изнутри от одиночества и тоски последним сугробом. Глядя на него растерянно, говорит дева-воин весьма уверено, едва ли не строго: - Я поклялась защищать вас, но вы сами можете понять, как неудобно заниматься этим в таком роскошном наряде. Мне очень жаль, - она неосознанно повторяет эхом, снова как будто вкладывает в каждое слово совсем не тот смысл и, вдруг забыв стесняться, перешагивает через неудавшуюся попытку вернуться в собственные беспомощные пятнадцать в поисках ткани, чтобы замотаться. Родинки, сплошь родинки - по спине, на шее, под грудью. Звёздное небо наоборот. Кто бы там что ни говорил, с такой россыпью счастлив будешь где угодно, только не в браке. Кейтилин ждёт, пока Бриенна достаточно скроется в ладно сидящей, точно по мерке скроенной одежде, некогда принадлежавшей людям отца, прежде чем позвать служанок - щадит то, чего не понимает. Лелеет собственные раны и старается не досадовать на проигранную битву - здесь ни дочек, ни матери, ни лорда-отца, который уж точно умел вести сражения получше непутёвой жёнушки. Он единственный мог заставить её улыбаться порой - и заснуть, когда она бывала чем-то встревожена и испугана. Что ж, вот, настало время, когда эти чувства не покидают её, и чаша, из которой отпивается глоток за глотком, не пустеет - прямо противоположно второй половинке кровати. Не меньше, чем дети, Кейтилин самой нужна помощь, защита. Она готова об этом забыть - или ей только кажется. В конце концов, невозможно привыкнуть к кошмарам. И Бриенна с мечом против них не помощник - Бриенна, которой настоящую услугу оказываешь, когда оставляешь её в покое, а не когда делаешь ей дорогие подарки и даёшь ценные советы, подумать только. Никто не любит продавать себя за бросовую цену и выслушивать нравоучения день-деньской - в старом зеркале, кроме гадкого утёнка, которому вряд ли стать лебедем в срок, отразилась малютка Кет и её смелый, прямой взгляд без вызова и без мольбы. Что бы она сказала на назойливость старой квочки? Кейтилин понимает без слов и пытается отстраниться, перестать душить. Жаль, родной замок не вырос вместе с ней - усох и съёжился, как отец на смертном одре. Цветник уже не кажется бесконечным, путаница коридоров на поверку оказывается чем-то вроде трёх сосен, заблудиться в которых можно разве что в пословице. После просторов Винтерфелла ничего уже не получается воспринимать всерьёз - Риверран попросту крошечный, а дел в нём у слишком быстро выросшей, постаревшей девочки ещё меньше, чем, как помнится, ей было лет, когда она любила это место больше любого другого на свете. Теперь - никогда бы сюда не вернуться. Ведь лорд Талли скоро умрёт здесь - не первый и, помилуйте боги, не последний. А Кейтилин Старк как будто уже преставилась. Иначе зачем так верится в дурные сны, во все эти комья, стучащие по крышке гроба? С чего бы вообще о них думать, если Королей Севера хоронят в каменном склепе, а лордов Трезубца отпускают в путешествие вниз по реке? Может, дело в том, что кошка-Кет сама уже не то, не другое, а что-то третье - и каждую ночь бессонницы, которой лучше бы не сменяться очередным кошмаром, размышляет о том, что могло статься с её дочерьми. Если Эддарда всё же уважали, даже объявленного предателем и изменником, кто бы подумал о маленьких девочках с той же осторожностью? Если они мертвы, их уже не найти. Слухи, конечно, твердят об обратном, но можно ли верить? Можно ли понадеяться? Не станет ли от этого только хуже? - Госпожа, - Бриенна просовывает голову в дверь, и Кейтилин стоит большого труда понять, что она больше не спит, этот свет исходит не от яркого солнца, усевшегося над землёй так низко, на лучшие места, чтобы не пропустить представление, а крики, так тревожившие её грёзы, издавала она сама. - Могу ли я что-то сделать для вас? - Скажи: я опять..? - леди Старк облизывает пересохшие губы и, конечно, не так уж нуждается в ответе, чтобы понять, в каком плачевном состоянии находится. Касаясь кончиками пальцев своего лица, она чувствует, как рассечен лоб об одну из резных колонн дорогого дерева, а то и вовсе об изголовье (надо же было так умудриться). Под балдахином