Help!

— Ты пишешь новую музыку? — спросил Дамиано Катю, касаясь пальцами её щеки. Они лежали под целой горой из одеял, глаза к глазам, губы к губам. Переплелись ногами. Шептались о самом важном. К спине Дамиано прижался Томас, он обнимал его во сне и иногда бормотал что-то бессвязное. Катя спиной касалась спины Итана. В комнате было темно, и Дамиано почти не видел ничего — только блеск Катиных глаз. Касался кончиками пальцев её скул, отбрасывал чёлку с глаз, очерчивал контур маленького ушка. Слышал, как колотится её сердце. — Пишу, — улыбнулась Катя, погладив его шею, остановив пальцы в ложбинке между ключицами. — Как тебе это удается? — Не знаю. Музыка просто приходит — и всё. Дамиано вздохнул. Потерся кончиком носа о её нос. — Я не знаю, что со мной произошло. Публика изменилась. Мне кажется, теперь нашей публике на музыку плевать. — Публика не изменилась. Изменился ты. Катя осторожно, почти невесомо погладила его плечи. Её пальцы были обжигающе горячи. Дамиано не знал, что ей ответить. Наверное, она была права, но он чувствовал всё совсем по-другому. Боялся сцены. Боялся потерять свой рок-н-ролл. Боялся, что тот его сломает. Как Моррисона. Как Хендрикса. Как Дженис. Как Эми. Как Брайана. Как десятки менее известных, но не менее талантливых. Боялся, что больше никогда не напишет ничего стоящего. Дамиано мягко поцеловал Катю, легко коснувшись её губ. — Иногда думаю о смерти, — признался ей тихонько. — Той, которая в двадцать семь. Катя нахмурилась, на мгновение напряглась в его руках. Приложила пальцы к его губам: — О смерти в двадцать семь может думать только тот, кто не подходил к ней близко. Дамиано прикрыл глаза. Когда говорил — думал о себе, конечно же, думал только о себе. Ему даже в голову не пришло, как его слова могут повлиять на неё. Он знал о жуткой истории с больницей, реанимацией и отсутствием будущего. Видел шрамы на её груди, касался их, целовал их десятки раз. Знал, что она едва не умерла когда-то, пятнадцать лет тому назад. Он знал это — и всегда восхищался ею. Для него это была история о силе, о торжестве жизни, о победе. О вдохновении даже. Никогда не задумывался над тем, что для Кати — это ещё и история о боли. — Прости, — прошептал он одними губами, проведя пальцами по её нахмуренным бровям. Она расслабилась под его прикосновением. Вздохнула. — Вам очень повезло, — сказала тихо, прикрыв глаза. — Вы нашли друг друга, когда были ещё школьниками. Почувствовали с первого взгляда. С первых нот. Я же… долго искала своих. Она молчала несколько мгновений, потом добавила едва слышно: — Мне за свою музыку пришлось бороться. Не только мне — нам всем пришлось. Дамиано слушал Катю — растворялся в её голосе. Что-то в этом тихом шепоте, в слегка вибрирующем тембре заставляло сердце биться быстрее. Катя говорила о своей группе. Но не только о ней. Ещё — он подозревал — о своей стране. — Поэтому — да, я пишу новую музыку. Хорошую и плохую. Разную, — она тихонько рассмеялась. — Не имею права не писать. Подняла взгляд, посмотрела ему в глаза. Он чувствовал, как дрожат её ресницы. — И ты тоже, — прошептала ему в губы, опаляя дыханием. Дамиано прижал её к себе покрепче. — У тебя есть свои призраки? — спросил, поглаживая её спину. Медленно. Позвонок за позвонком. — Конечно. А у тебя? — И у меня есть. — Какие? — Ты будешь смеяться. — Не буду. Дамиано вздохнул. Томас во сне придвинулся к нему ближе. — Битлы. Меня, сука, преследуют битлы. В последние дни, если уж честно, призраков видно не было. И Дамиано становилось до одури страшно, что стоит им покинуть горы — те появятся вновь. — Призраков можно победить, только если с ними подружиться, — улыбнулась Катя. Дамиано поцеловал её в нос и прикрыл глаза. Подружиться, значит. Что ж... Будем пробовать, подумал Дамиано. Будем пробовать. Когда он проснулся следующим утром, Кати рядом уже не было. Он только ухмыльнулся — нет, серьезно, эта женщина хоть когда-нибудь спит? Он всегда засыпал раньше её, а просыпался в одиночестве. Ну, как в одиночестве. С Томасом. Томас спал сейчас дольше всех. Дамиано выполз из-под одеяла, пытаясь его не разбудить. Но предосторожности, по большому счету, были лишни — Томас спал так крепко, что, казалось, его разбудить