Дело о хикикомори.

      Здравствуйте. Думаю, мне стоит представиться прежде, чем я начну. Мысли путаются в голове. Хочется поскорее начать, поэтому я не стану писать слишком много лишнего. Простите, если мой английский слишком плох. Я родом из Японии. В нашей стране не очень хорошо знают английский язык.       Я работала на тот момент в местной психиатрической больнице. Мой стаж составлял где-то 5 лет. Женщинам здесь крайне сложно найти оплачиваемую работу. Но я трудилась, не позволяя себе отдыхать, даже если это было необходимо. В итоге, мне предоставили лучшую работу, о которой только можно было мечтать. Помогать людям — моя жизненная цель, которую хотелось осуществить еще с детства. И честно сказать, я была вне себя от радости, когда принимала первого пациента. Еще больше я была счастлива, когда пациент, который у меня наблюдался, вылечился. Все верно. Отныне я - психиатр.       Благодаря нашей психиатрической больнице и замечательным людям, множество несчастных наконец-то обрели жизнь, которую заслуживали. К нам поступали люди с совершенно разными чертами характера и болезнями, которые искажали психику, личность. Но повторюсь, с каждым из них я и коллеги работали. И таким образом, путем всеобщих усилий, мы возвращали к нормальной жизни огромное число людей. Но психиатрия, как любая другая работа, не проходит без проблем.       История, о которой я сейчас расскажу, произошла в Токио, в районе Гиндза. Уверена, вы вряд ли знаете об этом, поэтому я хочу кое-что прояснить: Гиндза — крупный токийский квартал, и в нем расположены клубы, бары и другие заведения, где часто собираются весьма маргинальные люди. Конечно, обычные офисные работники тоже любят выпить в барах, выпустить пар в клубах и прочее… но все же, даже среди народа в Японии очень много недобропорядочных людей.       У меня была пациентка — школьница, 18-ти лет. Обычная с виду черноволосая японка с короткими волосами, каких миллионы в Токио и по всей стране. Но была одна особенность — девочка оказалась психически нездоровой. В один из дней она проспала школу, а на вопросы родителей сказала, что больше никогда не вернется в класс. Так происходило несколько дней. Мияки Рей (так звали девочку) поссорилась с родителями, потому что те не были согласны с тем, чтобы дочь бросала обучение. Со слов Рей, после того, как она перестала посещать занятия в классе, прошло около трех дней, не считая выходных. На четвертый день отец выломал дверь в комнату, побил девочку и отругал ее. Мияке хотели заставить силой вернуться в школу. В тот вечер Мияке-тян госпитализировали. Она попыталась покончить с собой, спрыгнув с балкона квартиры. Но видимо, ей этот способ показался не слишком надежным. Семья проживала на четвертом этаже. Так что девушка заперлась в шкафу в своей комнате и принялась глубоко резать свое тело: руки, шею, ноги. Примечательно и то, что Рей запустила прямую трансляцию, где происходящее застали зрители. Зрелище не из самых приятных: бледная кожа становится прозрачно-белой, все вокруг залито кровью. Несчастная дергается от боли и кусает до крови губы и руки, отчего брызги летят в разные стороны. Никому не пожелала бы застать такое в прямом эфире... да вообще в каком угодно виде.       Лицо девочки (как и тело) по итогу оказались крайне травмированным. Пострадал и глаз. Протезы стоили весьма дорого, даже для японцев среднего достатка. Тем не менее, девушку, кажется, не особо волновала изуродованная глазница. Сведения дошли до меня, когда девочку после выписки из центральной больницы отправили к нам, в психиатрическую лечебницу.       Все, даже вне Японии, знают, что здесь очень высок уровень самоубийств. Особенно среди молодых девушек и юношей. Но сердце начинало болеть каждый раз, когда к нам попадали дети с искалеченными душой и телом. Юные, только распустившиеся цветы. Но такие несчастные.       