душно - засыпая на прежней кровати, Кейтилин больше не чувствует себя в сказке - напротив, слишком отчётливо ощущает течение лет вечно мимо и то, как в любой песне пелась бы высохшей от тоски вдовой. Дева-воин молча кивает, от волнения переступая порог, но всё ещё не закрывая дверь; подумав, вглядевшись во мрак, предлагает: - Позвать лекаря? Ещё один раз ощупав порез, Кет с уверенностью отвечает: - Нет. Царапина совсем не глубокая, крови больше, - она и в детстве не просила бы помощи, смиренно ждала бы, когда её предоставят, чтобы поблагодарить в красивых фразах, душистых, как летний цветник. Это искусство Санса взяла от неё сполна - но спасут ли медоточивый язык и смазливое личико от разъярённых львов? Смутно помнится, что это снилось, и, тут же забыв о роли королевы-матери, Кейтилин с силой прижимает ладонь к губам, втаптывая в себя крик, протирает ребром другой глаза насухо. Не в силах сдержать себя, коротко просит: - Останься. Поставь свечу и садись рядом. Бриенна повинуется, как будто стоило лишь подумать, чтобы всё исполнилось. Огонёк совсем тусклый, пляшет на самом кончике фитиля. Под ним скопилось слишком много воска. Стоило бы пропороть сквозную дыру у свечи в боку, чтобы позволить всему этому вытечь наружу, чтобы внутри снова стало сухо и ярко. Проблема в том, что доверить нож Кейтилин некому. Она всё ещё не верит, что дева-воин справится. Она может хотеть и хорошенько постараться, но что от этого толку, если в итоге совсем ничего не выйдет? Любые хорошие намерения не имеют смысла, когда они ни к чему не приводят и голова твоего мужа катится по ступеням септы. - Чем вам помочь? - Бриенна делает движение с целью поправить одеяло, но тут же смиряет порыв, притворяется, что этого не было. Большие руки маленькой девочки, леди Старк берёт их в свои увереннее, чем на самом деле себя чувствует, ощупывает мозоли, оставленные рукоятью меча, успокаиваясь, почти уверив себя, мол, ничего не было, и вкрадчиво начинает: - Ты говорила, что знаешь много песен... Отца не надо было просить. Если он приходил пожелать дочерям самых сладких снов, он сам затягивал колыбельную. Он вообще много пел, и голос у него был бархатистый, тёплый, хоть и не без фальши. Родители всегда лгут в своих обещаниях всего самого лучшего - Кейтилин ли не знать. Хоть что-то ей известно в эти дни, когда отсутствие новостей от Робба накидывается на внутренности с жадностью, недостойной лютоволка со знамени. Значит, и это львам. Львы жаждут крови, а Бриенна правда хочет помочь, однако лишь отмечает робко: - Так и есть. Жаль, что петь я их не умею. - Тебе дан голос, - но не Илину Пейну, больше нет, да и что бы было ему сказать? Он никогда ещё не оставлял свою работу невыполненной. - Этого достаточно, - Кейтилин боится, не хочет слышать новый отказ, потому отворачивается, вжимается ухом в подушку, крепко зажмуривает глаза, однако дева-воин не отступает в тень, когда от неё требуется материнская ласка да мужняя крепость воли. В конце концов, это тоже битва. Откашливается и негромко уточняет: - Тогда... какую? - Всё равно, - утонуть нельзя, глупая смерть для Талли, а жизнь - ещё хуже, и Кет сжимает чужую ладонь так сильно, что на мгновение задумывается, не причиняет ли боли. Ничего страшного. Раз в никогда и старшей дочери в роду можно побыть несносной. У Петира никогда не было таких рук, да она и не пустила бы его к себе в спальню, но вот ладони Брандона - она всего раз ощутила их на своей талии и тут же поняла, что такие никогда не отпустят, если владелец их того не захочет. У Неда руки были такие же, только лицо - полное скорбей. И он не пел. Не пел от радости утром после их первой ночи, не пел, как бы ни поддразнивал отец, и вообще нисколько не был на него похож, ни на кого не был похож, ни разу не обернулся, когда вскочил в седло и уехал. И Кейтилин сразу знала, что это не то же самое, что этот человек никогда не полюбит её так сильно. Тогда ей было не всё равно. Она вспоминает об этом только теперь, когда Бриенна тихонько поёт ей одну за другой баллады про отважных рыцарей и прекрасных дев, точно, как по нотам, забыв переживать, что не