Лучшие и единственные

– Я беру выходной. – Посреди недели? Потерять возможный заработок – это на тебя не похоже. Боевой командир отвлекается от каких-то бумаг и смотрит непонимающе. Недовольно хмурится, помечая задания, выполнение которых без иллюзиониста будет весьма затруднительным, собирается уже взорваться нотациями, как вдруг взглядом цепляет дату календаря, и смягчается. Бывший аркобалено лишь пожимает плечами и молча разворачивается, направляясь к выходу. Он уж точно не собирается как-то пояснять свои действия. Тем более, когда причину никак не объяснить с практичной точки зрения. Делиться своими бесполезными и глупыми эмоциями ни с кем не хотелось – не должно иллюзионисту показывать перед кем-то свои слабые стороны. Он бы мог придумать с десяток отговорок, либо же просто молча пропасть, никому ничего не объясняя, но этого не требовалось – ситуация повторялась уже не первый год. *** В нос ударяет терпкий запах сигарет и алкоголя. Юноша замирает на мгновение и тяжело вздыхает – воспоминания бьют резко, словно волны, разбиваясь о скалы. Это место, казалось, за столько лет практически не изменилось – те же картины на стенах, только полотна малость выцвели под влиянием времени, те же деревянные столы и барная стойка, а в углу старинное пианино. И так же, как и много лет назад, иллюзионист идет к самому дальнему столику, медленно проводит пальцами по шершавой поверхности и замирает, вздрагивая. «Здесь занято семеркой сильнейших» Черепу тогда крупно влетело за то, что он выцарапал эту корявую надпись прямо на новенькой лакированной поверхности – Лар буквально силой впечатывала его лицом в пол, заставляя извиняться перед владельцем заведения, и только добрый смех Луче, успокаивая, не дал этому недоразумению перерасти в более крупный конфликт. Реборн тогда отшутился про то, что такое название им очень даже подходит, и никто, в принципе, не стал с ним спорить. В тот день они и подумать не могли, насколько сильно оно к ним привяжется. И как некоторые из них в итоге возненавидят свою причастность к сильнейшей семерке. – Что будете заказывать? – Как обычно. Маммон бросает на автомате, не подумав, и сталкивается с непонимающим взглядом молодой официантки. Она растерянно хлопает ресницами и бегло осматривает его, пытаясь вспомнить. Но безрезультатно. Персонал успел с тех пор уже несколько раз полностью смениться, и бывший аркобалено прекрасно об этом знал, но все равно продолжал из раза в раз допускать одну и ту же ошибку, слишком сильно погрузившись в воспоминания. – Кровавую Мэри. Без сельдерея и табаско не жалейте. Официантка несколько раз быстро кивает, фиксируя пометки в записной книжке, и убегает за бар. *** – Как ты пьешь эту мерзкую бодягу, Вайпер? Алкоголь должен быть чистым, иначе ты не сможешь почувствовать, как его вкус раскрывается на языке. Реборн делает демонстративно-долгий глоток из граненого бокала для виски и презрительно глядит на алую жидкость в бокале напротив. – В состав «Мэри» входит водка, и, насколько мне известно, ее вкусом могут наслаждаться только русские. Вайперу в этом коктейле больше нравилось обилие пряных специй, навевало воспоминания о доме. Но ему куда проще съязвить и пожать плечами, нежели объяснять кому-то глубокую причину своих тех или иных вкусов. – Хрен с ней с этой острой жижей. Главное, что не гейский коктейль, да, Череп? Колонелло смотрит с усмешкой на младшего товарища, а тот густо краснеет и давится своим мохито. Реборн бодро подхватывает эту волну издевок, что означало, что иллюзиониста больше никто трогать с вкусовыми предпочтениями не будет – есть куда более бурно реагирующая цель, а значит более интересная. Верде сидел отстранённо от всех и молча потягивал свой «ирландский кофе», что-то читая. Этот парень, казалось, вообще никогда не переставал работать и лишь немного расслаблялся, вникая в беседу, после нескольких кружек напитка, когда алкоголь слегка ударял в голову. Фонг, как и Лар, позволяли себе лишь пару бокалов вина. Один утверждал, что не может себе позволить потерять концентрацию, а вторая просто знала, что, если она напьется, то