не сможет сейчас даже рев Стадио Олимпико после забитого гола. Даже лучший концерт “Металлики”. Даже ядерный взрыв. Дамиано вышел на веранду — замер на мгновение. На залитой солнцем лужайке перед домом в позе лотоса сидел Итан. На нём не было рубашки, и голые плечи облизывали солнечные лучи. Руки лежали на коленях ладонями вверх, а глаза были закрыты. За его спиной устроилась Катя. Она заплетала Итану волосы. На мгновение Дамиано воздух из груди выбило — такими красивыми они были. Катины пальцы легко скользили по длинным волосам, перебирали их быстро и умело. Она тихо пела что-то. Итан, кажется, почти не дышал. Дамиано достал из кармана сигареты, щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся. Катя, конечно же, никому не принадлежала. Как, в принципе, никому не принадлежал и Итан. Но именно в этот момент они переживали какой-то миг единения. Дамиано не до конца понимал, какой именно. Катя почувствовала его взгляд, подняла глаза и едва заметно покачала головой, прося не мешать. Дамиано кивнул. Не знал, сколько просидел на веранде, наблюдая за этими двумя. Зрелище было завораживающим. И лишь когда Катя заплела последнюю косичку, Итан открыл глаза. Выглядел почти что ошарашенным. Она сказала ему что-то на ухо, после чего встала и поднялась к Дамиано на веранду. — Мы идём репетировать с ребятами, — сказала, наливая себе кофе. — Хочешь с нами? Дамиано едва заметно напрягся. Они не прикасались к инструментам с тех пор, когда сюда приехали. Музыка всё ещё пугала. — Нет, — промолвил он, нахмурившись. — Да. Не знаю. Катя улыбнулась мягко, но ничего говорить не стала. Погладила его ласково по волосам. — А тебе нужны клавиши? — вырвалось у Дамиано прежде, чем он успел обдумать свою просьбу. — Можно я возьму? Она посмотрела на него с интересом. — Бери. Она поцеловала его в уголок губ, сделала последний глоток кофе и удалилась в дом — искать своих. Дамиано рассеянно убрал волосы с глаз. Он действительно собирался это сделать? Сесть за клавиши? После такого долгого перерыва? Он учился играть на фортепиано когда-то давно, ещё в школе. У него тогда был период The Doors, и он всё не мог определиться, кто ему нравится больше — Моррисон или Манзарек. Он метался между этими двумя, переслушивая раз за разом Riders on the Storm, и лёгкие переливы клавиш отдавали сладкой тёрпкостью во всем теле. Он млел, растворяясь в магической, завораживающей музыке. Хотел впитать её в себя — голосом, нотами, аккордами, звуками. Он учился играть на фортепиано, но так никогда и не закончил обучение. Увлекся Бобом Диланом, переключился на гитару. Он всё ещё знал, как играть, пальцы всё ещё помнили, как скользить по клавишам, но в последний раз за инструментом Дамиано сидел много лет тому назад. Получится ли? Не был в этом уверен. Он перевёл взгляд на Итана, который всё сидел на лужайке, озадаченно глядя на свои руки. Почувствовав его взгляд, Итан обернулся и немного смущённо пожал плечами: — Я рассказал ей о своих… эпизодах. Эпизоды — охуенный эвфемизм, подумал Дамиано и понимающе улыбнулся. «Эпизодами» Итан называл всю ту поебень, что с ним происходила последние месяцы. Когда-то давно, раньше, до того, как — Итан был самым спокойным и уравновешенным членом команды. Голосом разума. В моменты, когда Дамиано срывался на крик, когда Томас уходил в ночь, громко хлопнув дверью, когда Вик шипела от злости, Итан всегда был спокоен и сосредоточен, он никогда не повышал голос и уж точно — никогда не лез в драки. Но всё изменила грёбаная реклама. К ним часто обращались с коммерческими предложениями. В большинстве случаев они отказывали, ведь рекламировать пиво или пиццу им было как-то не с руки. Но в этот дебильный шампунь продюсер почему-то вцепился мёртвой хваткой. Они спорили об этом день и ночь, и с каждым новым совещанием Итан все больше терял контроль. И когда силы закончились — избил представителя рекламной компании. Не просто избил — едва не отправил на тот свет. Дамиано был тогда рядом — никогда не видел Итана таким обезумевшим. Никогда не видел такой ярости в его глазах. Никогда не видел у него такого искривлённого от гнева лица. Окровавленных рук. Они оттаскивали Итана от бедолаги все вместе, Томас запрыгнул на него