мир

      Из глубин чащоб леса доносились эхом птичьи вопли. Деревья низко склоняли свои кроны, как будто стремились достать ими до самой земли. На небе, едва прорезая плотный навес тёмно-ультрамариновых туч, проглядывал заострённый белоснежный кончик месяца, похожий на острие ножа из слоновьей кости.       Опавшая сухая листва хрустела под босыми детскими ножками. Тропинки, заросшие жухлой травой, уходили извилистыми тёмными змеями куда-то в опушки, огибая корни деревьев. Слабый бледно-голубой свет, что каждую секунду пропадал из-за проплывающих по небу облаков, освещал дорогу перед небольшой группкой детей через переплёты веток деревьев, образуя на земле чёрную призрачную паутину.       Моно поднимает голову кверху, чуть прищурившись и поправляя книжную коробку, которая была ещё найдена в библиотеке Чрева. Небо с каждой секундой стремительно темнело, тучи сгущались, словно огромные клубки чёрной ваты, лунный свет вскоре полностью померк, и листва над головой зашелестела громче обычного. Ветер усиливал порывы, чем тревожил чёрных птиц, которые пулями с пронзительными криками улетали в сумрачную глубь леса, куда бы идти осмелился не каждый.       “Похоже, гроза приближается”, – настороженно подумал Моно.       Не хватало ещё, чтобы их смыло очередным чудовищным ливнем. Дожди и грозы в этих окраинах являлись отнюдь не редкостью – скорее, они были почти что каждый день, только где-то раз в неделю более-менее небо прояснялось и дождь прекращался, пусть и стояла в воздухе небольшая морось.       В подтверждение его мыслей сквозь плотную сеть веток резко сверкнул белый ослепительный свет, а через минуту издали под тучным навесом начало громыхать, отдаваясь несильной, но ощутимой вибрацией по рыхлой земле.       – Похоже, нам стоит поторопиться, – раздался сзади монотонный голос, на который Моно рефлекторно обернулся.       С ним тут же поравнялся Беженец, постукивая по земле деревянным посохом с завитком на конце и свободной рукой дёрнув потрёпанную мантию орехового цвета, чей край подола зацепился за ветку ближайшего кустарника, росшего сбоку от тропинки. Моно томно вздохнул и усталым взглядом обвёл поджатые бледные губы Беженца, которые показывали такую же нервозность по поводу предстоящей погоды, снова обратив внимание на небосвод, откуда небольшая линия молнии вновь сверкнула в опоздавшем сопровождении грома.       – Да, конечно, – еле слышно буркнул Моно, после чего бегло посмотрел на других детей, плетущихся где-то за спиной, и вынул небольшой фонарик из кармана пальто, бледным лучом света освещая впереди путь. – Ребят, не отстаём, нам нужно успеть дойти до хижины прежде, чем начнётся дождь!       – Мы идём, не волнуйся, – отозвался Беглец, который тоже поравнялся с Моно, только по другую его руку.       Тот размашисто поправил капюшон синей толстовки, размахивая в одной руке небольшой молот, которым от скуки бил по свивающимся веткам или откидывал из-под своих ног камешки на пути. Судя по такой расслабленной походке Беглец был довольно спокоен и, в отличии от других, не больно нервничал насчёт грозы, или делал вид, что ему ничего не страшно. По крайней мере Моно не приметил, чтобы хоть одна жилка на лице колыхнулась в напряжении, лишь лёгкая беззаботная улыбка скользнула по искусанным губам, отчего сам Моно устало улыбнулся.       Незаметно прикусив губу, Моно опустил взгляд на правую щиколотку Беглеца, на которой до сих пор болталось погнутое свинцовое кольцо от кандалов с тремя уцелевшими звеньями от цепи, что невольно мешало свободно ходить и глухо стучало по земле.       “Когда-нибудь я разломаю этот кусок железа”, – пронеслась навязчивая мысль в голове Моно: слишком долго он возится с кандалами Беглеца, пытаясь освободить несчастную ногу от железного плена, однако как бы Моно не старался, все способы и подручные средства оказывались бесполезными.       Рядом с Беглецом вразвалочку шагали пять номов. Они утомлённо покачивали чуть порванными колпачками, похожими на шляпки поганок, и забавно скворчали, отчего их можно спутать с лягушками, чьё кваканье всегда можно услышать на трясинах засохших болот. Каждый из них нёс у себя в крохотных ручках различные найденные в Бледном городе вещички, не носящие толком никакой пользы. Номы часто приносили всякие безделушки к ним в хижину из чистого интереса, однако Моно не был против этого – эти конусовидные человечки всегда отличались особым любопытством, неудивительно, что их так привлекает даже самый незначительный мусор; тем более номы очень трудолюбивые, готовые в любой момент помочь, несмотря на крохотный рост, поэтому упрекать их в таком бессмысленном занятии Моно считал непозволительным.       