Ты обещал, что не умрешь

      Самое болезненное, что Шэнь Цинцю после всех заверений так и не поверил, что Лю Цингэ сможет его защитить. Он сдался в Водную тюрьму, а потом умер.

***

      — УБЕРИ. ОТ. НЕГО. РУКИ, — сила, с которой он отталкивает Ло Бинхэ от лежащего на безымянной улице Хуаюэ тела (одежды белые, не зеленые, белые, Он никогда не любил носить так много белого), достаточна, чтобы отправить сгорбленную фигуру в черном и серебре в ближайшую стену и осыпать каменную крошку. Лю Цингэ не хочет думать, что у него это получается лишь потому, что противник растерян (одежды белые, не зеленые, белые, именно в них Лю Цингэ высадил Шэнь Цинцю на крышу этого дома всего несколько мгновений назад).       Лю Цингэ задыхается, воздух не проходит сквозь легкие.       Улица грязная, сырая, где он опускается на колени, слишком много людей, слишком шумно. Тело…       Слишком темно, но все равно видно.       Кольцо на шнурке под одеждой горит, будто раскаленное до предела. Или наоборот слишком холодное.

***

      Он, может, и хотел бы обидеться на Шэнь Цинцю, и разозлиться, и обвинить. Разве Лю Цингэ не предлагал свою безграничную преданность, свой меч, себя? Разве Шэнь Цинцю не говорил, что будет полагаться на него? «Тогда шиди придется взять ответственность за этого шисюна, раз он так благороден», — разве это не его слова? Весело-снисходительные, слегка легкомысленный изгиб губ за взмахом веера, но сомкнув пальцы вокруг запястья Лю Цингэ, пока тот сам удерживал чужое, по обыкновению серьезный и искренний: «Ты можешь положиться на меня, Шэнь Цинцю».       Три поклона. Обещания. Одно конкретное, которое врезалось в память сильнее всего.       «Я не умру, муж», — с редкой серьезностью. Другое место, но та же позиция (Лю Цингэ хватает его за предплечье, а Шэнь Цинцю послушно оборачивается и в противовес чужой хватке мягко в ответ обхватывает его запястье, где пульс ускорен, успокаивает), а потом он сдал Сюя и позволил связать себя Бессмертными путами, а потом…       Было бы проще обидеться на этого человека. Гнев и чувство предательства вместо горькой глубокой тоски. Она ноет и болит под ребрами. Но Лю Цингэ не может. Он никогда не мог злиться на этого Шэнь Цинцю. Человека, который спас его, человека, в которого он влюбился очень просто, за которого вышел замуж и прижимал близко к сердцу. Вместо этого Лю Цингэ хватило бы ответа на один вопрос: «Почему?»       Только некому.       Некому.       Некому.       Некому.       Некому больше его задать.