Сперва мне показалось, что Мияке ничем не отличается от других детей-самоубийц. Даже тот факт, что она пыталась убить себя в прямом эфире на стриме — не новость, — такое часто происходит в последнее время. Но важен был не факт записи акта самоубийства, а мотив. Мотив и поведение девочки — вот, что действительно делало ее не совсем обычной жертвой домашнего насилия.       Рей прибыла к нам в больницу во вторник. Она уже была переодета в клетчатую рубашку и штаны, которые выдавались клиникой. Волосы девушки были сильно взлохмачены, длинная челка прикрывала левую часть лица до уголка рта. Ее вид был итак мрачен, и больничная одежда лишь добавляла точности образу.       Я поздоровалась с Рей:       — Привет, Мияке-тян. Меня зовут Саяко, я твой лечащий врач. Давай вместе постараемся помочь тебе, хорошо? — я наклонилась к девочке и искренне улыбнулась. Но стоило столкнуться лицом к лицу с новой пациенткой, как, улыбка будто сама сползла с моего лица. Зрачок терялся в темно-карей радужке. Блеск в глазах отсутствовал и делал взгляд совершенно мертвым. Картину дополняли мешки под глазами и жуткая челка, о которой я писала ранее. Не знаю, как еще описать лицо девочки. Она не скорчилась и не поморщилась. Но когда Рей отвернулась от меня и отошла в сторону, я почувствовала на себе ее отчужденность и отвращение ко мне.       С похожими в этом плане пациентами я сталкивалась ранее. Поэтому не столько удивилась, сколько разочаровалась. «Тяжелая предстоит работа». Девушка продолжала молчать и смотрела в пол. Она стояла как-то неестественно криво — вытянула вперед шею, вжала ее в плечи. Рей сильно горбилась, будто всеми силами пыталась уйти в себя. Буквально. С плеч спутанными паклями, схаченными резинкой в слабый хвост , безжизненно болтался хвостик.       — Понимаю, ты, кажется, не очень любишь людей. Что ж, я здесь, чтобы мы вместе решили твои проблемы и сделали жизнь приятнее. Пройдем в кабинет?       Я рукой пригласила Мияке войти, приоткрывая дверь в светлый кабинет. Рей никак не отреагировала на слова: ни промычала, ни пробубнила, ни кивнула. Она молча поплелась внутрь, волоча ноги в тапочках по полу. Тогда я не знала, что произошло со старшеклассницей, но то, как крепко она сжимала и комкала в ладонях рубашку, боялась оторвать взгляд от пола, волновало меня так сильно, что все варианты того, как начать с ней диалог, мигом пропали из головы. Совесть не позволяла с ходу засыпать девочку вопросами. Но увы, у меня было еще много работы и пациентов. Конечно, поставить точный диагноз за один сеанс, проработать как следует и прояснить ситуацию — невозможно. Но нам следовало хотя бы сдвинуться с мертвой точки.       — Так… Присаживайся. Мияке-тян, я понимаю, что ты не хочешь об этом говорить, но я хочу помочь тебе. Все мы, персонал, хотим помочь нашим дорогим пациентам вылечиться. Поэтому, пожалуйста, расскажи мне, почему ты решила запереться дома? Может, тебя обижали в школе? Или мама и папа сильно на тебя давили?       Рей сидела на стуле и не отрывала взгляда от колен. Она перебирала пальцами длинную рубаху с незаинтересованным видом. Пропасть между нами продолжала расти.       — Послушай, милая. Я не буду устраивать тебе расспросы в первый же день. За сегодня нам нужно хотя бы немного поговорить. И тогда я оставлю тебя в покое, хорошо? Можешь не отвечать на этот вопрос сегодня, но может, ты хочешь начать с чего-то еще?       В кабинете становилось душно. Рей продолжала молчать, а я перебирала варианты ответов на ее молчание. Как подступиться к девочке? Как разговорить ее, не сделав хуже? Как только у меня возникла идея, и я попыталась начать диалог в очередной раз, Мияке серьезно уставилась мне в лицо с тем же безразличием.       — Если я буду отвечать на Ваши вопросы, Вы обещаете отпустить меня пораньше?       — А? Конечно-конечно! Я даю тебе честное слово, Мияке-тян! — «как же здорово, ты наконец-то говоришь со мной!» Хотелось захлопать в ладоши. Я была счастлива, что в словах Рей проскользнули какие-то эмоции. Даже если это недоверие или недовольство, вроде «почему я должна тратить на это время?» Но мне нельзя было вести себя слишком громко. Во-первых, Мияке вряд ли оценит такой ответ. Во-вторых, на работе я, в первую очередь, врач. А потом уж эмоциональный человек.       — Тогда я согласна.       Голос Рей немного дрожал, и она сильно заикалась. Видимо, от волнения. Это очень контрастировало с холодностью ее тона. Я еле могла расслышать слова. Голос девушки оказался более низким и сиплым, чем у других японок. И она говорила слишком тихо. Даже для стеснительной девочки. Нетрудно было поверить, что Рей нечасто приходится говорить с кем-либо.       — Я очень рада. Что же. Мияке, ты хочешь начать сама, или чтобы я задавала наводящие вопросы?       — Не называйте меня «Мияке-тян».       — И-извини, я не очень хорошо тебя расслышала.       Тогда Рей нахмурила брови и снова отвела взгляд куда-то в сторону, почти поворачиваясь спиной.       — Не называйте меня по имени. Ни Мияке, ни Рей. Мне это не нравится. Он тоже не очень это любит.       - Кто "он"? - я приготовилась к ответу, примерно ожидая что-то вроде...       - Не знаю. Но он говорит со мной в голове время от времени и несет чушь. Я ненавижу его, но мы вроде как, ладим. Но порой я хочу убить его. Жуть раздражает.       Как я и думала, речь идет об "альтер-эго". Или второй личности?       - Так он - это ты, или что-то другое?       - Не знаю. Неважно. Наверное, второе. Сатору не слишком мешает жить, поэтому я не избавляюсь от него. Это проблематично, - Рей оставляет бедную рубашку в покое и складывает руки на коленях, недовольно смотря на меня. - но нам обоим не нравится имя "Мизаке Рей". Поэтому не надо меня так называть.       — Ах, прости! Обещаю, я постараюсь избегать этого.       В первый день в разговоре с Рей больше не оказалось ничего примечательного. Я узнала, что она японка лишь наполовину. Из-за этого одноклассники сперва подшучивали, а потом начали издеваться над одноклассницей. Рей уверяла, что она не позволяла обижать себя и всегда давала сдачи. Но по ее словам, учителя тоже были не в восторге от ученицы «хафу», [1] поэтому нападки на девочку игнорировали, а ее попытки защитить себя от издевательств порицались. С семьей она не общается, большую часть времени проводит в комнате. До старшей школы отец издевался над ней, но после визита полиции прекратил побои. Мать все это время являлась испуганным наблюдателем. Рей ненавидит свое имя и все, что связывает ее с семьей и людьми в целом. Ах, и еще мы поговорили о "Сатору". Судя по описанию, Сатору является кем-то вроде альтер-эго или внутреннего голоса. Я заметила, что Рей, говоря простым языком, не представляет себя ни в роли девушки, ни в роли парня. Но тем не менее говорит о себе так, словно она парень [2]. И поэтому, смею предположить, создала в своем сознании личность Сатору. Объяснение простое - опять же, изъясняясь грубо, чтобы вы понимали, Рей не страдала раздвоением личности. Это я знала точно. Правда, это только поначалу. Чем больше мы общались, тем меньше становилось понятно...       Тем не менее, для первого приема наш разговор удался. Хотя по большей части Мияке молчала, либо неохотно и не сразу отвечала на вопросы. Но все же это лучше, чем ничего. По мере нашей беседы, я заметила, что Рей постепенно раскрывалась мне. Неохотно она делала шаги навстречу.       