сзади, пытаясь сковать движения, а Дамиано хватал за руки, стремясь образумить, отрезвить. Но Итан ничего не видел… его глаза будто заволокла пелена. Он пришёл в себя только после того, как парни повалили его на землю, и Дамиано навалился на него сверху, блокируя руки. Пришел в себя — и ужаснулся от того, что сделал. И расплакался. «Эпизод» удалось замять с помощью денег и подписанного рекламного контракта. Пострадавший подписал обязательство о неразглашении. Итан рекламировал грёбаный шампунь. «Эпизоды» случались и позже. Не такие серьезные. Не такие страшные. Но каждый раз группа словно замирала. Они не боялись Итана. Боялись за него. Дамиано вздохнул, налил кофе в две кружки, спустился к нему на лужайку. Присел рядом, протянул одну. Итан с благодарностью принял кофе, вытянув с наслаждением ноги. — Катя учила меня медитировать. Никогда не думал, что у меня получится. Всегда считал, это какая-то полушарлатанская херня. Но она сказала концентрироваться на дыхании и следовать за её голосом, и… Я не знаю. Мне кажется, у меня получилось. Дамиано улыбнулся и прижался лбом к его плечу. — А ещё… — продолжил Итан через несколько мгновений, — она сказала, что мне нужно к врачу. Мне миллион раз это говорили за последнее время. Миллион. Но, кажется, я впервые с кем-то согласен. Дамиано поднял голову, посмотрел ему в глаза. Итан до сих пор был смущён, и ошарашен, и немного растерян… но, похоже, действительно принял для себя какое-то решение. И тот вдруг улыбнулся самой широкой из своих улыбок, притянул Дамиано к себе, сгрёб его в объятия, проговорил отчетливо: — Ты везучий сукин сын, ты знаешь, да? Дамиано рассмеялся. Он знал. А уже через час он расчехлил Катины клавиши, подключил их к сети и замер над инструментом. Смотрел на них, не отрываясь. Боясь их коснуться. Он сидел в доме, у открытого окна, и откуда-то снаружи долетали звуки музыки — это Go_A репетировали у кромки леса что-то отдалённо знакомое. И он слушал эту мелодию со странным чувством дежа вю, и в душе у него поднималась буря, да даже не просто буря — настоящий шторм. Дамиано глубоко вдохнул. И начал играть. А когда на Карпаты опустилась ночь, они устроили настоящую джем-сессию под открытым небом. Ночь была свежей и чистой, и языки пламени облизывали чёрную тьму, и Иван разливал всем по стаканам вино. Они притащили к костру инструменты — и играли, играли, играли, впервые за долгое время — с наслаждением. Пусть не своё, пусть чужое, зато — любимое. Дамиано даже Raggamuffin спел, и словно ему снова было семнадцать, и липкий страх ещё не касался его души. А потом Томас начал играть Led Zeppelin — одну за другой, не делая перерывов, не отвлекаясь на разговоры. Вик подкурила для него сигарету и заботливо подносила к губам, давая возможность сделать затяжку, не выпуская из рук гитары. Томаса несло, и их всех несло вместе с ним. Вино приятно обволакивало горло, и Дамиано млел от какого-то удивительного чувства. От предвкушения. Словно вот-вот должно было что-то произойти. Пел. Смотрел на Катю. Тонул в бездне её глаз и майской ночи. Понял вдруг, что очень хочет что-то для неё сделать. Хоть звездочку с неба достать. Хоть снежинку с Северного полюса. Хоть сердце вырвать из груди — и положить к её ногам. Почти не помня себя, не отдавая отчета в своих действиях, начал лихорадочно шарить по карманам. Сам не знал, что хотел там найти. Никаких подарков для неё он из Британии не привез. И вдруг пальцы нашарили в кармане джинс что-то холодное и твёрдое. Сердце пропустило удар. Дамиано подался к Кате, повалил её на траву, навис над ней, прижался лбом к её лбу. Она удивлённо глядела на него, не мигая, лишь удивленно вскинула бровь — что с тобой? — Я купил дом в Риме, — зашептал Дамиано горячо. — Я купил дом, и обустроил там студию. Там такая студия, Катя, ты бы видела! Там можно писать музыку. Лучшую музыку в мире. Он нашел на ощупь её ладонь. Вложил в неё ключ. — Я был на дне. Мы все были. Но ты привезла нас в горы, и я чувствую — оживаю. Ты отдала мне место своей силы. Не задумываясь. И я… Слова путались в голове, и мысли были слишком лихорадочными, слишком горячечными, чтобы он мог сказать что-то связное. Катя под ним дышала резко и рвано, она глядела в его