я буду лучше

      Шастун улыбается ему через всю аудиторию, и Арс искренне пытается выдавить из себя хотя бы подобие радости: Антон так светится, когда его видит, обнимает, прижимая к себе ближе, и коротко, почти незаметно для окружающих и самого Арсения, целует куда-то за ухом, слегка наклоняясь, что в груди что-то сжимается. Попов не пытается даже понимать, какие эмоции по этому поводу испытывает: у него нет на это сил.       Антон пробивается через толпу ребят с потока, и Арс собирает все свои ресурсы в кулак, чтобы тот ничего не заподозрил; Шастун вообще в последнее время стал слишком внимательно на него смотреть, чаще задавать вопросы про состояние и таскать его на свидания в кофейни и фастфуд, обязательно покупая что-то вкусно пахнущее и манящее.       Нормальный человек бы радовался, но Арсений знает, как отражаются на его фигуре все эти бургеры, булки и чизкейки, поэтому туалеты в заведениях давно стали его друзьями настолько, что «объятия с белым другом» даже эвфемизмом перестали быть.       Кто ещё примет его таким, какой он есть, если не унитаз?       Шастун врезается в него всем телом, перехватывает за плечи, удерживая на месте, и шепчет на ухо:       — Ты такой красивый, не могу удержаться, чтобы не сказать.       Арс краснеет, кажется, всем телом, потому что Антоновы комплименты и неожиданные признания его всегда вводят в ступор такой силы, что он теряет слова и может только мычать согласно, пока Шастун улыбается и поправляет ему чёлку.       Как хорошо, что всем похуй, что творится в поточке, и на них никто не смотрит, потому что Арсу хватает внимания и без обсуждения его личной жизни.       Не сказать, что они с Антоном скрываются, конечно, но и вести себя открыто Попов себе позволить не может: да, Питер большой город, прогрессивный, окно в Европу и все дела, но гомофобов и здесь хватает, а проверять на себе их количество как-то не очень хочется. Он же даже отбиться не сможет: дрался Арс в последний раз лет в двенадцать, а потом на дворовые разборки времени не осталось.       Он тогда только начал заниматься на актёрских курсах и всё своё свободное время проводил в театре, и в тот период его больше заботили слова режиссёра о том, что Арсений совершенно не типажный, не характерный и скучный, поэтому его ждут максимум эпизодические роли второго плана, в которых едва ли даже будут слова. Это задевало подростка так сильно, что Арс был почти готов отказаться от идеи стать актёром, но потом решил для себя, что постарается просто быть лучшим во всём.       Кажется, это решение стало для него в какой-то момент определяющим, потому что отвязаться от необходимости всегда быть на ступеньку выше, лучше, сильнее, умнее и красивее Арсений не может до сих пор.       Не сказать, чтобы это мешало ему жить: в конце концов, его всегда ценили учителя, ставили в пример одноклассникам, отправляли на олимпиады, режиссёр в небольшом независимом омском молодёжном театре в какой-то момент наконец заметил его старания и при распределении ролей в очередной постановке поставил Арсения на роль первого плана, с огромным количеством текста и сценического времени, родители гордились, а период экзаменов и поступления в универ Попов пережил практически без потерь нервных клеток.       Возможно, потому что терять уже было нечего.       Сложнее всего ему было улыбаться на фразу «Тебе всё так легко даётся, ты такой умный и талантливый!», не отвечая строчкой Полозковой «А мне ни черта, ни черта не далось легко». Потому что все его старания и страдания тоже оставались за закрытой дверью собственной комнаты, выходя из которой он даже от родителей мог услышать «Ты не делаешь ничего, чтобы достичь своей цели». Ну и зачем таким людям объяснять хоть что-то?       