В последующие наши приемы, Рей могла позволить себе саркастичные фразочки. Она стала более смелой и уверенной в себе. Отложила в сторону излишне формальную форму, и изъяснялась более простым языком, иногда даже сленгами. [2] Особенно охотно она разговаривала о том, что ей нравится: аниме, видеоигры, книги, музыка, рисование... В общем, о стандартных увлечениях. То, как быстро Мияке адаптировалась к условиям больницы и нашим терапиям — поражало воображение. Но отчего-то, хотя она не улыбалась фальшиво и не пыталась льстить, меня тревожили сомнения. Словно Рей вела себя не как настоящий человек. Словно она была не до конца честна со мной. Разумеется, требовать этого от нее я не могу, ведь если она не говорит даже со своими родителями и никому не доверяет, могу ли я, чужой человек, рассчитывать на это? Вопрос риторический. Хотя и досадно становилось от мысли, что пока я не заслужила доверия Мияке. Я не могла в лоб спросить, говорит ли она открыто или это лишь притворство и желание побыстрее от меня отделаться? В любом случае, это слишком наивно и глупо. Однако, как оказалось, дела обстояли куда серьезнее и сложнее.       В скором времени мы добрались до вопроса, почему Рей решила записать свою смерть на видео. Диалог начался как-то неловко, с вопроса, вроде «как думаешь, какую на самом деле цель ты преследовала, делая это?» Но даже так, несмотря на глупость поставленного вопроса, Мияке впервые за долгое время, кажется, позволила себе быть собой. Она вздохнула и сомкнула на столе ладони в замок. "Чпокнула" губами и постучала несколько раз пальцем по столу. Легкие постукивания продолжались секунды две. Эти секунды Рей думала, как ей сформулировать из каши в голове внятную мысль.       — Это показалось это интересным, - она приподняла голову, молча спрашивая "ответ Вас удовлетворяет?". Я медленно кивнула, подначивая Мизаке продолжать.       - То есть, если я не умру, то смогу потом хотя бы посмотреть, что испытывает человек, находясь на грани жизни и смерти. Хотя... даже так я понравилась бы себе в объективе. Мое тело ужасно смотрится в этих шрамах, но раньше было хуже. Поэтому я люблю их. Ах, точно, трансляция... ну, мне просто захотелось довести начатое до конца, а если не получится - посмотреть потом на записи, что из этого вышло.       Ее ответ привел меня в справедливое замешательство. Для необщительного человека, Рей быстро соображала. Заикаясь, но достаточно грамотно она излагала свои мысли, подбирала слова на ходу. Ее предложения имели смысл и складывались как надо. Мизаке не бредила, а вполне обдуманно, осознанно говорила то, что хотела сказать.       Я возразила.       — Но ты запустила не просто запись, а прямую трансляцию. На тебя смотрели другие люди. Кто-то, скорее всего, случайно наткнулся на видео совершенно случайно. Как думаешь, это травмировало других? Осознавала ли ты это? И если да, то почему решила так поступить?       Рей задумчиво задрала голову к потолку. Она изучала мигающую лампу. Лампа слегка потрескивала, и возможно отвлекала Мияке. Но старшеклассница, не отрываясь от наблюдений, ответила:       — Меня это не волнует. Если кто-то сойдет с ума от такой мелочи, почему меня должно это беспокоить? Я поступаю так, как хочу. Если кому-то это не нравится, меня это никоим образом не касается. Когда чувствовала, что умираю, я почувствовала легкость тела и теплую эйфорию...       Оглушающий щелчок раздался над головой Рей. Я испуганно перемахнула половиной тела через стол и обняла пациентку. Если они травмируют моего подопечного - это будет непростительно. Хлопок был слишком громкий, будто перегоревшая лампа вот-вот разлетится на острейшие осколки. Но этого не произошло. Я дрожащими руками сжимала плечи бедняжки. Все тело Рей напряглось и дрожало как лист на ветру.       — Боже… ты напугалась? Все хорошо? — я заглянула в ее лицо, убирая отросшую челку с изуродованной глазницы. Но Рей не плакала. Мияке улыбалась во всю ширь маленьких губ. В ее темных глазах (или том, что осталось от одного из них), словно на мгновение попало мерцание уже потухшей лампы. Во взгляде Рей всего на миг промелькнула искра. Девушка сдерживала хохот и восхищенно, хлопая ресницами, перевела взгляд с потолка на меня.       — Я не боюсь смерти, ведь смерть так умиротворяет.       Я не могла отпустить Рей. То, как она сказала это, с каким лицом посмотрела на меня... Тело сковало оцепенение. Девушка, ранее бывшая жертвой, в одночасье перестала таковой казаться. Даже после того, что ей пришлось пережить. Травля, жестокость отца, молчание матери, одиночество, раннее взросление, затворничество — все это перестало иметь значение. Меня не покидало чувство, что я разглядела что-то, чего не стоило. Может, гораздо раньше, с первой встречи. Просто не придала значение, или подумала, что смогу исправить это.       Помните, я жаловалась, что не могу понять Рей, потому что она не показывает мне себя настоящую? Что ж, мы достигли прогресса. Я увидела истинное лицо Рей. Но меня это не радовало. Я была напугана. И напугана до сих пор. Вспоминая разговоры, Рей увлеченно болтала только о том, что ей нравилось. А еще о смерти. Это проявлялось в черном юморе, несмешных и жестоких шутках, которые она кидала время от времени в стенах кабинета. До этого я не замечала странностей. Но смотря в эти безумные, полные одержимости смертью глаза, мне становилось не по себе.

***

      С того дня я стала еще более внимательно относиться к словам и действиям Мияке — надеялась понять до конца, узнать что-то новое из бесед. Возможно, уточнить диагнозы, свериться. Установить, что она за человек такой. Результаты? Без толку. Рей вела себя так, словно ничего не было. Да, она стала более эмоциональной, чем до этого — могла шутить, злиться так, что на лице отражались ее чувства. Но я не верила ни единому слову. Впервые за время работы в психиатрии мне хотелось спасти не пациента. А себя. И других. Однажды я подумала, что было бы неплохо позволить Мияке действительно запереться в квартире. Нутро подсказывало, что девушке нельзя помочь, хотя она утверждала, что готова к изменениям, даже готова исправно посещать занятия. Она опасна для общества, — так мне думалось. Но без доказательств никто бы мне не поверил. А доказательств не было. И Рей как никто другой осознавала это.       На последнем приеме пациентка активно отвечала на мои вопросы, с энтузиазмом перенимала инициативу, сама рассказывала о своем самочувствии. Время близилось к обеду, когда больных отводят в палату и приносят еду.       — Ты поражаешь меня! Стала увереннее, можешь участвовать в беседе… это сильно отличается от наших первых приемов. Честно сказать, — я чуть наклоняюсь к Рей вперед, чтобы наладить с ней контакт и укрепить связь, — как просто врачу мне не стоит этого говорить, но все же… я очень горжусь тобой, Мияке-тян.       Девушка прищурилась, изображая улыбку.       — Ну же, доктор, я просила не называть меня лишний раз по имени, — она не слишком убедительно посмеялась.       — Прости-прости, забываюсь. Ну, вот-вот начнется обед. Выходит, на сегодня мы закончили? — не слишком убедительно отвечаю я.       Рей еще какое-то время теребит краешек рубашки. Довольная, она проходит к выходу, где ее уже ждет санитар. Мияке оборачивается на прощание и произносит слова, которые я до сих пор помню. Даже после сотни других пациентов.       — До свидания, доктор. С Вами было интересно.       