Исступление

      До определенного момента все было так, но... Когда он сошел с ума? Определенно все началось с него, иначе… А что «иначе»? О, да, это именно виноват он. С самого первого взгляда, первого прикосновения, слова. От этого так сладко-горько, что хочется сжаться и выдохнуть вожделенный стон. Но это сейчас, а тогда…       Привычный холод в душе, безразличие дали трещину. Чужие глупость, доброта, самоотверженность и, как он считал, очевидное слабоумие с точностью ювелира расширяли их и вплетали нечто знакомое. Мегуми подобное чувство классифицировал как «сочувствие». Правильно, Юджи же пришлось буквально пожертвовать собой во имя безопасности друзей и… одного нерадивого шамана. Он никогда не замечал за собой склонности к саморазрушению мыслями, ненавистью, но с каждым прожитым днем подле Итадори «сочувствие» сменялось горьким «сожалением». Работа мага сама по себе состоит из них, а Фушигуро только сейчас осознал данный факт.       Зеленые глаза непроизвольно соскальзывали на нежно-розовую макушку, когда тот подозрительно замолкал, взгляд пустел. В такие моменты Юджи непроизвольно пробуждал… «вину»? Да, с этой дамой брюнет был особенно близок.       Неожиданное возвращение воодушевленного настроения испугало Мегуми. Он ощущал то же с Годжо-сенсеем, но… у друга это состояние вызывало опасение. Желание узнать, прощупать человека, ставшего родным, отдавало легким флером «необязательно, но «хочухочу». И маг оказался не готов к этому.       Несомненно Итадори чхать хотел там на его личные границы, переживания по поводу «такое первый раз» и заваливался с кучей манги в комнату к нему с закусками наперевес. А еще касалсякасалсякасался… господи, привыкнуть к этому оказалось проще. С Юджи вообще все просто, да только не в том плане. От него в Фушигуро вспыхивало ненужное для мага, но полюбившееся несчастному сердцу. Да, это определенно не по-дружески — только вот останавливать эту канитель не было желания. Особенно в моменты всепоглощающего чувства ревности, покрывавшего черствую, полуживую душу черной сеткой.       Ебучий Годжо Сатору… Этот лис видел, определенно видел намного больше. Ощущение скрытого за повязкой насмешливого взгляда не могло быть лишь «показалось» — мужчина же в это время с несвойственной для себя нежностью гладил по макушке Юджи.       Мегуми считал, что так и будет дальше. Друг с небрежной беспечностью будет касаться его, смеяться с ним, читать с ним, а сам — медленно сгорать в странном чувстве, вине и теплых больших ладонях. Но… судьба решила иначе. Вырвала сердце из груди его Итадори, погрузила в желудок Сукуны, а он? Он задыхался в отчаянии, выл, прижимал аккуратно ладони к огромной дыре, стараясь остановить кровь. Кажется, Фушигуро тогда улыбался, пытался шутить, гладил застывшее ледяной маской лицо. Тело отдать в чужие руки оказалось сложнее и больнее. Горячие слезы с болью впились в ледяные щеки и почти не ощущались, сливаясь с бесконечным дождем.       На душе выступила очередная чернь, подпитываемая скорбью, каждый прожитый без личного солнышка день. Мегуми честно старался «жить», как это просил он, но все равно оказывался ночью в кровати Юджи, задыхаясь в подушке, пропитанной родным, теплым, кровавым, соленым. Сколько слез, холодного пота впитал этот предмет за время жизни в этом колледже. Брюнет знал, как тому больно — вина захлестывала и разъедала. Но смирение так и не пришло.       Воскрешение Итадори оказалось фееричным, ошеломляющим, подавляющим адекватную часть мага. Бледные, искусанные губы сами хотели растянуться в какой-то странной, почти безумной улыбке. Что-то с ним не так… Не реагируют таким образом на возвращение мертвых друзей. Где злость? Возмущение? Почему недовольство настолько нарисованное? А чернь пустила вовнутрь свои корни вместе с желанием прижаться к полюбившейся груди. Он до сих пор помнил гладкость кожи, когда сжимал труп в руках. Кажется, на его языке остался терпкий металлический вкус…       От возникших воспоминаний захотелось как-то неопределенно хмыкнуть. Фушигуро, неосознанно облизнувшись из-за фантомного ощущения чужой крови на губах, посмотрел на свои руки, а потом на отрешенное лицо Юджи. Они присели отдохнуть в каком-то мотеле. Из-за смертельной миграции все вокруг походило на постапокалипсис. Все такое мрачное, тихое, словно шаманы единственные на всем белом свете. Уже сформировавшееся темное нечто в сердце умиротворенно урчало от такой мысли. Ему нравилось быть тенью Итадори, касаться его на таком глубоком уровне, наконец-то защищать. От прежнего в нем остались лишь упрямство и искренность. Неожиданно парень вздрогнул и с растерянным видом прикоснулся к лицу.       — Что такое? — нахмурился брюнет, вставая с места и подходя ближе.       Тот отодвинул руку и потер между пальцами вязкую темно-алую жидкость. Безразличие и спокойствие маской легли на лицо.       — Кровь из носа, — не обращая внимания на все еще бегущую струйку, сообщил Юджи.       Мегуми его состояния не разделил, замерев и нависнув тенью над ним. Он помнил, помнил вкус крови, именно его. Грудь наполнилась мрачным предвкушением, а голова закружилась. Он кусал эти окровавленные губы, слизывая последние остатки жизни. Именно он - собственничество укусило довольную этим фактом душу.       Перед глазами помутнело, и брюнет упал на колени перед сидящим на койке Итадори, притягивая ближе за ворот. Карие глаза вспыхнули непониманием, а затем в удивлении расширились. Мегуми со всей нежностью прижался языком к подбородку, принявшись слизывать кровь с разгоряченной кожи, такой живой. Притиснувшись к чужим ногам грудью, он упивался этим тошнотворно-сладким металлическим привкусом. Запах Юджи забивал ноздри, заставлял душу плавиться.