Потому что он делал: Арсений учился и иногда засыпал над учебниками или в обнимку с ними, готовясь к урокам, экзаменам и олимпиадам, вызубривал наизусть сценарий спектакля, чтобы быть готовым помочь и подсказать своим друзьям, которые играли с ним в постановке, изучал дополнительную литературу, разбирая сложные для себя вопросы, в итоге щёлкая на уроках задачи по любой теме любого предмета.       Но этого как будто всегда было мало; над ним смеялись в школе из-за слишком манерного поведения и длинных волос, которые Арсу на самом деле очень нравились, родители периодически выговаривали, что он со своим театром и друзьями совсем не помогает по дому, а они, родители, тем временем работают и обеспечивают его, в том числе копят деньги ему на учёбу, потому что «Арсений, с таким безалаберным отношением ты никогда не поступишь на бюджет». Ему даже от учителей прилетало, что он мог бы знать по предмету больше, разбираться лучше, отвечать на вопросы точнее, чем он это делал, хотя все, в том числе и сам Арсений, объективно понимали, что он и так делал всё, перепрыгивая через собственную голову как гимнасты с шестом.       Арс даже не понял, в какой момент перестал нормально есть и что стало тому причиной; в одиннадцатом классе он поймал себя на мысли, что наедается, выпив маленькую коробку апельсинового сока, и зачем тратить время на еду, если можно таскать в рюкзаке этот самый сок и воду, не отвлекаясь от важных вещей: учёбы, подготовки к экзаменам, театра.       С середины мая до середины июня выпускного класса Арсений не съел ничего такого, что нужно было бы жевать: обычную твёрдую пищу ему заменили соки, сладкий чай, кофе и бульоны.       Родители, казалось, не замечали: отец смотрел как будто сквозь него, задавая только вопросы про учёбу и поступление, кивал на результаты, которые Арсений показывал при решении пробных вариантов в школе и у репетитора, и спрашивал про необходимость отправлять документы в университет. На рассказы про театр и друзей он не реагировал, а мама только улыбалась снисходительно и говорила, что всё это временно, что актёрская карьера в России сейчас — это чудо из чудес, и зависит она не от таланта, «а ты, милый, замечательный актёр, но у тебя вряд ли получится пробиться, поэтому хорошо, что ты решил поступать на экономический». Вот только Арсений этого не решал, но и переспорить родителей у него не хватило сил и, видимо, характера, поэтому литературы и истории в списке экзаменов у него не было.       Да и времени на подготовку к ним у него не оставалось.       Тогда Арс смог поесть нормально только после экзамена по математике, потому что его немного отпустили нервы, а ещё — потому что в аудитории было душно, и он в какой-то момент поймал себя на мысли, что рискует упасть в обморок. Голова кружилась так сильно, что перед глазами расплывались буквы, его подташнивало, и желудок, кажется, прилип к позвоночнику, но бежать было некуда, и ему оставалось только дописать решение и поехать домой. С собой была привычная уже коробка сока, благодаря которой он смог добраться до квартиры, а затем очнулся уже после третьего бутерброда с огромным куском колбасы.       Организм тогда бушевал недели две: Арсений то ел всё подряд, не замечая количества, и останавливался, только почувствовав тошноту, то снова переходил на жидкости и едва ли не воду, потому что ничего кроме в него не лезло.       Когда он смог снова есть что-то более-менее стабильно, не открывая холодильник в полузабытьи, тело неожиданно его предало: практически вся одежда Арсу резко стала мала.       Это было не так заметно, чтобы внимание на это обратили родители или друзья, но сам Арс не мог это проигнорировать: его джинсы стали врезаться в бока и талию, когда он садился, на бёдрах неприятно натягиваться, а рукава футболок смотрелись отвратительно на словно опухших плечах.       Ему тогда не пришлось даже гуглить причины, всё было прозаично и кристально понятно, а Арсений в анатомии неплохо — спасибо школьной программе — разбирался: его обмен веществ сбился из-за отказа от еды, и теперь тело просто набирало всё сброшенное, запасаясь наперёд, на случай подобных историй.       