получится, так искренне, словно сама не иначе как героиня одной из них. Кет прислушивается, замерев, забывшись, и в какой-то момент настолько перестаёт различать правду с мыслями, что ей приходится коснуться ладонью нежной щеки, убедиться, что она не покрыта смешной щетиной. Брандон тоже обещал петь ей, чтоб не боялась. Они только об этом и успели поговорить. Бриенна очевидно не понимает, что ей делать со своими руками: касается в ответ, робко пытается стереть засохшую кровь и тут же отступает, когда не выходит. Замолкает в нерешительности - может, принести хоть мокрую тряпицу или заново застелить измаранную кровать... Кейтилин чувствует каждое её колебание, так и не убрав ладонь: и то, как нервически дёргается в незаданном вопросе уголок губы. Отвечает заблаговременно: - Не надо, - и, наконец отстранившись, закрывает глаза, скрещивает на груди запястья, отказываясь от всякой борьбы хотя бы на время, просто надеясь; но голос её всё равно звучит так моляще, как если бы она простёрла руки и безнадёжно ожидала приговора: - Ещё. Спой мне ещё, Тартская дева. Следующей она, как назло, заводит песню, которой отец мог встречать утро - ещё без войны и забот, находя минутку поцеловать дочерей в лоб. В темноте и тишине спальни, сравнимых по гулкости с похоронными, Кейтилин хочется сказать: всё не так. Но это, тем не менее, лучше, чем молчание и одиночество, поэтому, стоит Бриенне сомкнуть свой неуклюжий, неловкий, слишком большой рот и, понадеявшись, что госпожа заснула, с удивительной для её склада лёгкостью скользнуть к двери, Кет приподнимается на локтях и позволяет себе испугаться ночи как никогда раньше. В самом деле, прежде, когда заходило солнце, в растущих тенях ничего не крылось, кроме, разве что, чудовищ из старых сказок, в которых с каждым годом всё меньше верилось. Теперь там ждут кошмары. Всё ближе и ближе, хлопают кожистыми крыльями, рычат на разные голоса. - Останься. Я не могу спать одна. - Леди Кейтилин... - девчонка выглядит совсем испуганной - кто кого собрался оберегать? Неуместный смешок подвергается неумелому удушению, осколком старых воспоминаний режет горло. - Эта постель не хуже любой другой, - срывается, неуместно и неожиданно даже для неё самой. - Останься, пожалуйста, - Нед бы так не обращался с вассалами. Приказ есть приказ, но в том и дело, что принуждать не хочется. Насколько жалкой надо стать, чтобы заставлять рыцарей защищать себя? Нет, просить - лучше. Мягче и тише. Может быть, это не совсем о покорности и послушании. Сложно ожидать от юной девы, что она разберётся в таких тонкостях, однако она остаётся - стоит у изголовья и то ли смотрит в глаза, то ли наоборот, отводит. Свечка гаснет-таки, захлёбываясь воском, но это уже не совсем важно, ведь Кет чувствует пожатие на своей руке - такое сильное, мужское, легко забыться. И воин, чьё имя также начинается на "Б", на цыпочках обходит постель, чтобы лечь по другую сторону. Можно почувствовать по еле ощутимой дрожи, как ослабляется натяжение плеч. Глаза смыкаются - шелест, полный уюта. Как давно рядом с ней никого не было... Чтобы чувствовалось тепло на кончиках пальцев, даже если ничего не касаешься; и знать, что, стоит руку протянуть, ощутишь чью-то дружелюбную близость. - Вас обнять? - церемонно то ли спрашивает, то ли просит Бриенна. Нед в их первые ночи делал так тоже. Кейтилин уже ни на что не хватает - то, что рядом есть кто-то, совершенно выбивает её из колеи. Получается лишь просипеть невнятное согласие, подтверждаемое резковатым кивком, и уткнуть полные слёз глаза в нелепейший кружевной воротник сорочки, которую шатавшаяся по ночному Риверрану Бриенна запихнула в штаны, наверняка при этом непоправимо помяв подол. ...