В глубине души я понимала, что она смотрит на меня как на механическую игрушку. Для Рей я — не более, чем болтающая кукла, с которой иногда занимательно проводить время. Но Рей — не обычный ребенок в этих взаимоотношениях. Хотя я пыталась себя убедить, что она — больной человек, не воспринимающий реальность должным образом только из-за диагноза, который, по понятным причинам, я не очень хочу раскрывать. Я уже рискую многим, разглашая имя пациентки. Так вот, я пыталась поверить в собственную ложь о том, что Мияке — невменяемый человек, не отдающий отчета о своих действиях, которые вредят и ей, и окружающим.       Правдивой в этой лжи была лишь первая часть — Рей больна. Но она прекрасно понимает, что говорит и делает. Даже зная это, я поступила плохо. По большей части, наверное, я пишу это, потому что мне стыдно. Чувствуется вина за содеянное. Совесть терзает меня каждый день, каждую ночь, когда я понимаю, ЗА ЧТО несу ответственность. Возможно, вы догадались. Я подыграла Рей. Позволила ей вырваться на свободу, обозначив здоровой. Потому что сама начала медленно сходить с ума. Рей выворачивала меня наизнанку, изучала, как ученый крысу, не прикладывая усилий. Каждый раз, когда я нащупывала в темноте дверь, ведущую в ее душу, Мияке метафорично ухмылялась и толкала меня в темные воды своего сознания, где мне оставалось барахтаться и захлебываться в мутной жиже. Это не человек. Это чертов дьявол. Дьявол, который умело прикидывается, преображаясь в человека, когда это нужно. Манипулирующий, играющий. Ей безразлична жизнь — окружающих и своя собственная. То, как Рей психологически измывалась надо мной, подпитывала свою сущность, уж простите, упущу. Здесь важен больше факт того, что подобное имело место быть. Кроме того, я действительно не хочу возвращаться к этой истории более подробно.       За то, что почти сразу осознала, что девушке ничем не помочь, и за то, что не смогла, — теперь я несу груз тяжких грехов Мияке. После нашей последней встречи, как бы это ни звучало грубо, я облегченно выдохнула, когда спиной Рей захлопнулась дверь. Больше она не будет играть со мной. Пусть следует своей мечте запереться подальше от людей и ни с кем никогда не видится. Боже, пусть будет так.       Через несколько дней Рей уехала домой к отцу и матери. С того момента мы не виделись. Ее выписку я отметила дома бутылкой вина. Наконец-то можно было расслабиться и вернуться к лечению ЛЮДЕЙ.

***

      Прошел год. Я полностью восстановилась со времен Мияке Рей. Ее родители как-то прислали письмо, где извинились за то, что не поблагодарили за помощь, которую я, якобы, приложила к лечению их дочурки. Напомню, я старалась лишь поначалу. Но вовремя поняла, что это не имеет значения. Совесть когтями сдавливала шею, пока я читала письмо, полное благодарности, искренних чувств, которых мне не удалось отыскать в Рей. Даже если восхваления на бумаге — не более, чем формальность, — даже они куда честнее. Семья Мияке приложила к тексту несколько фото нового дома в Мичигане. Горечь во рту заставила меня отложить письмо в сторону. Я не решалась выбросить его в мусорное ведро, символично ставя точку в истории семьи, о которой не хочу слышать. Возможно, я не такой хороший доктор? Может быть. Но я тоже не хочу сойти с ума. Ведь тогда не смогу исцелить от недугов других.       Тот день был пятницей. После смены я решила отдохнуть за очередной бутылочкой вина. Мне было как-то неспокойно, кошки на душе скребли. И раз завтра суббота, почему бы не позволить себе расслабиться? Я позвонила Макото, моему парню, и предложила ему провести вечер вместе.       Первым делом я напекла дораяки. Разложила на диване подушки и укуталась в любимый халат (благо, не больничный). Когда подготовка была завершена, я накинула на плечи плед, откупорила пробку и принялась поглощать сладкую выпечку с любимой выпивкой. Сочетаемость блюд мало волновала. Я и Макото обожали сладости и могли есть с чем угодно.       