Посчитав номов и убедившись, что все гномики на месте, Моно повернулся лицом к ребятам, дабы увидеть их лица и удостовериться, что никто не отстал по пути, охватывая их светом от фонарика. Беглец и Беженец шли рядом по бокам от него, а чуть поодаль позади плелась Вторая. Она немного приподняла край мешковатого капюшона светло-зелёной мантии, чтобы мельком глянуть на Моно через обрамление русых волос прищуренными из-за яркого света изумрудными глазами, а потом убрала руку, поправив на плече походную сумку, в которой хранились медицинские принадлежности, прихваченные в больнице.       – Так, а где Гост? – неожиданно спросил Моно, взволнованно стрельнув взглядом через круглые прорези коробки по теневым рядам ровно стоявших деревьев и скользнув белым пятном света вокруг себя.       – Он туда убежал – сказал, что скоро вернётся, – в полголоса произнесла Вторая, указывая рукой на кусты остролиста.       – Но нам же нельзя разделяться, – Моно строго нахмурил брови и застыл на месте со сложенной рукой на боку. – А вдруг что плохое произойдёт? В лесу, конечно, монстров не видно и не слышно, но мы не можем быть в этом уверены.       – Не волнуйся, – всё с тем же спокойным голосом вмешался Беженец и положил руку на плечо Моно. – Гост обязательно вернётся, он слишком умён, чтобы попасть в беду.       – Вот именно, – подхватил Беглец, срезая ножом, который достал из своего экипированного пояса, небольшую хвойную веточку с тремя маленькими еловыми шишечками, что свисала над его головой, и отдавая её в протянутые к нему ручки номов. – Он от тех манекенов так ловко слинял, а от медведя или волка точно улизнёт.       – Но всё равно одному по лесу ходить опасно, – насупился Моно. – Нам нужно держаться вместе в любом случае, потому что это мир кошмаров: от него можно ожидать всё что угодно.       Моно поджал губы. Видно было, как сильно он тревожился, всматриваясь в лесную тьму и прислушиваясь к приближающейся грозе. С отягощённым волнением сердцем он на время убрал фонарик, сложил руки на том месте коробки, где находился у него рот, на подобие громкоговорителя и протянул не очень громкое затяжное “хэй” в сторону раскидистых листьев куста остролиста.       Все остальные притихли, ожидая услышать хоть какой-нибудь малейший отклик, однако ответили на зов Моно только грохот грозы и шелест листвы. Прождав несколько секунд тишины, Моно снова подал голос, на этот раз подойдя ближе к кустам. На второе “хей” кусты вдалеке зашевелились, и звук шлепка пяток о влажную землю и шуршания кустов стал быстро приближаться к тропинке.       – Вы меня звали? – вместе с задорным голосом сквозь ветки высунулось светящейся широкой улыбкой чумазое лицо, усыпанное, как пшеном, персиковыми веснушками и обрамлённое грязными засаленными прядями рыжих кудрявых волос.       – Ну вот и наш беглец явился: лёгок на помине, – с улыбкой сказала Вторая, сделав пару шагов сторону вернувшегося Госта.       – Вторая… – прошипел Беглец сквозь стиснутые зубы, который подпрыгнул от услышанного имени, а Вторая только виновато посмотрела на него, мол: “Прости, я забыла про это”.       – Гост! – воскликнул Моно и включил обратно фонарик. – Ты где был? Почему меня не предупредил, что уйдёшь куда-то?       Моно заметно расслабился, стоило ему увидеть рыжего мальчишку целым и невредимым, но, судя по высокому тону голосу, он был крайне возмущён такой ситуацией. Гост это очевидно понимал, от того с некой опаской выбирался из кустов, вжимая голову в плечи, как будто ожидая подзатыльника.       – Прости, Моно, я забыл, – Гост виновато почесал затылок и отряхнул свой оранжевый просторный свитер, как только вышел на тропинку. – Я просто решил обследовать обстановку и нашёл чернику.       Гост быстрыми шажками приблизился к ребятам, стараясь не пересекаться взглядами с Моно, достал из-за пазухи суконный небольшой мешочек и открыл его, показывая чёрные спелые на вид ягоды круглой, довольно крупной формы. Их гладкая поверхность отражала в себе блики света от фонарика Моно, что больше привлекало детское внимание.       – А они съедобные? – поинтересовался Беженец, с интересом рассматривая чернику.       – Не знаю, я ещё не пробовал – не хотел всё съедать, – ответил Гост. – Но, думаю, есть их можно, это ведь черника, а она безумно вкусная.       – А вот это мы сейчас и проверим, – с этими словами Беглец ловко выхватил из мешочка несколько ягод и, сев на корточки, протянул ладошку номам. – Ну-ка, мои маленькие гурманы, отведайте немного.       – А они не отравятся? – с подозрением спросил Моно.       – Да не, – отмахнулся Беглец. – Если ягоды окажутся волчьими, то они их даже есть на станут – плохую еду за версту чуют, отвечаю.       Номы с любопытством смотрели на манящие ягоды в бледной ладони Беглеца, укрытые полумраком, а потом взяли по одной штучке. Какое-то время грибовидные малыши изучали чернику, крутили у себя в руках и друг другу что-то квакали, словно на важных переговорах, после чего немного неуверенно засунули ягоды под колпак. Пару секунд номы стояли в задумчивости под пятью парами глаз, полными нетерпеливого ожидания, – явно внимательно вкушали необычный и новый для них лесной вкус, – и вдруг дружно восторженно завизжали, взбудоражено сотрясая колпаками, чем заставили детей невольно вздрогнуть. Не теряя времени даром, номы принялись молниеносно забирать ягоды с ладони Беглеца и класть себе под колпак.       – Хм, а им нравится, – тихо сказала Вторая, умилённо наблюдая на трапезой забавных гномиков.       – А то, аж за обе щёки уминают, – усмехнулся Беглец.       Вскоре ягоды у Беглеца кончились, и номы мигом бросились к Госту, протягивая к нему ручонки с требовательным скрипучим кваканьем.       – Ой, вы ещё хотите, что ли? – удивился Гост, прижимая к себе мешочек с ягодами, и на согласные скрипы виновато покачал головой: – Нет, ребят, я вам лучше дам, когда мы в хижину вернёмся, согласны? Просто вы сейчас всё слопаете, а другим ничего не останется.       Номам ничего не оставалось сделать, как опустить руки и с понуро склоненной головой вернуться к Беглецу. Сразу видно, что отказ из немного обидел, но перечить словам Госта не стали, так как тот всё-таки был прав: с другими поделиться таким чудным лакомством, которое в этом мёртвом лесу днём с огнём не сыщешь, всё же стоило – как-никак такой неожиданный приятный подарок попадается не каждый день.       Ребятам пришлось прервать короткой разговор по вине небольшого дождя. Небольшие холодные капли стали с шумом разбиваться об травянистую тропинку и колыхать листья клёна, заставляя ветки со скрипом покачиваться, как крючковатые иссохшие пальцы побрюзжавшей от старости ведьмы.       Это заставило сердце Моно снова ёкнуть в тревоге.       – Так, хватит разговаривать, нам нужно бежать как можно быстрее в хижину, – торопливо протараторил Моно, чувствуя, как дождь стучит по коробке, а после немного приказным тоном добавил, недовольно поглядывая при этом на Госта: – И да, никто никуда без моего ведома не уходит далеко: все держимся рядом, потому что опасности кругом, хоть этого и не заметно. Если надо отлучиться, предупреждаем меня, а не сбегаем по-тихому, как Гост, всё ясно?       – Да, Моно, – ответили все в унисон, кроме Госта.       Тот в неловкости переминался с ноги на ногу, рассматривая свои чёрные от грязи пальцы и сжимаясь от взгляда Моно, что буравил его с отчитывающим недовольством.       После этого дети быстро зашагали вперёд, следую за Моно, который уверенно вёл их к хижине. Беглец с накинутым на голову капюшоном подгонял вперёд номов, руками толкая в спину тех, кто случайно спотыкался об коряги, торчащие из земли; Беженец и Вторая сильнее кутались в мантии, дабы дождь не посмел настигнуть их незащищённые головы; а Гост закрывал макушку воротником свитера, руками прижимая к себе мешочек с черникой в попытках спрятать от воды.       На пол пути, когда в поле зрения детей наконец оказался старенький лесной домик, на крыльце которого горел маленький жёлтый огонёк, едва прорезая ночную тьму, Гост подбежал к Беженцу и Второй, оказавшись между ними.       – А чего Моно так заволновался? Я же не надолго уходил и со мной ничего не случилось, – шёпотом с нотками обиды сказал Гост, косо поглядывая на впереди идущего Моно.       – А ты как думаешь? – с усмешкой спросил Беженец и намного повернул голову в сторону Госта. – Он же у нас главарь, ему нужно за нами приглядывать, чтобы мы не попали в беду.       – Тем более он заботится о нас, – добавила Вторая. – Ты не держи зла на Моно, он просто боится всех нас потерять, вот и ругается на тебя.       – Я не злюсь, но неужели мы ему все так дороги? – с сомнением спросил Гост.       – Ещё как, – кивнул Беженец. – Мы для него как семья.       – Не даром же он нас всех спас, – сказала Вторая. – Если бы не Моно, нас бы уже здесь не было.       Гост больше не нашёлся ответом, только с чувством вины поджал губы.       С этим поспорить было невозможно. Моно действительно старался уберечь каждого спасённого ребёнка от смерти и сделать так, чтобы все держались рядом друг с другом или находились за его спиной.       Раньше Моно каждый раз сомневался в своих лидерских качествах, когда дети неожиданно стали тянуться к нему, без колебания шагать за ним и прослушиваться именно к его советам. Он не был уверен, что сможет вывести их из мира кошмаров, не давал даже повода полностью верить ему, словно только Моно среди детей обладал хорошим умом и знал абсолютно всё. Безусловно, он готов помочь любому, броситься в огонь и воду, лишь бы вытащить такого же слабого, беспомощного существа, как он, из могильно-холодных лап смерти. Тем не менее вести целую ораву за собой в якобы счастливое будущее, как самый настоящий лидер революционеров, – Моно считал – он совершенно не способен.       Так Моно думал, пока он не испытал себя в деле. Во время разведок в Бледный город он твёрдым голосом уверенно давал поручения, в хижине помогал каждому, кто в этом нуждался, и не без удовольствия отвлекался на беседы с ребятами, когда тем нужны ответы на вопросы или обычная поддержка в виде подбадривающих слов.       Моно никогда не хвастался таким высоким статутом, даже смущался и робел, когда кто-то называл его главным, вождём или лидером. Моно всегда ставил себя наравне с другими детьми, не возвышался над ними, как какое-то горделивое божество. Если все ходят следовать за ним – пускай; желают слушать его – пожалуйста; грезят видеть в нём того, на кого нужно ровняться – без проблем. Только себя главным Моно видеть так и не сможет.       Вроде ещё совсем маленький ребёнок, знал значительно немного и мало что умел, а уже за его спиной стоит целый строй отверженных и измученных миром кошмаров детей, которые так отчаянно хотят стать свободными и выжить любой ценой.       И эти дети идут за ним, верят ему и слушают его       А сомнительно недавно Моно о таком даже думать не смел.       Преодолев длинную тропинку и ступив на расшатанное временем крыльцо, у закрытой обшарпанной двери они увидели ожидающего их мальчишку в оборванной пыльной зелёной мантии, что держал в одной руке фонарь с восковой свечой и придерживал капюшон за дырявый край. Ветер развевал подолы его одежды, обдувал всё худощавое тело и грозился сдуть с крыльца, унося в дождливую тёмную даль.       Заметив вернувшихся путников, мальчишка сразу встрепенулся и взволнованно запричитал, подбегая к Моно:       – Да неужели вы вернулись! Я уж подумал, что вы в городе монстрам попались или вообще в лесу заблудились! Вы почему так долго? Гроза вот-вот начнётся ведь!       – Всё хорошо, Пятый, не горячись, – успокоил его Моно, глубоко вздохнув. – Просто мы в больнице задержались, и ещё из-за одного товарища нам пришлось в лесу остановиться.       Моно мельком посмотрел на Госта, который снова виновато потупил взгляд. А Пятый только кивнул, после чего поспешил вернуться в хижину, со скрипом отворяя громоздкую дверь.       – Заходите скорее, а то совсем намокнете, – бросил он перед тем, как скрыться в мрачной прихожей.       Моно, придерживая дверь, впустил остальных вперёд себя, а Госта, который заходил последним, не постеснялся одарить слабым, но “щедрым” подзатыльником, отчего тот ойкнул и потёр ударенное место, недовольно фыркнув. После Моно осмотрел округу у хижины, убеждаясь, что никто не остался снаружи и никакая тварь не притаилась за кустами, а потом спокойно зашёл в дом, плотно закрывая дверь за собой.       В маленькой гостиной, где находились все остальные дети, резво и игриво играло багровое пламя в каменном камине, освещая холодный мрак в помещении и наполняя теплом влажный лесной воздух. Моно вздохнул полной грудью: страх за себя и чужие жизни отпустил сердце, нервы перестали шалить, только слабая головная боль мелким червём проскользнуло под черепную коробку.       