Они так и спят тот короткий отрезок ночи до утра, будто вообще не сдвинувшись. Просыпаясь от голоса служанки за дверью, Кет с уверенностью может сказать, что ни разу за это время не разомкнула глаз; дева-воин словно бы и вовсе их не смыкала до недавнего часа - судя по тому, как крепко спит теперь. Её ничто не в силах разбудить - даже то, как ворочается Кейтилин на её груди, и то, как она окликает прислугу (сколь можно тише, правда), увещевая не беспокоить по таким пустякам, как завтрак и отсутствие писем. Так спят в юности - чувствуя себя девочкой в праздничный день, Кошечка позволяет себе ещё немного понежиться, свернувшись калачиком у чужого тепла. Очень недолго. Потом, конечно, приходится осторожно будить - и по тому, как Бриенна легко приходит в себя, несложно сделать вывод, что сон её был неглубок, если вовсе был. Интересно, что могли эти объятья напомнить ей? Ей, росшей без матери... Что такое, отчего невозможно оказалось оторваться? Что-то в прошлом - или что-то, что происходит с ней прямо сейчас? Это опасная тропа, Кет отдаёт себе в этом отчёт, поэтому предпочитает думать о давно минувшем, которое уже не может быть потревожено. Прибегала ли Бриенна спать к нянюшкам и кормилицам, были ли они у неё - и, если так, что они с ней сделали, чтобы из неё это выросло? Кто заплетал ей косы, заплетали ли ей косы вообще? Кейтилин и сама давно уже этим не занималась - с детства. Для всего всегда были служанки, а руки леди не предназначались для труда - и вот, момент безвозвратно упущен. Пока ещё что-то осталось, она садится в постели, подогнув под себя ногу, и продолжает бесстыдно пользоваться положением: - Поднимайся. Можно я причешу тебя? Слишком она высокая, конечно... Приходится усадить её на пол, что, наверное, холодно, поэтому Кет без зазрения совести спускает ей и без того безнадёжно изляпанное кровью одеяло. Только теперь ей вспоминается про порез - но в комнате вдовы, конечно, нет зеркал (их приносят служанки, когда помогают одеться), да и что бы там успело измениться? Такие раны не загнивают - затягиваются быстро и безболезненно, в отличие от многих прочих. Глядя, как Бриенна нечаянно горбится и, заметив это, тут же становится жёсткая и прямая, как натянутая струна, Кейтилин лишний раз вспоминает о том, что некоторые раны не затягиваются совсем. Этому служат вечным доказательством и плохо гнущиеся пальцы, которым никак не управиться со скользкими струйками коротких волос. Хочется плести и ткать, вить узоры а получается - разве что вправду расчёсывать, расчёсывать до крови прошлое, когда точно так же в изножье садилась Лиза и довольно хихикала, зная, что её ожидания не будут обмануты. Кет не подводила её ни разу, только вот жизнь - сполна. Нужно действительно много подлостей и напастей, чтобы превратить жизнерадостную, влюбчивую девчонку в боязливую наседку, которой недосуг даже ответить на письма сестры. А Кошечка, о... Она была спесива - недолго, но счастливо; а потом стало только лучше, а теперь, вот, она находит себя уткнувшейся в сухую, ломкую макушку. Потому что так хочется сказать: заплетай косы, пока у тебя есть волосы, пока тебе ещё это нравится, пока ты ещё можешь быть счастлива. И не поворачивается язык. Бриенна предпочитает пяльцам меч, может быть, предпочитает мужчинам женщин - это естественно предположить, несмотря на Ренли, и Кейтилин, вдруг разом, пусть и ненадолго забыв про войну и смерти (о, что из неё лепит присутствие этой девчонки...), поддразнивает: - Настоящие рыцари славятся победами не только на ристалище, но и в весёлых домах. Достигла ли ты успехов в этом искусстве? Тартская дева оборачивается сразу - краснеет крупными, некрасивыми пятнами, смотрит удивлённо, широко распахнув глаза, самые красивые из всех, которые доводилось видеть этой спальне; и королева-мать могла бы отмахнуться, обернуть всё в шутку, но в Риверране ещё осталась тень от спокойной, уверенной в своей безупречной неотразимости Кет. Кет, до последнего ждущей ответа на редкий бесстыжий вопрос, потому что ей это нужно. В конце концов, у неё ещё (больше) нет того, кому хранить верность, но всё-таки желание быть любимой и дарить улыбку как редкое сокровище уже (ещё) имеется. - Моя госпожа... - Бриенна от волнения запинается. - Как можно! Как вы... - Значит, нет, - по-прежнему спокойно прерывает Кейтилин. И ей внезапно перестаёт быть смешно, кровь её прекращает пузыриться. - Отвернись, я ещё не закончила, - идёт война, и она вдова. Двое её детей заперты на Севере, наводнённом спрутами, в Винтерфелле, почти без охраны; судьба