По каналам не крутили ничего интересного. Телешоу с айдолами, аниме 80-х, прогноз погоды, еще малоинтересное мне шоу. И новости. Почему-то сердце заколотилось сильнее, когда я попала на новостной канал. Разум подсказывал мне не расстраивать психику, но интуиция, интрига — они удерживали взгляд на широком экране. «Если что-то случится, у Макото в любом случае есть ключи», — подумала я. А затем мне стало дурно.       По новостям показали знакомый дом. По периметру обозначилась желтая лента, рядом — машины полиции и скорой. Тела выносили одно за другим — мужчина, женщина, ребенок 7-ми лет. Диктор взволнованно вещала: «Сегодня, в пятницу утром, были обнаружены тела семьи Мияке. Попросим удалиться от экранов особенно впечатлительных зрителей. Уберегите и своих детей, не позволяйте им смотреть на следующие кадры. Мы подвергли их цензуре, но даже так, это зрелище не для слабонервных. Маленькая девочка — Мияке Рин, дочь Мияке Акиры — отца семейства, и Мияке Ото — жены Акиры, были найдены мертвыми в собственном доме в Мичигане. Семья прибыла в США из Японии вместе со вторым ребенком — Мияке Рей, которая на данный момент считается пропавшей и по совместительству подозреваемой в деле об убийстве своей семьи. В холодильнике были найдены отсутствующие «фрагменты» тел, сваренные в бульоне. По некоторым данным, девушка наблюдалась в психиатрической больнице. На орудиях убийства и «разделки» были обнаружены отпечатки пальцев Мияке Рей. Если вы где-нибудь видели эту девушку или обладаете сведениями о ее местонахождении, пожалуйста, сообщите об этом сотрудникам полиции. Далее к новостям о…»       Меня разбудил Макото. Я лежала на полу.       — Саяко-тян! Господи, Господи, с тобой все в порядке.       Он принялся целовать мои щеки и прижал к себе, пока я пыталась понять, где нахожусь - перед глазами все плыло. Видимо, полет с дивана несколько ухудшил общее состояние.       - Да, все хорошо, спасибо, дорогой.       Рядом с ним вдруг становилось спокойнее. Обвив любимого руками, я прижалась к его груди покрепче. Но что-то рядом с ухом неприятно зашуршало.       - Что-то произошло? - спросил Макото, когда я слегка отстранилась. Из нагрудного кармана Макото еле заметно выглядывал краешек небольшого бумажного листа. Тогда мой парень запаниковал. Он поспешно выдернул листок и спрятал его за спину.       - А, это. Оно лежало рядом с твоей дверью. Видимо, кто-то ошибся.       Слова Макото звучали неубедительно. Я доверяю своему мужчине. Мы никогда ничего друг от друга не скрывали. Оттого пот, выступивший на лбу, выдавал его волнение. Меня терзали сомнения.       - Неужели? Тогда, раз оно лежало у моей двери, я имею право его прочитать, так?       Легким движением руки, я игриво выхватила бумагу из ладони Макото и раскрыла ее в нетерпении. Что же такого скрывает мой суженый? Неужто письмо от тайного поклонника? Даже если так, Макото не о чем волноваться. Максимум, что я сделаю - слегка поддразню.       Текст показался мне немного неразборчивым. Писали на английском. Сидя спиной к столику у дивана, я нащупала очки и надела их... слезы быстро наполняли глаза. Сама того не ожидая, я громко всхлипнула и начала задыхаться. Легкие захватили много воздуха, но его зажало где-то в груди. Я зарыдала. Макото вновь обнял меня и начал гладить по голове.       - Что случилось, Саяко?!       А я не могла ответить. Ни дышать, ни говорить - ничего. Только жалко содрогаться от недостатка кислорода и слез. Я протянула Макото листок.       Небрежным почерком, словно бы писали в спешке, еще недавно засохшей кровью, тонко, словно бы лезвием, на бумаге была выведена надпись: "Спасибо за помощь, доктор. Теперь я смогу снова играть с Вами :)".