Родное тепло и запах пыли от книжных полок полностью успокоило всё напряжение, после чего Моно осмотрел всю обстановку в хижине. В основном нового ничего не было – дети поделились на две группы: кто-то сидел на книжных полках или кресле, листая какие-то старенькие книжки и рассматривая различные вещицы, найденные в чуланах и на чердаке; а кто-то мирно грелся у камина, рассевшись возле него полукругом и в полголоса что-то рассказывая друг другу.       Их хижина когда-то принадлежала страшному охотнику-таксидермисту, который делал чучела из животных, а порой даже из самих людей. Однако сам охотник был мёртв, пораженный пулей из ружья, и хижина осталась без хозяина совершенно пустой, поэтому дети спокойно решили устроить себе здесь пристанище, дабы прятаться от бесконечного дождя и других монстров. Да и помимо защиты хижина была снабжена так же многообразием охотничьих боеприпасов, начиная от обычных раскладных ножей и заканчивая устрашающими дробовиками. Так же много было походных сумок, тёплых вещей на чердаке, камин для огня – в общем, всё для более-менее безопасной жизни в мире кошмаров.       Пришедшие с разведки сразу бросились греться у огня: всё-таки Бледный город не удосужился принять их с тёплым гостеприимством. Моно тоже хотел присоединиться к небольшому кружку друзей, дабы отогреть окоченевшие лодыжки, однако краем глаза он заметил яркое жёлтое пятно у тёмного открытого окна.       Моно повернул голову и увидел родной жёлтый дождевик, сидящий на фоне ночного дождливого леса. Он чуть подрагивал, сжимался в комок, и было немного заметно, как худощавые бледные израненные ножки жмутся к груди, спрятанные под подолом дождевика, а лицо под просторным капюшоном утыкалось в коленки.

Шестая.

      Моно замер, не осмеливаясь сдвинуться с места. Он уставился на худые плечи и ссутулившуюся спину подруги, чувствуя, как в груди неприятно защемило от чувства вины и необъяснимого одиночества, которое исходило от крохотной фигурки Шестой. Да, она выглядела совершенно одинокой и брошенной, почему-то находилась отдельно ото всех и отказывалась вливаться в компанию. Даже с девчонками толком не общалась.       Два месяца они совсем не разговаривали. Перестали проводить время вдвоём с тех пор, как Шестая бросила Моно в Бездну Сигнальной Башни. Он, конечно, выбрался – смог противостоять Трансляции и Оку, сквозь слёзы и душевную боль отогнал от себя убийственное влияние, наполненное пустым белым шумом, скрипучими помехами и наэлектризованным воздухом. Было очень больно, мучительно, невыносимо, но Моно справился: пронзительными воплями ударил по склизкому глазастому телу Ока, прервал Сигнал, отключил треклятую Трансляцию и вырвал сердце всемирному злу.       Только после ужасного поступка Шестой они были в некой ссоре. Ненависть, обида и злость растоптали едва распустившиеся бутоны дружбы, и на их месте образовались острые скалы и унылые обломки руин. Между ними развёртывалась бездонная пропасть, которую ни тот, ни другая перепрыгнуть не осмеливались, боясь, что один из них в самый последний момент отпустит руку, отправляя в безнадёжный полёт вниз – в ненасытную пасть пропасти.       Неожиданно на плечо Моно опустилась лёгкая девичья рука – это оказалась Вторая, которая почему-то не спешила греться у камина.       – Вижу, гложет тебя что-то, – мягко произнесла она, и Моно в непонимании посмотрел на неё, на что Вторая ласково хихикнула: – С подругой не в ладах?       – Можно и так сказать, – Моно с печалью провёл ладонью по своей шее. – С того момента, о котором я даже думать не хочу, мы с Шестой не общаемся больше.       – А может пора забыть все обиды? – с доброй улыбкой спросила Вторая. – Это всё в прошлом, а Шестая, как я вижу, до сих пор убегает от темноты.       – Да я давно не злюсь на неё, – досадливо ответил Моно. – Только не знаю, как с ней поговорить, она избегает меня почему-то.       – Думаю, самое время это сделать, – Вторая сделала шаг вперёд, направляясь к камину, но перед этим обернулась к Моно и добавила: – Помоги ей найти выход из темноты. Шестая мечется, как мотылёк в стеклянной банке, и ночами плохо спит из-за кошмаров. Ты ей больше нужен, знай об этом.       После этого Вторая снова улыбнулась и ушла к другим ребятам, оставляя Моно наедине самим собой. Тот ещё пять минут стоял, перебирая в голове всё: чувства, воспоминания, мысли. Вокруг шумели дети, громко смеялись, что-то рассказывали, а он как будто находился на самом дне океана.       