Но всё это было Арсу совершенно не с руки: его ждал новый город, новые люди, и появляться в компании одногруппников, будучи несовершенным, некрасивым и неуверенным из-за этого в себе, ему не хотелось.       Организм тем временем продолжал вести себя как предатель: любая еда, которую Арс уговаривал себя съесть, оставалась лишними сантиметрами и отёками на всём теле, не желая оставлять его наедине с привычным ощущением себя. В какой-то момент он стал чувствовать себя огромным, неповоротливым, одутловатым и неуклюжим: привычные габариты тела стали резко неправильными, он врезался коленями в углы и плечами в дверные косяки, стараясь не ругать себя за неловкость и улыбаясь виновато, извиняясь перед окружающими за свою нелепость. Всё это его подтачивало, медленно, осторожно, по капле, как вода — камень, и перед самым переездом в Питер Арсений сдался окончательно.       Он читал форумы, подписывался на странные — как он понимает сейчас — страницы в инстаграме, где девчонки и совсем немного парней рассказывали про свой опыт похудения и удержания веса. Это было странно: смотреть, как люди отказываются от всех на свете удовольствий, выдумывают ограничения, истязают себя тренировками и морят голодом, чтобы никогда не быть собой довольными. Арс думал тогда, что он лучше, что он сможет остановиться, что нужно-то всего лишь не переходить границу в выдуманные им самим 75 килограммов; он ведь знал, что ему будет комфортно, если он останется в этих рамках.       До начала учёбы так и было: Арсений совсем отказался от сладкого, решил, что «жидкие калории», которые оказались просто везде, от соков до обычного чёрного кофе, ему не нужны, заменив все напитки чистой водой, начал сам себе готовить, потому что мама не могла пройти мимо соусов, маринадов и прочих усилителей вкуса и увеличителей энергетической ценности продуктов. Родители только снисходительно смотрели, мол, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не брало заложников и им «нормально» питаться не мешало.       Они, кажется, даже радовались, когда Арсений собирал вещи в Питер, и всем знакомым напоминали, какой у них сын молодец; в какой-то момент Арсу начало казаться, что его поступление в университет стало для них едва ли не собственным достижением, хотя фактически они в процессе подготовки почти не принимали участия: он мало ходил к репетиторам, занимался в основном на бесплатных курсах в школе и всё условно свободное время тратил на изучение дополнительных источников, которые можно было бы упомянуть в текстовой части экзамена.       Мама ещё иногда добавляла, что Арсений у них с отцом большой молодец, но затем следовало обязательно что-то типа «Мы так хорошо тебя воспитали, сынок», и Арс не мог понять, почему тепло похвалы сменялось в этот момент чем-то неприятным и очень тоскливым.       А потом появился Антон.       Его было очень сложно не заметить в толпе первокурсников: подобие торжественной линейки первого сентября в их новом учебном заведении было обязательным, и сейчас огромная толпа вчерашних детей толкалась под мелким питерским дождём, который больше раздражал, чем грозил простудой.       Для переехавшего из Омска Арсения такая погода была разве что непривычной и немного противной, но он даже радовался, что в начале сентября можно ходить в одной рубашке и лёгких джинсах, не боясь помять выглаженную выпрошенным у девчонок из соседней комнаты утюгом одежду. Рядом с ним стояли такие же ничего особенно не понимающие одногруппники, пытались знакомиться друг с другом, и Арс уже раз пятнадцать пожал кому-то руку, представляясь, бесконечно наклоняясь немного, чтобы собеседник мог посмотреть ему в глаза, но в какой-то момент ему пришлось самому задрать голову, потому что новый знакомый оказался выше почти на полголовы.       — Привет, я Антон, — парень улыбался широко, радостно, протягивал руку и наклонял голову к своему плечу, с интересом Арса разглядывая, и у Попова не получилось даже сразу сообразить, чего от него хотят. — Мы, кажется, на одном факультете, но в разных группах, да?       — А, да, извини, меня Арсений зовут, — Арс пожал двадцатую на сегодня ладонь, по ощущениям, но только сильнее смутился, понимая, что его рассматривают как экспонат в музее.       — Красивое имя, — Антон обернулся на окрик, улыбнулся напоследок ещё раз. — Увидимся, Арсений!       Попов даже не успел подумать о том, что это было: заиграла музыка, ректор университета вышел на крыльцо, которое сегодня служило сценой, и дальше день Арсения закрутился.       Уже потом выяснилось, что Антон действительно учится с ним на одном факультете, только на менеджменте, в то время как сам Арсений поступил на экономиста и планировал дальше пойти в магистратуру по направлению «Международные экономические отношения». Всё это он выболтал Шастуну, предварительно услышав его фамилию на поточной лекции по философии, когда тот позвал его в ближайший торговый центр посидеть на фудкорте вместо установочной лекции по физкультуре и выслушивания техники безопасности под предлогом «Ну Арс, ты что, не знаешь, что нельзя бегать в скользкой обуви по деревянному покрашенному полу?». Арсений и сам тогда не знал, почему согласился, но в глазах у Антона горели какие-то совсем дьявольские огоньки, и отказать не вышло.       Сейчас Арс немного об этом жалеет.       Они учатся вместе уже второй семестр, Шастун живёт в той же общаге, только на пару этажей ниже, и вместе они проводят очень много времени, настолько, что все общие друзья давно убеждены, что они встречаются. В целом, наверное, они не далеки от правды, вот только Антон об отношениях не заговаривает, а Арсений сам эту тему поднять не решается, отговаривая себя от серьёзного разговора тем, что сейчас ему нужно учиться, чтобы получить красный диплом, а потом поступить на бюджет в магистратуру, потому что без этого сейчас на «нормальную» работу не устроиться. Что он сам подразумевает под понятием «нормальной» работы, он не знает, но бесконечные профориентационные лекции, на которые на первом курсе им ходить нужно добровольно-принудительно, должны вроде как с этим помочь.       Вот только Арс с каждым днём всё сильнее путается и в себе, и в том, хочет ли он вообще здесь учиться, нравится ли ему Питер и, самое главное, что он чувствует к Антону.       Отчасти он даже Шастуну благодарен за то, что они застряли на стадии свиданий, бесконечных Антоновых комплиментов, которые заставляют Арса краснеть до кончиков ушей, кинопросмотров в чьей-нибудь комнате в общаге, которые заканчиваются поцелуями и лёгким петтингом, когда у них обоих есть настроение, но к чему-то более серьёзному не переходят, потому что Арсений всего этого на самом деле боится.       Он боится отношений, боится собственного несоответствия, боится оказаться хуже, чем он есть, да и в принципе предполагает, что Антону он со своими тараканами в голове не очень-то нужен: ну что он, на самом деле, может предложить? В разделе его интересов есть только учёба и попытки не сорваться с выдуманных полгода назад ограничений, чтобы не дай бог не перестать ловить шастуновские восхищённые взгляды через всю аудиторию и его же шёпотом сказанное «Какой ты красивый».       Ради того, чтобы Антон продолжал вот так на него смотреть, улыбаясь, Арсений готов, кажется, на любое его требование, вот только Шастун их не высказывает: молча чмокает в висок, когда они лежат очередным уже почти весенним вечером у Арсения в комнате, еле умещаясь своими двухметровыми практически телами на узкой кровати, смотрят второй сезон «Ведьмака» и молчат.       — Антон?       Шастун отвечает мычанием в ухо, и Арсений понятия не имеет, что хотел бы сказать или сделать, на самом деле, но от него уже чего-то наверняка ждут, поэтому он разворачивается в объятиях, закидывает на Шастуна ногу, рассматривает его лицо.       — Антон, а почему я? — вопрос вырывается сам собой, и Арс жалеет в ту же секунду, потому что лицо Антона зависает как будто с кружком загрузки на лбу, как у кота из мема, и хочется отмотать время чуть-чуть назад, чтобы не тупить и не спрашивать того, на что не хочешь знать ответа, но — сделанного не воротишь, как говорится.       — Ты красивый, — Шастун смотрит внимательно, бегает взглядом по лицу, укладывает ладонь Арсу на щёку, — умный, интересный, смешной. Не знаю, Арс, я как-то на тебя посмотрел — и больше ни на кого смотреть не могу.       Хочется спрятать взгляд, но Арсений не успевает: его голову чуть приподнимают за подбородок, Антон касается губами его щеки, спускается ниже, прикусывает нижнюю губу, скользит языком в рот.       Думать над ответом не получается, и Арс этому рад: ему нравится целоваться, нравится, как Антон прижимает его к себе, забираясь пальцами под футболку, как гладит осторожно, едва касаясь кожи, как спускается поцелуями на шею, заставляя чуть запрокинуть голову. Фоном Геральт и Лютик о чём-то говорят на английском, — потому что смотреть фильмы в русской озвучке — только терять весь юмор, Антон, — но Арсений уже не вникает: только прижимается ближе, просовывает вторую ногу между бёдрами Шастуна и сам лезет руками под резинку трусов.       — Ты такой худой, Арс, — Антон, кажется, почти бессознательно это говорит, проговаривает что-то из потока мыслей и чуть сильнее сжимает бок ладонью, — такой хрупкий, маленький, такой красивый…       Он говорит ещё что-то, и Арс скулит где-то в глубине сознания: он Антону нравится вот таким, и это совершенно выключает все предохранители, хочется только целоваться и быть ещё ближе, в чём Арсений себе не отказывает.       Шастун гладит его по спине своей большой ладонью, второй рукой вплетается в волосы, путая пальцы, и Арс жмурится, чувствует, как широкий мокрый язык облизывает его шею снова, спускаясь к ключицам, как его осторожно переворачивают на спину, как Антон оказывается сверху, теперь устраиваясь коленями между его разведённых ног. Они так близко друг к другу были уже много раз, и Шастун видел его голым, дрочил ему даже, но сейчас почему-то всё ощущается острее, ярче, интенсивнее, и Арсений понятия не имеет, в чём причина, только выгибается, пытаясь прижиматься грудью к груди и распахивает глаза, облизывая губы.       — Потому что лучше тебя никого нет, Арс, вот поэтому — ты, — Антон наклоняется к нему, чтобы поцеловать, и Арсений притягивает его ещё ближе за шею, почти укладывая на себя, ноги закидывает Шастуну на спину, прижимается, самодовольно чувствует, что у Антона стоит, просовывает руку между их телами, забирается снова ладонью в трусы.       Он ловит губами Антонов стон, когда проводит кольцом из пальцев по всей длине члена, и насухую это наверняка больше неприятно, но в душе радостно всё равно.       Он красивый, умный, интересный, он нравится Антону, несмотря на то, что их отношения никак не обозначены.       Шастун толкается Арсу в руку, и предэякулят немного спасает ситуацию, но Попов всё равно облизывает вторую ладонь, глядя Антону в глаза, пока тот смотрит расширенными зрачками, меняет руки, снова двигает вверх и вниз, немного ускоряется, проводит большим пальцем по головке и снова опускает кулак.       Поза неудобная, но менять её Арсу не хочется, а Антон, кажется, не в силах, и сейчас куда важнее сделать так, чтобы ему было хорошо, потому что он одними только словами сделал Арсения таким счастливым, что даже секс сейчас этого удовольствия не заменит.       Шастун меняет опору с ладоней на локти, пока Арс уже быстрее дрочит ему, поднимая иногда голову и целуя, почти ложится, но всё равно старается не придавить своим телом, и кончает, пачкая Арсению ладонь.       