После

Тем утром серое море билось об острые скалы, а над бледным морем реяли чайки. Они недовольно кричали, и вопли их уносил прохладный ветер. Последние сыновья Феанора шли по берегу. Под ногами у них рассыпались мелкие камешки. Решив остановиться, они сели на выступающий камень, обратясь лицами к холодной воде. Два Сильмарила, пылавшие белым пламенем, они уложили на землю. Когда Маэдрос опустился на камень, ощутив облегчение от боли, которую вызывал камень, порыв ветра взметнул его волосы, бросив их на лицо. Маэдрос заговорил, и речь его была полна горечи. — Вот мы здесь, на берегу. Перед нами два сильмарила, клятва отца нашего полностью исполнена, — уголки губ его чуть поднялись, но не было в глазах света. — Они прекрасны, Маглор. Я радуюсь, что мы их вернули, пусть даже они и обжигают нас. Это того стоило. — Но в голосе его не было убежденности, и даже он сам чуть ли не поморщился. Он помедлил, прикрыв глаза, будто в молитве. — Брат… оно же того стоило? Маглор вздохнул, поудобнее устраиваясь на камне. — Мы отреклись от Валар. Трижды убивали собственных сородичей. Предали народ Финдекано и народ дяди — а ведь они были верными друзьями. Убивали неповинных женщин и детей во имя клятвы, которую вряд ли вообще до конца понимали, а она происходила от чистого вожделения. Маэдросу эти слова показались пощечиной. Он не ожидал, что брат окажется столь жесток в своей честности — это было на него непохоже. И все же, это было честно…разве крови Сириона не было на их руках?  — Но, — продолжал Маглор, — вот мы стоим под этим серым небом, исполнив клятву, эльфы чести. Последние из сыновей Феанора. Цель достигнута ценой наших жизней. Вот сильмарилы — они пылают перед нашими прояснившимися взорами как свет тысячи солнц! Блистают как океанские волны, как вечерние звезды. В их мерцающих гранях отразились свет Двух Древ, жизнь Арды! Маэдрос ощутил, что на его лице появляется искренняя улыбка — усталая, но настоящая. Брат был прав. Камни ведь стоили пролитой крови? — Оно того стоило, Маглор, да? — Нет, — Маглор снова вздохнул и покачал головой. — Маэдрос, я же говорил, что опасно слишком доверять словам поэта. Он перевернет смысл так, чтобы он подходил к тому, что он сам хочет видеть. Маэдрос нахмурился и пнул землю носком сапога, так что едва не задел Сильмарил — с таким трудом завоеванный, такой прекрасный и смертельный. Слишком чистый и совершенный, чтобы такой как он мог к нему прикоснуться, такой совершенный, что жег его плоть, если он его все же касался. — Мои руки в крови, — тихо проговорил Маэдрос. — Столько смертей, гнев, вина, месть — ни за что. Эти руки так много забирали и так мало отдавали. Я ничто… я убийца и нечестивец, слепой злобный безумец, у которого нет права жить. — Эти слова он бросил сорвались с его уст с яростным удовлетворением, с мучительной радостью оттого, что он был, наконец, свободен. — Не говори так, — отозвался разгневанный Маглор. — Всякий на этой земле встречает и темное, и прекрасное. Нам дано самим выбирать, что определяет нашу жизнь. И ничтожество ты только лишь тогда, когда позволяешь своей тьме побеждать свой свет, брат. — Что же за свет принес я в этот мир, Маглор? Все, что я делал, было слишком самолюбиво или крайне жестоко — все ради отца и клятвы. — Неправда. Ты отдал корону Нолофинвэ, ты защищал Химринг. Ты создал Союз, ты вел наши войска на Моргота! Ты спас многие жизни. — Чаще я забирал жизни. Все мои деяния кровавы, то кровью врага, то кровью родичей. Не то, чтоб я сожалел о первом, — добавил он, — но я, в отличие от тебя, не творец. Я разрушитель, даже добро обращавший во зло. Воистину, тебя не поразила стрела проклятия, и песни твои все также сладки и прекрасны, как тогда, когда все начиналось. А все мои начинания вели только ко злу. Нирнаэт Арнодиад не принесла победы, Маглор, — резко проговорил Маэдрос и провел рукой по глазам. — Наши силы были рассеяны и потерпели поражение от Моргота Бауглира. И… Финдекано погиб, —произнес он с горечью. — Не помедли я тогда так глупо из-за лживого совета, возможно, мы преуспели бы. — В поражении виновны предатели, а к тебе это никакого отношения не имеет. У тебя был хороший план, Маэдрос. Будь все войска верны нам, мы