***

      Лю Цингэ просыпается от невесомого прикосновения к затылку. Сознание мутное, словно из-под толщи воды всплывает, словно Лю Цингэ до этого не спал несколько лет, а теперь впервые позволил себе отдохнуть.       «Эти пять лет были очень похожи на один долгий затянувшийся день».       Он дышит неглубоко и как-то медленно, словно еще не «вернулся» окончательно в тело. Телу хорошо под знакомым одеялом и в знакомой постели.       Осторожные пальцы перемещаются по оголенной коже — Лю Цингэ накануне разделся до штанов, не задумываясь, и просто упал на кровать — от затылка вниз по позвоночнику, находят там маленькие синяки от пальцев: аккурат вокруг позвонков, еще несколько таких под лопатками и у надплечий. Там, где он вывихнул позвонки в последнюю битву с нынешним главой Хуанхуа, с этим демоническим мальчишкой, неблагодарным бывшим учеником Цинцзин.       Сквозь помутившееся тогда сознание Лю Цингэ показалось, что отродье даже испугался на миг, потому что не поспешил добить, застыв на месте. Хотя о чем речь, тот мог убить Лю Цингэ столько раз, но все их битвы неизменно заканчивались, чтобы повториться вновь на следующий день; и только поэтому Лю Цингэ поднялся на ноги и ушел, и никто не попытался его остановить. Му Цинфан вправлял ему кости на место и грязно ругался, а потом безжалостно разминал всю спину до синяков, разогревая мышцы, вливая ци, чтобы восстановить исказившееся плетение меридиан в спине — потому что бессмертные заклинатели крепкие и выносливые, но не неуязвимые.       «Никто не неуязвим под солнцем…»       Вздох.       — Ох, Цингэ… — от пальцев под кожей разливается теплая ци, но Лю Цингэ моментально оборачивается, перехватывает чужую руку и перекидывает все тело через себя. Позволяя приземлиться на спину довольно грубовато, но постель Шэнь Цинцю очень мягкая по сравнению с традиционными кроватями, у него и подушки — мнущиеся и приятные на ощупь, а не те жесткие подставки из камня, и одеяла — буквально пушистые. Подходящие для этого человека.       Лю Цингэ перекидывает ногу через его бедра и зависает сверху.       — Цингэ! Ч-что?.. — эти зеленые глаза моргают, ошеломленные от внезапной смены ракурса, и слегка слезятся от грубости жеста.       Лю Цингэ смотрит-смотрит в них без мыслей и упирается ладонями по бокам от головы.       Точнее только с одной мыслью.       — Почему?       Только вот… почему «что»? Что именно? Не позволил за себя биться? Пожертвовал собой? Умер? Воскрес? Не сообщил о своем воскрешении сразу же? Не предупредил заранее хоть как-то? Чтобы сердце не болело и не разрывалось так сильно. Хотя Лю Цингэ все равно бы не позволил… или попытался бы не позволить? О чем он вообще. Он все равно не увидел бы, с какой стороны опасность. Тыкался бы носом, как слепой котенок. Бесполезный. Никчемный. Жалкий. Он не смог забрать даже тело Шэнь Цинцю без помощи самого Шэнь Цинцю. Он стоит своего титула?       Он все еще нужен этому человеку?       Рука осторожно касается его лица, отвлекая от мыслей.       — Я… — Шэнь Цинцю смотрит на него расширившимися зрачками, прерываясь, открывая и закрывая рот.       Лю Цингэ хочется верить, что другой видит все эти мечущиеся вопросы в его глазах, потому что Лю Цингэ всегда было сложно со словами, он не знает, как выразить, что сейчас чувствует.       Когда он узнал Шэнь Цинцю в новом теле, и тот пошел с Ло Бинхэ, только чтобы остановить битву в стенах Цанцюн, Лю Цингэ попытался перехватить их, но что мог он против способности Синьмо перемещаться в пространстве? Он не знал, где этот ублюдок обустроился в царстве демонов. Короткая ожесточенная битва закончилась лишь обострением еще свежей травмы и тем, что Шэнь Цинцю стоял между ними двумя, упрашивая демона просто уйти — его испуганные глаза преследовали сны Лю Цингэ. Му Цинфан вновь лечил его спину, а потом усыпил на несколько дней иглами. В следующий раз он увидел Шэнь Цинцю в прежнем теле. Ставка Тяньлан-цзюня, храм Чжаохуа и вот они вдвоем, наконец, вновь оказались на пике Цинцзин. Шэнь Цинцю — без сознания, и Лю Цингэ просто завалился рядом.       Он не ступал в бамбуковый дом на пике Цинцзин пять лет.       