дочерей, попавших в когти львам, ещё страшнее; а старший сын... О, Робб. О, Роберт. Прислуга могла сокращать из почтения к королю и из нежности, которую и ныне король Севера внушает вместо подобающих уважения и страха, но леди Старк никогда не забывала - с той же холодной точностью, с которой не прощала Джону Сноу его появления на белый свет. Ей, по крайней мере, нужно было знать, более того, иметь перед глазами причину, по которой Нед не мог любить её по-настоящему сильно, никогда не смог бы, никогда уже не сможет... Жизнь в ледяном коконе вечной близости зимы охладила её, хорошо сохранила вдали от чувств и тревог - тем болезненнее теперь воспринимается их внезапное возвращение. Яркое, острое и неуместное, всё твердит о том, что Кейтилин ещё жива, даже если самой ей в это не верится. Она нежно гладит Бриенну по голове, пробуя раз за разом, пока не получается маленькая, куцая, но косичка. Они обе многое потеряли в этой войне - но, несомненно, что-то и обрели. Например, друг друга. Дождавшись позволения идти, дева-воин всё одно не спешит покинуть спальню - рассеянно, но бережно, чтобы ненароком не расплести, ощупывает голову, по возможности пытается привести в порядок свой внешний вид, прикидывает, какими путями вернуться к себе средь бела дня да в таком наряде. Кет подходит к ней поправить завернувшийся внутрь воротник и невзначай предлагает: - Платье, быть может? - Они не сойдутся, - заверяет Бриенна и вдруг улыбается, нечаянно и странно трогательно обнажая верхние зубы, словно над шуткой, понятной лишь им двоим; хотя вроде бы всем, кто лишь взглянет на эти плечи разочек, ясно, что им может быть по себе только в доспехах, в гуще брани. Одна леди Старк пыталась не замечать очевидного - что всё меняется, всё вокруг, включая людей, головы, на которые надета корона, представления о мире и сезоны. Об этом просто забыть за долгое, спокойное лето, будь оно хоть трижды по-северному бледное, и всё-таки это так. Кет носит траур с гордостью, без усилий, но у неё не остаётся выхода, кроме как улыбнуться в ответ. А после она выходит на стену - окинуть взглядом окрестности, вместе с часовыми высматривая гонцов от сына, и заодно понаблюдать за тренировочной схваткой. Внизу, у реки спокойно, ничто не двинется - неудивительно, что все взгляды обращены во внутренний двор; крепко сбитые парни в красном и синем делают ставки - но против Бриенны не осмеливается ставить никто. Тартская дева врубается в толпу противников с тяжёлой, певучей яростью, и клинок - конечно, притупленный - пляшет, разя противников, награждая их, счастливцев, всего лишь синяками и жгучей досадой. Она лучше всех мужчин, обступающих её с разных сторон. Она лучше всех, и в волосах её, не спрятанных на этот раз под шлемом, скрывается маленькая косичка - или, если она уже расплелась, просто странно кудрявая прядь. Маленький секрет для двоих - Кейтилин, сорвавшись, торопится по ступенькам, как в детстве, и её смешит, как звучит стук нечаянной суеты по камню; зато она первая успевает поднести своей защитнице воды. У Бриенны теперь большая, кровящая царапина на щеке - вот так, они похожи больше, чем кажется. Пощебетать над ней по-матерински, невзначай покружить вокруг... леди-волчица, леди-мать никогда прежде такого не делала, однако ей до сих пор не кажется, что она плохо растила детей, дочерей. Потому что, наверное, это другое. Это не то, что раньше. Потому что Брандон был с ней всего день и ночь, а Эддард Старк, конечно, очень старался его заменить, но всё-таки никогда не был с ней по-настоящему. Другое дело - Бриенна Тарт. Она... почти прячется, скрывается в саду и, всё ещё по-женски скрупулёзно впитывающая все детали, собирает жиденький букет в день, когда отцу становится хуже и Кейтилин не может сделать это сама. Она спускается позже - очередной слом и скол, но ещё не окончательное падение в темноту. Старый лекарь ничего не обещает, но смотрит осторожно, искоса, как опытный, наученный горьким опытом ворон, и не разрешает открыть штор; приходится давиться пылью и затхлостью, держа Хостера за скукожившуюся руку и неизбежно помня о том, сколько новых морщин