некому будет утихомиривать тот балаган, который может учинить ее ученик, а возлагать всю ответственность на единственную непьющую, по понятным причинам, Луче, она себе позволить не могла. – Да в чем вообще отличие того коктейля, который пью я, от того, что у Вайпера?? – Там столько водки и перца, что ни один сладкий мальчик бы этого не выдержал. В гейских коктейлях больше сахара, чем в фантазиях маленьких девочек, понимаешь? Становилось шумно. Но никто из посетителей или персонала уже не обращал внимания – привыкли к тому, что эта разномастная компания каждый раз могла вычудить что-то из ряда вон. Когда накаляющиеся страсти начинают переходить в открытое рукоприкладство и разбрасывание попадающихся под руку предметов в разные стороны, Вайпер поднимается из-за стола и выходит на улицу – вечерний воздух приятно холодит разгоряченную от алкоголя кожу. Чужая ладонь мягко касается плеча, и юноша оборачивается, хоть и знает уже, кто мог за ним последовать. – Тебя что-то беспокоит? От улыбки Луче становилось тепло. Она с такой добротой и материнской заботой относилась к нему, да и к другим аркобалено, что иногда даже было немного не по себе – он ведь и не помнил почти, что это такое, когда с каким-то человеком может быть настолько спокойно. – Да нет. Просто не хочу ввязываться в неприятности. И Вайпер не соврал, слегка только не договорил. Его и вправду кое-что беспокоило. Беспокоило то, что он слишком сильно начинает ко всему этому привыкать – к людям, которые все время находятся в его окружении, к постоянной суматохе, к шуму. Но разве же от проницательного взгляда «неба» когда-либо что-то уходило? – Но согласись, если бы они не были такими, это было бы не так весело. Она смеется, а Вайпер отворачивается, скрывая невольно вырвавшуюся улыбку за высоким воротником. Ему сложно даже самому себе признаться в том, что ему действительно может быть весело с кем-то. Что уж там говорить о других людях. *** Алкоголь обжигает горло. Вкус практически не изменился. Видимо, нынешний бармен строго следует рецептам, оставленным его предшественником. От этого становится даже как-то немного тоскливо где-то глубоко внутри, где-то рядом с бумажником, забитым купюрами. Фантазма спрыгивает на стол и резво ворует с бокала лист базилика, довольно урча. Он больше не эспер Вайпер. И нет больше семерки сильнейших. – Знаешь, Луче, это и вправду было весело… Пальцы сжимают бокал до побелевших костяшек. Это так глупо. Глупо испытывать боль, скучая по тому, что не ценил тогда, не думая, что это когда-нибудь закончится. Но каждый раз, из года в год, он выделяет этот день на то, чтобы провести его в одиночестве, жалея себя. День, когда они впервые пришли сюда, еще не зная друг друга, а после продолжали приходить, отмечая каждое удачно выполненное поручение шахматоголового. Это жалко, правда. Но такую маленькую слабость себе может позволить даже кто-то, вроде него. – Пить в одиночестве – это первый признак алкоголизма, Маммон. Бокал застывает в воздухе, так и не касаясь губ. Реборн оглядывает помещение, невольно улыбаясь, и садится напротив, как ни в чем не бывало. – Виски со льдом. Бросает он подоспевшей официантке, перебивая, стоит ей только открыть рот. – Как ты узнал? Это единственное, что из себя может выдавить иллюзионист, наспех натягивая привычную маску безразличия. Перестроиться было сложно. А киллер лишь усмехается, привычно проводя пальцами по закрученным бакенбардам. – У меня есть глаза и уши по всей Вонголе, и ты не должен забывать, что Вария является неотъемлемой ее частью. Он кивает вернувшейся официантке и делает глоток. Прокручивает в руке бокал, рассматривая маслянистую янтарную жидкость. – Как думаешь, Луче не сильно обидится, если мы будем собираться здесь без нее? Маммон лишь опускает голову, задумавшись. Вспоминая образ их неба, прокручивая картины из прошлого, он думал о том, что видел ее лицо опечаленным лишь единожды, в день их всеобщего несчастья, но даже тогда она самая первая взяла себя в руки и одарила их улыбкой, вселивший надежду в крошечные сердца. – Думаю, она простит нас. Как и всегда.