глаза, и в них он видел себя. И свой рок-н-ролл. Акустическая гитара Томаса оглушала. Мелодия взмывала в небо вместе с искрами от костра. — Если тебе когда-нибудь понадобится место, чтобы спрятаться. Чтобы сбежать. Если тебе когда-нибудь захочется просто закрыться где-то и писать музыку… У меня в Риме есть дом. Это и твой дом тоже. И Дамиано сжал её ладонь, поцеловал так сильно и так жарко, как только мог. И её рот был сладким от вина, и она так изумительно пахла, и так откровенно подавалась ему навстречу. И ему хотелось отдать ей не только дом — всю Вселенную. И когда он разорвал поцелуй, она улыбнулась. Сжала в кулаке ключ. Кивнула едва заметно. А он рассмеялся радостно. В глубине души боялся, что она не примет подарок. Но Катя его чувствовала. Катя его знала. Знала, что он не пытается её к себе привязать. Доверяла ему — целиком и полностью. А потом они снова пели, и пили вино, и разговаривали о всяких мелочах. И хохотали, так много хохотали, что у Дамиано уже болели щёки от дурацкой улыбки до ушей. И Катя достала головешку из костра, подкурила от неё косяк — Дамиано замер от того, как жар осветил её лицо. Затянулась глубоко, подняла голову к небу, к звездам, прикрыла блаженно глаза, выдохнула дым. Повернулась к нему, улыбнулась немного пьяно, протянула руку — обожгла прикосновением. — У тебя руки горячие, — сказал Дамиано, подставляя щеку её прикосновению. — Ты же раньше постоянно мёрзла. — Я дома. Дома не холодно. Её рука скользнула по его шее, пальцы зарылись в волосы на затылке. Смотрела на него, и её черные глаза опасно блестели, ловя отсветы костра. Сделала ещё одну затяжку. Итан выстукивал на джембе какой-то странный остервенелый ритм. И Катя резко притянула Дамиано к себе, коснулась своими горьковатыми губами его губ. Выдохнула дым ему в рот. Марихуана была крепкой, и Дамиано почувствовал её резкий вкус, вдохнул дым, задержал в себе на мгновение. Катя целовала его жарко. Музыка накатывала волнами. Ритм джембе пульсировал в голове. Ритм. Ритм. Ритм. Тот самый ритм. Ритм, который начал приходить к нему ещё в Киеве, который преследовал его все эти карпатские дни. Дамиано разорвал поцелуй, выдохнул дым — едва не закашлялся. Повернулся к Итану всем телом, потянулся к его музыке. К ритму, который выстукивали его пальцы. Выглядел, как сумасшедший. Как одержимый. Всё в один миг потеряло свою чёткость. Мир свёлся к одному этому ритму. К рукам Итана. К джембе. К новой рифме. Итан почувствовал его мгновенно, поднял на него взгляд, забарабанил пальцами быстрее. Дамиано смотрел на его руки. В голове рождался стих. О последних шести месяцах. О боли. О страхе. О злости. О ярости. О гневе. Свирепый, озлобленный, неистовый, охуенный стих. Итан барабанил всё громче. И Дамиано начал петь. Подхватил ритм. Точно знал, что хочет сказать. Знал, кто он. Сходу пришли четыре строчки. Потом — ещё две. Для припева. Он повторял их, как мантру, перекатывал слова на языке, пробовал их на вкус. И ничего больше не имело значения. Когда наконец замолк, и Итан перестал барабанить, уловив его настроение, Дамиано утомленно прикрыл глаза. Был удивительно счастлив. Повернул голову к Томасу, ожидая вердикта. Томас был чёртовым гением, он чувствовал музыку так тонко, так точно, так удивительно легко, как никто из них. Он ощущал её почти физически, направлял её, был почти что медиумом, проводником электрических соло, заклинателем нот. Он всегда отчётливо знал, стоит ли работать с материалом дальше. И никогда не промахивался. В глазах Томаса отражались блики огня. Он улыбался во все тридцать два. — Говно, — сказал он. — Пока что. Но мы сделаем из этого хит. Запиши рифму, Дамиано. Рифма охуительная. Дамиано расхохотался, запрокинув голову к тёмному небу. И через мгновение на него налетела хохочущая Вик, обвила его руками, повалила на землю. А к ней присоединился Итан, а за ним — с диким торжествующим воплем — Томас. Они лежали одной кучей на холодной росяной траве и гоготали, как сумасшедшие. Иван ударил по гитарным струнам и начал играть что-то громкое и оглушительно весёлое. Дамиано смеялся, и у него срывало крышу, и не хватало воздуха, в рот и нос лезли волосы Вик, и никаких призраков рядом не было. Рок-н-ролл возвращался.