Горький

В прошлый раз, всё-таки, стоило обозвать его сладким — сладкое, кстати, Утахиме не любила, ей больше приходилось по душе солёное. Или... Или пиво! Отличный вариант, никогда не предаст, всегда обнадежит. Годжо пиво, впрочем, не любил — он вообще алкоголь не пил, сигареты не курил, сомнительные вещества не употреблял; за это в его счёт был один ничтожный плюс — который перекрывался грудой жестоких минусов. Сказать, что "у него нет плохих привычек" — соврать, потому что как минимум одна, совершенно явная, точно сыщется: привычка раздражать простейшим неуважением. Особенно, как кажется, её — Утахиме Иори. В прошлый раз, всё-таки, стоило, скривив лицо, четко высказать: "Какой же ты отвратительно сладкий!" — но нутро подсказывало, что этот ужасный и бессовестный человек Годжо Сатору произвольно вырезал бы предпоследнее слово и напрочь "забыл бы" о перманентной неприязни меж сладостями и Утахиме. Как он вообще смеет переиначивать ее слова!? Дурак — вот что думает она. Гениальный дурак — и приторный до мозга костей! Ей не нравится, она не оценила, две звезды из десяти, и вторая — только за уровень шаманской силы. Он был весь — сахарный; его манера держаться, его внешний вид и поразительная прилипчивость с этим несносым юмором — все напоминало о ломтиках рафинада, на который Утахиме глядела только с большим желанием убрать со стола; но Годжо — не коробка сладостей, его рукой не подвинешь — скорее, он сам подвинет кого угодно. И улыбнется вслед. Отвратительный человек. Иори не нравится. Иори запивает чужую рожу которой уже кружкой пива — знаменательно, что рожа не исчезает, будучи совершенно впереди. Ей — не роже, а Утахиме — можно, у нее заслуженный выходной, но вот какие черти носят Годжо и заносят в двери питейного заведения — неизвестно; впрочем, и не интересно ей это — просто принимает тот факт, что присутствие этого шамана даже пиво делает менее вкусным. В прошлую их встречу — она прекрасно помнит! — ей стоило обозвать его сладким; ей захотелось — уже после — выразить собственное негодование таким очевидным способом, и. И сейчас — самый отличный момент для такого настоящего оскорбления. Она вдыхает — и со вдохом слово не срывается с языка, а забывается где-то в горле; от алкоголя думать трудно — и зрелище хлопающих глаз Годжо потешает до улыбок. Ему весело — веселья Утахиме не разделяет. — Ты... — Я? — Ты..! Он терпеливо ждёт — мотает ногой, закинутой на ногу, ставит локоть на столешницу, оглядываясь в новом месте; его совершенно не беспокоит тот факт, что поалевшая — от алкоголя? сердитой задумчивости ли? неизвестно, — собеседница борется с желанием адресовать в наполовину сокрытое под повязкой лицо что-нибудь покрепче: известно ведь, что такой способ не работает, но так хочется, да? О, определенно! Пиво бодрыми искрами играет в голове, мысли мешает в зыбкую кашу и не даёт никак вспомнить, что же такое ужасное в это нахальное лицо визави только что Иори выпалить хотела; ужасное, ужасное чувство слова, которое вертится на языке, но срываться не желает — злит-злит-злит, заставляет подпереть хмельную голову рукой, брови сводя к переносице. — И так кто же я? — Мерза-..! — Нет, это я знаю, ты хотела сказать что-то иное. Сатору Годжо вся ситуация в смех — он скалится лукаво, не обращая внимания на взгляды далеко сидящих девчат; вот-вот невинно спросит, искренне не понимая — отчего на него злятся? — но пока молчит, готовый любое слово трудное заслышать и принять. — ...Ты! — Ну же! Подначивает, глухим смешком бесит-бесит — и слово, совершенно внезапно, из недр памяти выплыть заставляет; потому Утахиме по столу ладонью хлопает, твердо уверенная в своей мысли. — Сладкий! Вот какой, понял? Слад-кий!.. — Очень? — Слишком! Сатору Годжо хватает секунд, чтобы отойти от смешливого удивления; он лучится поразительной невинностью ("бессовестностью", — как думает Иори) и поднимается из-за стола так, будто бы собирается уходить (зачем приходил — неясно; спрашивать на пьяную голову Утахиме не собирается). — ...Если будешь закусывать это сладким, — он кивает в сторону початой кружки, совершенно в алкоголе не разбираясь, но отчасти осведомлённым будучи. Театральная пауза! И — секундами спустя — "эта его мерзкая улыбочка". — То учти, что на открытой шее все будет видно! И летящая с бахромой пивных капель кружка становится ему ответом, бесшумно шмякнувшись о бесконечность — какой же, всё-таки, мерзавец этот Годжо Сатору!