Всё-таки Вторая права – пора забыть все обиды, отогнать ненависть и усмирить злость.       Моно тряхнул подолом своего пальто и зашёл в небольшой тёмный чулан, где хранился всякий хлам под слоями пыли, какой только смогли найти в хижине. Тусклая лампочка, около которой порхал одинокий мотылёк, пару раз мигнула, освещая детские игрушки на невысоких полках, старые чучела таксидермиста и прочие брошенные вещи, а среди них находились номы, которые бегали по всему чулану с рокочущими урчаниями.       Моно прошёлся до середины чулана и присел на одно колено перед музыкальной шкатулкой. Обычная металлическая коробочка с выгравированным оком на корпусе, выплавленная из чистого серебра. Заплатка, как пластырь на глубоком порезе, красовалась на трещине, а ручка слегка болталась, но с горем пополам вроде как крутилась. Моно с глубоким вздохом сжал в пальцах ручку и принялся крутить её. Музыка изнутри задребезжала, зазвенела маленькими колокольчиками, и старинный механизм издавал небольшие скрипы и посвистывал, что могло свидетельствовать о заржавевших шестерёнках.       Моно ещё немного покрутил шкатулку, слушая такую родную до боли мелодию: так много чего с ней ассоциировалось, столько необычных событий проплывало мутными воспоминаниями в голове. Моно вспомнил лохматую черноволосую девчонку с сером потрепанном свитере на четырёх пуговицах – она играет на этой самой шкатулке, запертая в подвале, одна одинёшенька. Как он разламывает хлипкую дверь топором, протягивает к ней руку, испытывая на сердце умильное чувство, когда она, вся напуганная до смерти и бледная, выползала из-под стола.       Потом Башня… Розово-кислотный свет из запутанных дверей… Высокие лестницы и летающие по воздуху предметы… Детская огромная комната, а там она… С этой самой шкатулкой…       Моно тряхнул головой, отгоняя резко накатившуюся тоску и апатию – как же больно это вспоминать, аж в груди всё безжалостно рвётся. После встал на ватные ноги, взял шкатулку в руки и, посмотрев на номов, которые столпились перед ним, чтобы послушать необычную мелодию, вышел из чулана.       Все до сих пор сидели у камина, но Моно сейчас было не до них. Ему нужно поговорить с Шестой, вернуть былые чувства и дружеские отношения, которых ему так не хватало все эти два месяца. В этот долгой период времени Моно чувствовал себя рыбой в прибрежной грязи – он не мог дышать, двигаться, и постепенно погибал без глотка воды. Теперь придётся отчаянными прыжками добираться до водоёма, чтобы уплыть в прохладные глубины и отдаться подводному течению жизни.       Моно взобрался на кресло, подтянулся на стол и подошёл к ржавому подоконнику, где Шестая до сих пор сидела, как улитка в раковине. Сквозняк из открытого окна неприятно скользил холодом по всему телу, отчего Моно передёрнул плечами, чувствуя, как всё тело покрылось гусиной кожей.       Моно робко сделал шаг в сторону Шестой, боясь спугнуть. Та, видимо, не услышала и не увидела его визита, так как даже головы не подняла. Небольшая боязнь длилась в тишине две секунды, но потом Моно тихонько дрожащим голосом хрипло произнёс:

– Хэй…

      Этот “хэй” колыхнулся маленькой птичкой в груди и отдался трепетным ударом с левой стороны. Он был по-своему особенным, совершенно иным, если он адресован именно Шестой. В этом “хэй” есть своя магическая теплота, какая-то индивидуальная трепещущая нота, какой нет в тех “хэй”, которые Моно говорил другим ребятам, даже когда окликал Госта в лесу.       Шестая вздрогнула. Видать, такое же чувство чертыхнулось где-то глубоко у неё внутри, и она оторвала лицо от своих колен. Повернула голову в бок, косо и чутка раздражённо посмотрела на того, кто решил нарушить её покой. Увидев Моно, Шестая удивлённо вскинула брови под длинной чёлкой, как будто сзади неё стоял призрак, однако она быстро приняла безразличное выражение лица и холодно спросила:       – Что тебе нужно?       Моно сглотнул сухой ком в горле. Холод Шестой осел неприятным осадком под сердцем, но Моно не обиделся – он понимал, что подруга так скрывает свои истинные чувства, дабы не показать свою слабость и беспомощность. Он слишком хорошо её знает в таких случаях.       – Я с тобой поговорить хотел, – на протяжном выдохе ответил Моно.       – О чём? Какая я ужасная подруга, да? Тогда можешь прямо сейчас всё мне высказать, а потом смело проваливай к своим новым дружкам, – грубо огрызнулась Шестая и снова отвернулась к окну.       