бы победили. — Маглор кивком головы указал направо. — «Мои руки», брат? Заметь, рука у тебя только одна. Коль уж решил выражаться поэтически, пусть в этом будет хоть какой-то смысл. Маэдрос понимал, что брат просто пытается подбодрить его, но замечание все же задело. После Тангородрима прошла целая жизнь, и все же он так и не смог избавиться от приступов боли и осознания того, что у него — культя. Он неловко пошевелился, спрятав правую руку в складки плаща. — Прости, — сказал Маглор. — Я не хотел тебя смутить. — Ничего, — сухо ответил Маэдрос. — Оставим поэзию тебе. Ты- творец, я — убийца. Лучше так и оставаться. — Он снова пошевелил правой рукой и отвел взгляд от культи. — Я тоже убийца, Маэдрос. — По крайней мере, убийца невольный. Раскаявшийся. — Как и ты, — скептически заметил Маглор. Маэдрос в ответ лишь хмыкнул. Волны бились о камни, вздымая прохладную дымку соленых капель, и она клубилась в воздухе, напоминая о чайках, которые криками оплакивали всякую смерть. Поверхность серого моря блистала, но оно казалось пугающим, холодным и безжизненным, и Маэдрос вдруг ощутил потребность нарушить это великое бесстрастие. — Довольно говорить о мрачном… Брат мой младший, споешь мне? Он закрыл глаза, сосредоточившись на том, как океанский бриз обвевает горячую кожу. Он представил себе, как Маглор, с легкой улыбкой, вынимает лютню и пальцы его пляшут над струнами. «Баллада о Маэдросе и Маглоре, старших сыновьях Феанора. Это печальная и долгая повесть, но у нее счастливый конец». И начинает петь, и прекрасный голос его то возносится, то падает, покорный строю нежной музыки. Но с тихим ответом Маглора Маэдросу показалось, что он сделался беззащитен и мал — поэт, искусству которого не было места в этом суровом мире. — Не хочется мне петь, Майтимо. Слова эти надрывали душу. Совсем простая фраза, но ничего подобного Маэдросу раньше от брата слышать не приходилось. Это было не настроение, нет. Наступила новая эпоха, когда Маглор, Великий Певец, не будет петь. Он сломлен. Сокрушен. Маэдрос удержал в себе гневный возглас, который последовал за порывом жалости. Удержал с трудом. Пусть всему конец, разве не должно оставаться сильным? Почему сейчас Маглор не может его утешить? Стиснув зубы, Маэдрос крепко обнял младшего брата. — Все хорошо, Макалаурэ. Все хорошо, мой маленький Кано, — печально бормотал он, уткнувшись в мягкие волосы Маглора. Он чувствовал, что плечи брата трясутся от рыданий, и обнимал все крепче, надеясь, что и он сам сейчас так же сломается. Но эмоции не приходили. Не осталось ничего — лишь бесчувствие и тупая боль. Темное небо, бледная облачная завеса над ревущим морем — все это напомнило об Альквалондэ, его первом предательстве, начале безумия. Воспоминания, боль, тоска от совершенного им тогда, да и после, все росли — пока Маэдрос не ощутил желание броситься со скал и разбиться. Но ведь Маглор заслуживал лучшей участи. — Брат… — Голос его звучал неуверенно, но теперь он знал, что надо делать. Сказать об этом Маглору — вот что надо было сделать, а он не знал, хватит ли ему на это сил. — Я собираюсь покончить с этим. Я… я уже знаю, что сделать, чтобы стать счастливым. Получить искупление. Думаю, это мой единственный путь. Маглор поднял залитое слезами лицо. — Ты вернешься, Нэльо? Я, наверно, останусь здесь, у моря. Ты будешь приходить ко мне? Маэдрос хотел было ободрить брата улыбкой — пусть слабой, печальной — но вдруг обнаружил, что не может. Мускулы лица точно заледенели, устали настолько, что годились только для плача. Забавно, он-то думал, что уже выше всяких чувств, но тут сожаление и скорбь о тысячелетних грехах достигли предела, и Маэдрос все-таки пролил одинокую слезинку. — Едва ли, Кано, — сдавленно прошептал он. — Едва ли я вернусь из этого странствия. Маглор медленно кивнул. — Мне будет тебя не хватать, Майтимо. Как жаль, что все закончилось именно так. — Глаза его потемнели от печали и от тяжелого осознания, но Маглор слишком хорошо понимал брата, чтобы не отпустить его. — Майтимо. — Да, Макалаурэ? — Aurë entuluva, брат. Ты уверен, что хочешь именно этого?  — Да. Маглор наклонился и поднял оба Сильмарила, чуть поморщившись от вернувшейся боли. Один он легким движением перебросил в ладонь брата. Так и не улыбнувшийся Маэдрос сжал кулак и, преодолевая жгучую боль, поцеловал брата в лоб. Он положил руку Маглору на плечо и — сквозь пелену боли — попытался найти его глаза. — У тебя все будет хорошо. — Это был не вопрос, а утверждение. Маглор был творцом, но он был и воином, Феанорион, он слишком был упрям и безумен, чтобы когда-нибудь потерпеть настоящее поражение. — Да, Руссандол, наверно, — проговорил Маглор. — Я найду свой путь к искуплению, если только смогу. Маэдрос было повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился. — Пообещай мне одну вещь, Макалаурэ. Не прекращай петь. Если голос Маглора умолкнет, Арда многое потеряет. Маглор сделался вдруг очень серьезен, без тени беззаботности. Он вынул меч и поднял его к небу, точно в мрачном приветствии. Меч сверкнул холодным, суровым блеском холодного утра. Прозвенел насмешливый голос: — Именем Создателя клянусь я. Никто не нарушит ее -я не дозволю музыке своей умолкнуть, не сделаю ее холодной и бесстрастной. Клянусь я Манвэ и священную гору Таникветиль призываю в свидетели, что стану стремиться сделать музыку свою подобной той, что была в Начале! И если забуду я этот обет, то пусть Вековечная Тьма… — Не шути такими вещами, — яростно прошипел Маэдрос. Медленно Маглор вернул меч в ножны. — Прости, Маэдрос, — проговорил он холодно. — Должно быть, это дурной вкус. Он еще не умел справляться с подобным безумием. Рыжие волосы трепал ветер. Маэдрос вздернул подбородок.  — В самом деле. Может быть, среди долгого холода, что ждет тебя, ты отточишь свое чувство юмора. — Взгляд его смягчился. — Mára Mesta, брат. Да будет жизнь твоя долгой и такой, как ты сам пожелаешь. Он отвернулся. С Сильмарилом в руке он, не оглядываясь, зашагал вперед. А Маглор остался. Он еще долго неподвижно сидел на берегу, глубоко задумавшись о том, что ему делать дальше. Маэдрос же положил свой Сильмарил в карман и, сев на коня, погнал его к тому месту, что видел годы назад — огненной пасти, одной из тех земных пропастей, что ведут в чрево мира, к яростной лаве. Он с трудом отдавал себе отчет в том, что делает, и чувства едва касались его сознания. И это не был порыв возбуждения или гнева. Отпустив коня, он осторожно приблизился к краю пропасти. Из расселины вырвался клуб горячего, резко пахнувшего дыма. Он принес запах раскаленного железа — пронзительный, удушливый, но так хорошо знакомый по отцовским кузницам. Горячим ветром взметнуло волосы, ноздри наполнились жгучей пылью, одежда зашелестела. Он закрыл глаза и всей грудью вдохнул едкие пары. Казалось, изнутри его жгла лихорадка, но Маэдрос не чувствовал себя больным. Его сознание расплывалось, жар мутил зрение — камни вокруг превращались в бледные, дрожащие отражения на воде, напоминавшие о фонтанах Тириона… Было слышно, как в отдалении стонет море, ударяясь о камни, как пеной вздымаются его глубины. На миг все завертелось перед глазами, Маэдрос чуть было не упал. Прижав ко лбу руку, он рухнул на колени и отстегнул пояс. Взгляд его упал на меч, меч для левой руки, выкованный Куруфином — он носил его на правом бедре. Он вырвал меч из ножен — ощутил его тяжесть — и вдруг, сам не зная зачем, швырнул его в пропасть. Меч, вращаясь и поблескивая, прорезал дым — и, прежде чем сгинуть в пучине, вдруг сверкнул красным. Маэдрос запустил пальцы левой руки в мягкий сланец, зачерпнул пригоршню. У него снова закружилось голова, и показалось, что земля вдруг наклонилась. Он снова глубоко вдохнул — легкие наполнились густым, пахучим духом расселины. Стиснув зубы, он поднялся и, пошатнувшись, встал на краю утеса. Дым развеялся. Отсвет пламени пронизывал серый воздух, и Маэдроса окутало сиянием. Новый клуб дыма снова принес волну жара. Огонь жизни — вот он, жестокий, нежный, страстный и холодный. Маэдрос взял Сильмарил, вгляделся в него. Красота камня для него точно поблекла рядом с текучей магмой и с теплым, безопасным светом конца. И он позволил камню отца, драгоценности, за которую было пролито столько крови — выскользнуть из пальцев. Падая, камень вращался, а потом сверкнул алым — и его поглотил дым. Маэдрос больше его не видел. — Auta i lómë, — улыбнулся он. И шагнул вперед, в пустоту. И упал.