Он не спал в собственных комнатах на Байчжань — в них оказалось внезапно слишком много вещей Шэнь Цинцю.       Эти пять лет вообще не были к нему добрыми, и он не был добр ни к чему.       Может, если бы Лю Цингэ не узнал, каково держать этого человека в руках, ему было бы чуть легче сохранять здравомыслие в этот промежуток времени.       — Лю шиди поступает крайне безответственно, загоняя себя до полусмерти. Даже если это ради тела шисюна, — в голосе Му Цинфана нет ни одной привычной терпеливой интонации, он плотно бинтует правую руку Лю Цингэ и сжимает челюсть, порез очень глубокий, стянут швами, потому что даже Му Цинфан не может совершить чудо, когда пациент настолько сопротивляется. — Шэнь шисюн точно не хотел бы для тебя такого.       — Шэнь Цинцю лишился права иметь мнение в этом вопросе.       — Ты так легко отбросил свою жизнь, — наконец, Лю Цингэ находит хоть какие-то слова. Они ощущаются на языке неповоротливыми камнями и отдают кислым привкусом. — Ты солгал, что не умрешь.       — Нет, это не так! — Шэнь Цинцю мгновенно вскидывается, сводит брови к переносице, но складка между ними болезненная и подрагивает. — Нет-нет-нет, Цингэ, я никогда не хотел умирать! С самого начала, с самого моего прихода сюда… — он осекается и морщится, будто от настойчивой зубной боли. — Это был экстренный план, я должен был просто переместиться из одного тела в другое. Не пять лет, сразу же! Я… я не рассказал тебе. Это вызвало бы слишком много вопросов? — складка становится совсем глубокой, в зеленых глазах Лю Цингэ с остановившимся сердцем замечает стеклянный блеск, Шэнь Цинцю вздрагивает, убирая руку от его лица и вместо этого цепляется за плечи. — Но я мог дать знать хоть что-то?.. И Бинхэ? Ему я тоже мог сказать хоть что-то?.. А-хах, я так облажался, — голос дрожит и надламывается. — Знаешь, там, на крыше Хуаюэ я сам не знал, что делаю, но я увидел, как этот чертов меч ломает моего ученика, и я… Ты знаешь, обвинение, что я плохо с ним обращался, в самом деле было правдивым.       — Не ты, — Лю Цингэ сжимает челюсть.       — Это я сбросил его в Бездну. Я знал, что он выживет, но я просто… сбросил его без объяснений, – обычно яркие зеленые глаза кажутся темными и неживыми. – Тогда… в самом начале, я обещал себе сделать его жизнь хорошей. Лучше. Но я так облажался. И с ним. И с тобой. Тебе… я тоже обещал… все… Прости меня, Цингэ…       Шэнь Цинцю уже полноценно плачет. Ничем не сдерживаемые слезы стекают по его вискам, пока он моргает и кусает губы. А потом руки обхватывают Лю Цингэ за шею и горячий, будто в легкой лихорадке, лоб вжимается в его плечо.       — Я никогда не хотел тебя бросать. Никогда. Лю шиди, Цингэ, муж. Прости-прости-прости меня. Мне так повезло с тобой. Я не мог даже надеяться на такое счастье. Никогда не думай, что ты не нужен. Слышишь? Это все я, это твой непутевый шисюн виноват. Ты веришь? Самый хороший, самый драгоценный. Мой Цингэ.       Он шепчет запальчиво и глотает слоги, цепляясь и цепляясь в попытках удержаться и не отпустить, пугающе проницательный и видящий будто насквозь.       Кажется, у Шэнь Цинцю истерика, и он тонет в ней.       Лю Цингэ приходится упереться коленями в постель и откинуться назад, садясь, чтобы получить возможность обнять другого и крепко сжать.       Пять лет проносятся перед глазами как один день. Только ощущение твердого и живого тела в руках заземляет, успокаивает, наконец, пронзительно скулящую тоску. Словно последнее напряжение в теле отпускает, и Лю Цингэ, наконец, может вдохнуть. И ощутить, насколько он устал, и ощутить, насколько болят спина и другие раны на его теле, и ощутить себя, несмотря на все это, невероятно легким.       — Ты снова здесь.       Ничего не решается одним разговором и ничего не заканчивается, но все проблемы на пороге могут подождать или катиться в Бездну.       Он сжимает этого человека в руках (теплый, такой теплый). Неидеального, настоящего, который ему и нужен. Собственные глаза тоже ощущаются засыпанными песком, а зрение — расплывчатым.       — Пожалуйста, не уходи больше. Никогда. Только не без меня.