появилось на лице - их лицах - за последние годы. Когда-нибудь и кошка-Кет будет лежать... может быть, здесь, а лучше бы в Винтерфелле. Не внизу, среди гробниц, но прямо над ними, наверное, в богороще. Однако до этого есть ещё время - жить. - Уже почти всё отцвело, - извиняется Бриенна за пышные некогда пионы и изящные лилии, нынче увядшие и оплывшие бурой кашицей. Сегодня всё говорит о смерти, да так, что если от этого прятаться, то только закрыв уши, глаза, ноздри, собственный слишком болтливый рот... Кейтилин выбирает прямо противоположное - гладит красные розы, уже засыхающие по краям лепестков, и говорит: - Возьми их. Тартская дева до последнего отводит глаза, ковыряет землю носком ботинка, но в решающий миг она никогда не умеет прятаться и молчать, что хорошо - тоже к лучшему, к светлому. Те, кого надо бояться, не мнутся. Враг не станет ждать, пока ты обретёшь дар речи. Так вот, Бриенна почти по-мужски сплёвывает в оставшуюся после недавнего дождя лужу розоватую после очередной тренировки слюну и с неожиданной дерзостью заявляет: - Терпеть не могу розы. За этим, конечно, несомненно, кроется какая-то история, но выдавить, выколупать её нельзя - подходящий момент придёт, как с песнями, с косами. Кейтилин научилась терпению - и голову опускать пониже; она указывает на цветы шиповника, затесавшиеся в непышный букет южных стойких трав, улыбается нешироко, но зато честно, от предчувствия смеха: - Вот что странно - у нас это растение называют "собачья роза". Бриенна и вправду тяжело усмехается, так что в просвете между губами с левой стороны рта мелькают, поблёскивая перламутром, по-лошадиному большие зубы, и по-новому оглядывает скромные розоватые головки: - Уже лучше. Собаки славятся верностью. И лошади. И девы-рыцари. Кейтилин думает, что знает: розы не прельщают того, кто не изведал мужчины, его любви, радостей замужества и нежности поцелуев. Собачья роза - где-то между, можно ещё терпеть; неброская, тихая, ни на что не похожая. Цветёт ещё в пору невзгод. Подумав об этом, Кет совсем уже отворачивается от куста с настоящими, забывает о нём - и то верно, он только и напоминает, что о времени турниров, весны, настоящего и притом пышного буйства красок и запахов, давно оставшегося в прошлом и уже никогда не собирающегося возвращаться именно к ней. Бриенну тоже, кажется, ничего такого не ждёт впереди - может, она давно уже этого и не хочет. Она подносит цветы шиповника к лицу - и они идут ей, как первые снежинки на ресницах. Собачья роза - вот и всё, что у них есть. Ничего больше не осталось, всё прочее излишне. Они долго гуляют по саду, готовящемуся стать зимним, не рука об руку, но рука к руке, так, чтобы изредка соприкасаться кончиками пальцев, и решительно не говорят ни о чём, тем более, ни о чём важном. Кажется, время никогда не закончится - робкие переглядки, редкие капли или белая пыль, сыплющаяся с небес. Это ощущение свежести, простора и полумрака остаётся с Кейтилин даже в спальне отца, когда она сменяет в вазе старый букет на новый, тоже уже успевший подвянуть. Зато он хранит тепло рук - и память о тепле взглядов; взглянув в лицо отца, Кошечка, никогда не говорившая, если её о том не просили, упрекает: - Может быть, ты поторопился отдавать меня. Разве в песнях не все счастливы? - можно было бы спросить, зачем отец не сказал, что в жизни всё совсем не так, но он ни за что не ответит: глаза сомкнуты, рот приоткрыт... Кет смотрит на него - сердце сжимается, и так она знает, что оно живое и уж точно никогда её не обманет, не подведёт. К тому же, не время для ссоры - в день, когда ей кажется, что она почти счастлива. Не как прежде - как никогда, по-другому, по странному и смешному. Леди Старк спускается к ужину с цветком шиповника за ухом, как ни в чём не бывало, как будто ей снова пятнадцать. На следующий день чёрные крылья приносят чёрные вести - и снова ничего не остаётся, кроме пары чуть более красноречивых, чем стоило бы, взглядов на память, безупречной верности в любых безрассудствах и букета, который так и засохнет в вазе; и вовсе не потому, что Кейтилин запрещено выйти в сад и нарвать новый.