Ars vitae

Мастер Сплинтер смотрит на пламя. Солнца он давно не видел; свечи – это всё, что оставалось. Здесь не цветут растения – ничего, кроме плесени. Они сгорают от чрезмерной влаги, болеют и просто… заканчивают свою жизнь. Ничего общего с садом. Ничего общего и у свечи с тем солнцем, которое он потерял. Крысы хорошо различают серые цвета, как и собаки. Голубая и зелёная части спектра им также доступны. А вот красный– всё равно, что глубокая темнота. У них много общего; они пугающе похожи. Крысы распознают ультрафиолетовое излучение, но это совсем не плюс. Маленький Донателло был бы в восторге узнать, что отец обладает особой точкой зрения на всё вокруг (какой ужасный каламбур). Цвет огня – практически красный. Когда полыхает свеча, для Сплинтера это – просто часть всеобщего мрака; пламя рдеет и треплется в форме слезы. Его свет – не более, чем название; его свет – это просто… тьма. Поэтому он не видит, как скачет оранжевая головка от мягкого канализационного ветра. Дети спят. Он слышит – сначала это вгоняло в панику, теперь утешает, ибо глаза его грустны и слепы, - слышит, как дышит каждый ребёнок. Дыхание жизни стирает следы, продавленные отчаянием внутри шерстяного тела, в сердце, которое помнит, как быть человеком; дыхание жизни – ярче, чем солнце, которое является ему теперь только во снах. Зелёные ручки вполне реальны: он может потрогать их пульс, а ещё – рассмотреть каждый оттенок. Каждый. Потому что эта часть спектра для крыс – как солнце. Мастер Сплинтер смотрит на пламя, но свечи словно и не горят. Он видит иное – веточки талого воска; белые, ослепительные среди вечной ночи. Он знает, почему они уменьшаются, но не способен разглядеть, как ни пытайся, причину, почему они оплывают – всегда, неизбежно. Сплинтер чует запах огня. В ушах – его шипение, сложное и тихое… Усы дёргаются от маленького тепла. Высокая, мудрая крыса смотрит на пламя, но видит только крепкий росток свечи. Сплинтер гасит танцующий на фитиле мрак, поймав его указательным и большим пальцами. Белый росток остаётся толст и чуть жидок сверху. Его ободок вкруг чёрного пятна – совсем лунный. Капли воска, попавшие на столешницу, растекаются паутиной звёзд… Пора спать. Все его сны – пышные, полны цвета и рассыпаются в блеске солнца. Просыпаясь, он видит только зелёный пульс и белые свечи.

***

Мастер Сплинтер крошит стынущий воск, подпаляя щетину. Под когтями не оседает ничего, как было раньше; он давит свечку, роняя слёзы, и мажет этим грубую голубую бумагу. Берёт тушь, вонючую и водянистую (она – сажа, смешанная с водой), не подходящую для сумиэ, но - единственную. И льёт сверху, пока того терпит хрупкий вощёный лист. Когти мараются в тьме; если это кровь, он всё равно не отличит. Она красная (была). Все когти – в чёрном. А что Шен? Шен любила их сад, любила и чёрную грязь под ногтями. И его любила. Сколько ни гляди на солнце, ты его не увидишь. Сколько ни мучай себя светом свечи, никогда он не станет солнцем. Никогда робкое дыхание зелёного цвета, никогда трава, зелёная, зелёная, зелёная, не вернёт лепестки сакуры – ровные, розовые ногти, которые целуешь, едва касаясь губами. Чёрное и белое - Инь и Ян. Нет - зелёное и красное. То, что ты видишь, ненавистно. То, чего увидеть нельзя – счастье, утраченное навеки. Сплинтер дерёт голубой лист чёрной краской поверх слоя белого воска. Он царапает картину, совсем не сумиэ. Шен.