Моно вздохнул. Да, всё оказалось намного сложней, чем он думал.       – На самом деле нет, – сказал Моно и подошёл ближе к Шестой.       – Тогда зачем ты ко мне пришёл?       Видно было, что Шестая настроена довольно враждебно. Стыд и совесть сжирали её, подстёгивали нагрубить и сделать больно единственному близкому другу, с которым ей пришлось оборвать все дружеские связи. Больно всё это говорить, но по-другому Шестая не могла. Она не хотела признавать свою вину, потому что была уверена, что поступила хоть и чудовищно, но правильно.       Ей было интересно, что же скажет сейчас Моно. Начнёт выпрашивать у неё прощения? Пытаться выяснить: зачем и почему? Или всё же выскажет всё самое плохое, накопившиеся за эти два месяца?       – Я хотел узнать, что с тобой происходит, – начал издалека Моно, присаживаясь рядом с Шестой и кладя шкатулку возле себя. – Ты совсем не хочешь общаться с другими ребятами, где-то пропадаешь и сидишь отдельно ото всех. Что с тобой? Может, тебя что-то тревожит? Говори, я выслушаю.       Шестая напряжённо поджала губы и зажмурила глаза, со свистом втягивая холодный ночной воздух леса носом.       – Мне с ними некомфортно, – решила всё-таки признаться Шестая: всё равно от Моно ничего не скроешь, потому что знает её, как облупленную. – Они меня принимать не хотят, называют странной, и я сама с ними не желаю иметь дело. Мне хорошо одной, пойми это.       Вот последнее, как показалось Моно, являлось ложью.       – Разве тебе хорошо одной? – с тенью сомнения спросил Моно.       – Да, – Шестая постаралась сказать твёрдо, но голос предательски дрогнул. – Мне никто не нужен.       Болезненный ком подступил к горлу, застревая горячим штыком. Но почему? Неужели, даже он ей не нужен? Моно прикусил нижнюю губу, сдерживая слёзы, что стремились скатиться по щекам. Хоть этого не было бы видно из-за коробки, плакать Моно не собирался.       Неожиданно после недолгой напряжённой паузы Шестая тихо произнесла:       – И я никому не нужна…       Тут Моно встрепенулся. Она шутит или говорит всерьёз? Он нахмурился и строго ответил:       – Глупости.       – Ты в этом уверен? – Шестая горько усмехнулась. – Посмотри – со мной никто не хочет иметь дело. Все либо меня остерегаются, либо игнорируют, а ваш мелкий меня вообще дразнил, весело, да?       Моно округлил глаза, слыша такие слова.       “Ну, Малыш, завтра тебе точно прилетит”, – зло подумал Моно.       – Послушай, Шесть, – он робко пододвинулся ближе к подруге. – Ты ведь всё ещё думаешь, что я злюсь на тебя из-за случая в Башне, верно?       – А разве нет? – Шестая положила подбородок на сложенные на коленях руки. – Ты, вроде как, должен вообще меня ненавидеть.       – Это не так, – Моно покачал головой. – Я на самом деле всё это забыл. Конечно, то, что ты сделала, было ужасным, но теперь это в прошлом. Я жив, и ты жива. Зачем нам это вспоминать?       – Но, – нервно заикнулась Шестая. – Почему? Ведь из-за меня ты там чуть не погиб и остался совсем один во всём этом кошмаре.       Моно громко по-доброму усмехнулся. Какая же она всё-таки дурёха…       – Мы с тобой проделали такой долгий путь, держались за руки, всегда были вместе и выручали друг друга из любой западни, – произнёс Моно, болтая ногами. – Неужели я всё это забуду? Ты мой первый и лучший друг, Шестая. Та, с кем я пережил всё, и та, кто была всё это время рядышком со мной.       – Какой же ты наивный дурачок, Моно, – прошипела Шестая. – Помнишь только самое хорошее, носишь розовые очки, отказываешься воспринимать реальность. Очнись, я тебя бросила тогда, заставила страдать, ты должен меня до самой смерти ненавидеть, понимаешь?       – Почему ты так хочешь, чтобы я тебя ненавидел? – удивлённо спросил Моно, чем заставил Шестую стиснуть зубы и впасть в ступор от отсутствия внятного ответа. – Я не могу тебя ненавидеть. Мы все совершаем ошибки, какими бы ужасными они не были, но всё это остаётся позади.       Шестая промолчала. Губы её дрожали, глаза панически бегали, а пальцы на руках сжимали рукава дождевика. Поняв, что не дождётся ответа, Моно продолжил:       – Все эти два месяца мне тебя не хватало, знаешь? – он подтянул к себе колени и руками прижал их к груди. – Несмотря ни на что, ты остаёшься моей лучшей подругой, и тебя мне никто не сможет заменить.       – А как же они?.. – Шестая головой указала на детей у камина.       – А что они? – вздохнул Моно. – Они – это они. Конечно, прекрасные ребята, но это не то. Ты мне намного ближе и роднее.       Шестая опустила глаза свои на руки, обдумывая все слова Моно у себя в голове. Пустота и холод в груди постепенно наполнялся тем приятным тёплым чувством, которое возникло ещё при первой встрече с Моно. От его заботы, доброты и внимая внутри всё расцветало, и чирикали жаворонки, как ранней весной, а после, когда Шестая осталась одна, внутренний мир замело серой вьюгой, омертвляя и обмораживая до скрипучего льда.       – Значит, ты больше не злишься на меня?       – Да, – кивнул Моно.       – Ладно, спасибо, – промямлила Шестая.       Неожиданно до её плеча что-то коснулось, и она сразу обратила на это внимание. Это оказалась рука Моно, которая была сложена в кулачок, лишь худенький бледный мизинец оставался оттопыренным, прямо как у аристократов.       – Давай мириться? – с улыбкой спросил Моно.       Шестая не сразу поняла намёка, от того долго смотрела на мизинец Моно и озадачено поджимала губы. Но потом всё осознала, медленно перевалилась на бедро и протянула руку навстречу, складывая ладошку в кулачок и выставляя мизинец.       Два маленьких мизинчика, как сгоревшие в пламени спички, крепко взялись друг за друга. Казалось, совершенно ничем не примечательный по-детски наивный жест, который знает каждый маленький ребёнок в этом мире. Тем не менее для них двоих это значило многое. Их мизинцы, подобно двум концам обрезанной когда-то ножницами судьбы тоненькой нити, скрепились в узелок. Его ничем невозможно развязать, и даже ножницы не в силах с первого раза справиться с ним.       Моно счастливо улыбался, чувствуя, как пульсируют венки в пальчике Шестой. Теперь они снова вместе, вновь стали лучшими друзьями, как и прежде. Грызущие сердце чувства наконец-то отстали, и фантомный клещ вины и одиночества сам собой отцепился, оставляя после себя лишь незначительные маленькие шрамы, которые в скором времени заживут без следа.       Их мизинцы расплелись, но нить дружбы осталась прочно завязанной. Сияя безграничной радостью, Моно вдруг подпрыгнул на месте и быстро затараторил:       – Шестая, Шестая, а ведь у меня для тебя кое-что есть!       Моно взял рядом стоящую с ним шкатулку и поставил перед подругой.       – Я её починил, – с гордостью подметил он. – Насколько я помню, она тебе очень дорога.       Опять душа волнительно чертыхнулась. Шестая дрожащей рукой притронулась к прохладной поверхности музыкальной шкатулки, ощущая снова те самые приятно-колющее ощущение по всему телу, возвышенность, что распирало грудь, и полное спокойствие, оттесняющее голод, страх и тревогу.       Вдруг слёзы покатились по щекам. Она тут же вспомнила весь кошмар в Сигнальной Башне: всю невыносимую боль, дикий страх и холодный взгляд Тощего человека. Режущий уши возглас Моно; три удара по голове откуда-то из темноты, где она висела в воздухе, как в вакууме; сломанная шкатулка, Моно перед ней без пакета на голове и странное аморфное существо из красного гниющего мяса с множеством огромных отвратительных глаз. Шестая просто плакала и шмыгала носом, давая слезам скапливаться на подбородке и падать на шкатулку.       – Шестая, ты чего? – улыбка с лица пропала, и Моно обеспокоено приблизился к подруге, кладя ладони на её мокрые щёки. – Что-то с шкатулкой не так, да? Если так, то я могу-…       Не успел Моно договорить, как Шестая сделала резкий выпад вперёд и стиснула чужую шею в руках. Она обняла его, чуть ли не душила, как плюшевого медведя, и плакала у него на плече, выпуская все накопленные эмоции и чувства, запертые до этого на замке. Со слезами уходили все воспалённые воспоминая, страдания и боль; лёд в душе растаял, выпуская на волю жалостливые вопли и отчаянные рыдания.

Ей так не хватало Моно: не хватало его тепла и заботы…

      Тот в свою очередь находился в смущенном ступоре, выставив руки в стороны и прислушиваясь к всхлипам Шестой. Плечо постепенно становилось мокрым, руки сжимали по хлеще стальных оков, и от тела подруги исходил небольшой жар – такой родной и приятный. От этого Моно, взбудораженный новыми чувствами, крепко обнял Шестую в ответ, прижимая её к себе и утешающе поглаживая по голове.       – Я так скучал… – судорожно прошептал Моно, утыкаясь лицом в угловатое плечо.