Он валится рядом на бок, пытаясь отдышаться, и внимательно смотрит, как Арс слизывает с пальцев его сперму, а потом встаёт и идёт за салфетками, чтобы всё-таки протереть руки и низ живота Антона: что-то всё же попало на кожу и одежду.       — Ты невероятный, Арс, как ты можешь не нравиться? — Шастун притягивает его за запястье к себе, помогая улечься, сам тянется перемотать серию на тот момент, после которого они перестали её смотреть, целует Арсения в плечо.       Попов ёрзает задницей, устраиваясь удобнее, слышит недовольное Антоново шипение и давит в себе мысль, что Шастун ограничивается только словами о симпатии.       Хочется, чтобы Антон его любил.       Между ними ничего не меняется, но в голове Арсения как будто щёлкает: Шастун сказал, что ему нравится, какой Арс худой и хрупкий, значит, он может стать ещё лучше, нравиться Антону ещё больше, и тот тогда обязательно в него влюбится, будет смотреть так же восхищённо, говорить такие смущающие и радующие одновременно вещи, так же целовать и буквально есть его глазами, как делал это в тот вечер.       План кажется неожиданно надёжным, и Арс вспоминает всё, что читал на каникулах про диеты.       Кажущиеся особенно экстремальными способы похудения он отметает: слишком хорошо помнит, как неприятно было обнаружить себя резко поправившимся после месяца «питьевой» диеты, как тяжело ощущалось тело, когда он только начал есть. Все варианты диет, в которых нужно есть только что-то одно, например, сыр, яйца или шоколад, отметает тоже: как минимум у Серёжи точно возникнут вопросы, почему его сосед всю неделю варит яйца и как он ещё не превратился в наседку.       Из чего-то более-менее по мнению Арсения адекватного вспоминается только похудение на дефиците калорий, и он воодушевлённо скачивает на телефон приложение с калькулятором и набором низкокалорийных рецептов, высчитывает минимальную необходимую норму для своего образа жизни всё в том же приложении и клятвенно обещает себе записывать туда всё съеденное.       Шастун всё так же заинтересованно смотрит на парах, подходит в коридорах университета, зовёт в кино и посидеть где-нибудь выпить кофе, и Арс даже соглашается, чтобы не дай бог его не обидеть: их необозначенные отношения однозначно вышли на какой-то новый уровень, и терять это Арсению не хочется.       Вот только есть при Антоне он перестаёт.       Во-первых, потому что ему неловко: Шастун же ценит в нём именно его внешность, худобу, а если он вдруг начнёт при нём что-то с удовольствием есть, вдруг Антон будет этим недоволен или вообще откажется куда-то ходить вместе? Во-вторых, попкорн с маслами и ароматизаторами, начос и фастфуд, которые Антон неизменно заказывает во всех местах, куда бы они ни пришли, категорически не выписывается в установленную Арсением для себя норму калорий, и он заказывает себе что-то относительно безопасное для фигуры, радуясь, что в МакДональдсе, например, есть морковные и яблочные дольки, а ещё — просто чёрный кофе с практически нулевой калорийностью.       Записывать съеденное при Антоне в телефон тоже неловко, поэтому Арс всегда загадочно улыбается и уходит в туалет, по пути вбивая граммовку и название продуктов, пока не забыл.       После пары таких походов в кино и посиделок в кафе Шастун перестаёт его куда-то звать, и Арс пытается делать вид, что всё в порядке и его это никоим образом не задевает и не обижает тем более: может быть, у Антона начались проблемы с деньгами, ему ведь только родители помогают, что, в целом, на первом курсе неудивительно. К тому же, в общаге они всё так же с удовольствием проводят время вдвоём, выгоняя поочерёдно из комнат то Серёжу, то Диму, и парни только глаза закатывают, но смеются и оставляют их наедине.       