Хоть бы, хоть бы Сукуна ничего не испортил, господи...

      Слюна скапливалась во рту, отчего приходилось постоянно сглатывать, словно Мегуми оголодал. Руки отчаянно вцепились в сильную шею парня, стараясь притянуть ближе. Горячий язык обводил контур узких, покусанных, желанных губ. Тяжелое дыхание Фушигуро оседало на влажной от слюны и крови коже. Он медленно сходил с ума. Его бросало то в жар, то в холод. В уголках рта все стягивало от чужой, подсыхающей уже темно-алой жидкости, но все неудобства снесло всепоглощающими безумием, привязанностью, страхом потери.       Юджи не мог вздохнуть от перекрывающей ноздри крови, поэтому приоткрыл рот и сжал лицо брюнета в своих руках, пытаясь отодрать от себя. Маг заметил это, поэтому с тяжелым взглядом и заполошно дыша оторвался от своего занятия. Мегуми в приступе возбуждения промычал, когда Итадори одной рукой убрал излишки крови, а другой сжал его подбородок, притягивая. Тонкие бледные пальцы с силой впились в мощное бедро от еле сдерживаемого желания.       — Итадори… — прохрипел он так, словно умолял. Пронзительный и хищный взгляд родных глаз творил с ним невообразимое. Таким брюнет никогда его не видел.       — Зачем? — Юджи спокойно держал контроль над Сукуной, который даже в такой момент хотел спиздануть что-то нелепое. Ему это не надо, тем более в компании с человеком, внимания которого добивался так долго, а, оказывается, не видел дальше своего носа. Иронично.       Вместо ответа Фушигуро издал обреченный вздох. Он не мог это произнести. Во всех смыслах не мог. Зеленые глаза горели отчаянной нежностью и нездоровой страстью. Итадори нахмурился, понимая и так посыл. Большая ладонь, чуть измазанная в крови, зарылась в темных волосах и резко потянула на себя. Их губы столкнулись, и Мегуми тут же вспыхнул лихорадочным румянцем.

Да, да, это да…

      Он открыл рот. Юджи с характерной грубостью сплетал свой язык с чужим, делясь остатками крови на губах. Гладил, посасывал, с нажимом проводил по сосочкам на языке вплоть до корня, заставляя закатывать глаза от болезненного наслаждения. Брюнет вцепился в персиковые пряди, притягивая теснее и наклоняя к себе. Тот для удобства с легкостью поднял его к себе, от чего у мага перехватило дыхание, возбуждение нахлынуло болезненной волной. Невольный стон он не смог сдержать, который тут же потонул в страстном сплетении языков. Кислород заканчивался, надо было оторваться хотя бы на секунду, но он не мог… не мог. Тут они наконец-то одни, никто не мешает. Даже Сукуна молчит. Никто не притягивает внимание его Юджи. Как же не хочется, не хочется...       Итадори рывком разорвал поцелуй и с нежностью, трепетом огладил родное лицо теплыми, мозолистыми ладонями. Фушигуро оказался с переменами не согласен и потянулся за еще одним поцелуем, потираясь пахом о чужое возбуждение.       — Тише, тише… — прошептал парень, покрывая бледную кожу легкими поцелуями и слизывая остатки крови с его рта.       Мегуми прикрыл глаза от томного удовольствия, немного успокаиваясь, ощущая, как чернь в душе ослабляет тиски. Он получил свое безумие, свою слабость и готов отдать взамен себя. В конце концов все шаманы ненормальны…