***

Ночная боль проходит вместе с тем, как просыпаются дети. Покой нарушен. Зелёные лапки щупают его, изучают. Интересно, видят ли они, что он – серый? И понимают ли, что такое – серый? В человеческих годах они только начали свой путь, но Сплинтер боится: как бы не закончили раньше… Однажды он видел, как у Рафаэля несуразно долго шла кровь там, откуда выпал зуб. Белый, заляпанный чёрным. Сплинтер поворачивает голову вбок и тычет носом в любопытного Микеланджело, который пахнет фруктовой кожурой и нечистотами, но больше – свежестью, молоком. Удивительно. Они с Шен никогда не хотели детей. Чёрный портрет с белыми линиями весьма художественно сложен в шапочку для игры. Микеланджело таскает её на себе. - Папа, а ты знаешь, что ты вот сам весь серый, а хвост у тебя розовый?! Р-розовый! И он лениво обнимает зелёное солнце розовым хвостом, который сам видит – напрочь серым. Микеланджело.

***

Огонь как тушь; у них много общего, они пугающе похожи: если появится хоть капля, и она перекроет всё, что было. Темнота имеет свойство быть непроглядной. Донателло проводит им свет. - Пап, ты знаешь… Свечи, безусловно, это очень ата… ауэ… Аутентично! Но я бы лучше… Вернее… Так безопаснее, в общем. Свет проясняет многое – например, что сквозь плесень проглядывают усики бобовых, семена которых выплыли в канализацию и нашли себе место. Сын проясняет многое – они съедобны, хотя надо отделить побеги от плесени, и должны созреть, приобретя охристый или насыщенно-коричневый оттенки. Сплинтер гладит его по голове, а в глазах – тусклая зелень ковром по стене с лёгким налётом серости там, где должны быть жёлтый с искоркой красного. Донателло.

***

Быть крысой и помнить себя человеком – мучение. В свечах главное – свет; но ты отчётливо различаешь лишь белое, согретое несуществующим, но опасным огнём. Мастер Сплинтер, сидя во мраке, даже не замечает, как начинается пожар. А Донателло предупреждал… Усы скачут в безумии. Лапы чувствуют, как горячо дышет пламя, упавшее на любимый соломенный коврик. Огонь повисает над ним, и крысиная сущность визжит от священного ужаса, пока человек говорит: успокойся, огонь – это то, что сделало меня отличным от всех остальных животных. Пока не вбегает зелёное и быстрое и стряхивает ведром воды трескучую, неуправляемую темноту, лижущую пол. Сплинтер кричит, потому что это – его сын; когти цепляют панцирь, а потом прижимают к себе, пока Рафаэль топчет пяткой последние всполохи. Его пальцы обожжены, но сжимают соломенный коврик и машут им, будто победоносным флагом. Он улыбается, пока отец причитает без слов, доставая моток бинта: - Да ладно, заживёт! Зато я теперь настоящий воин - вон, даже кровь осталась! Круто... Сплинтер смотрит в сощуренные глаза долго-долго и целует в лоб своё непослушное, отважное дитя. Червоточина алого (а позже, спустя много лет - и её затянувшийся след) – только напоминание о минувшей боли, о крысиной панике и человеческой рассеянности. Серая полоса среди юных, живых, сочно- и тёмно-зелёных чешуек. Рафаэль.

***

Отец отлично различает черепашек по голосам и цвету кожи, но понимает, что им нужны индивидуальности. Это естественная потребность во всех взрослеющих детях. Чем старше они становятся, тем больше понимают; и тем сильнее осознают опасность, что ждёт там, куда светит солнце. И ночью, когда крысы прекрасно видят – любая беда остаётся, даже когда её покрывает тень. Дети растут. Всё меняется. Когда он спрашивает Леонардо о том, как бы он обезопасил братьев, тот отвечает: - Я думаю… Надо просто позволить им быть теми, кто они есть. Чтобы нам всем стать хорошими ниндзя, стать хорошими в одном деле – мы должны идти каждый своим путём. На самом деле, мне даже кажется… Что различия нас и объединяют. Именно ему приходит идея о разных масках. И именно ему Сплинтер отдаёт глубокий, сияющий синий цвет – единственный, помимо серого и зелёного, который крысы видят предельно, безудержно ясно. Леонардо.