Арсу кажется, что их отношения развиваются: они в какой-то момент перестают стесняться, закрывают двери комнат изнутри на замки и раздевают друг друга уже не только глазами; оказывается, Шастун под его бесконечными объёмными кофтами и штанами очень даже худой, почти как палка, и Арс, сравнивая себя с ним, чувствует, что проигрывает, потому что у него и бёдра более выражены, и задница, кажется, перевешивает куда не нужно. Антон ничего про его тело больше не говорит, только повторяет, что Арсений выглядит восхитительно и смотреть ему ни на кого больше не хочется, трогает всё, до чего может дотянуться, сжимает ягодицы, стоит только Арсу сесть на него или лечь, но про худобу больше не упоминает тоже.       На самом деле, Арсению обидно: он старается быть лучше самого себя каждый день, не дотягивает дневную норму калорий даже близко к установленной планке, минусуя от двухсот до трёхсот пунктов, и его тело, конечно, платит ему свою цену; он худеет, становится тоньше, бёдра наконец-то перестают напоминать женские, а руки становятся такими тонкими, что он залипает на несколько минут, стоя в ванной у зеркала и вызывая этим раздражение Матвиенко, который ворчит, что вообще-то санузел у них общий на блок, а живут они впятером на две комнаты, и «Можно вообще-то и побыстрее мыться». Арсу совсем немного стыдно, но он так доволен собой, что не может долго на Серёжу дуться.       Его метаморфозы никто не комментирует: соседи и одногруппники не обращают внимания, и Попов убеждает себя, что это только из-за ежедневных взаимодействий — они просто не успевают увидеть разницы, мама в видеозвонках только спрашивает, как дела с учёбой, а Антон… Антон смотрит всё так же лучисто, весь светится, но ничего не говорит.       Это печалит больше всего, и Арсений решает взять ситуацию в свои руки.       Как и всегда.       Они снова просят Диму пойти погулять с Катей: фактически, он уже почти и так собирался на свидание, но вот только решил задержаться, потому что Арс пришёл в комнату к ним с Антоном, и им с Позовым явно было что обсудить касаемо лабораторной работы по концепциям современного естествознания; несмотря на то, что предмет общий и идти у них будет только до конца семестра, преподаватель гоняет их и в хвост, и в гриву, задавая какие-то совсем уж невероятные домашние работы. Шастун какое-то время смотрит на них с улыбкой и склонив голову к плечу, как любопытный щенок, но ему это быстро надоедает, и он начинает Диму подгонять.       — Всё, Поз, давай, у тебя там личная жизнь налаживается, и мне давай тоже не мешай, вали.       Арсений тихо смеётся Антону в плечо, сидя на его кровати и касаясь коленом бедра, но отмечает себе в голове, что он для Шастуна «личная жизнь».       Это, оказывается, очень приятно.       Про статус отношений они так и не говорят: потому что Попов заговаривать об этом боится, а Антону, кажется, и так нормально, и Арс мирится с теми обстоятельствами, в которых ему приходится существовать. Особенно когда Антон тянет его на себя, стоит только Позову закрыть дверь, падает спиной на кровать и помогает перебросить через свои бёдра ногу, усаживая поудобнее.       — Я соскучился, — Шастун тянет Арсения к себе за запястья, коротко целует в нос и смотрит глаза в глаза, не давая отвести взгляда, укладывает ладони на поясницу.       — Мы виделись утром на лекции, — Арс смущается, трётся носом о щёку, касается осторожно губами линии челюсти: ему льстит, на самом деле, тот факт, что Антон скучает по нему, даже если они пересекались на парах, но говорить об этом совсем неуютно.       — Виделись, конечно, — ладони перемещаются ниже, сжимают ягодицы, и Арсений от неожиданности то ли вздыхает, то ли стонет. — Но я не мог тебя вот так трогать, усадить к себе на колени, знаешь.       Арс только часто кивает в ответ, цепляется за волосы Антона, запрокидывая его голову, и проводит языком по шее, ощущая, как под кожей двигается кадык, когда Шастун сглатывает и давит стон, чтобы соседи не слышали: все всё понимают, конечно, но стебаться будут до конца четвёртого курса.       Хочется стянуть с Антона футболку, но делать это неудобно, они и так еле-еле на кровати помещаются, поэтому Арс ёрзает, перемещается по телу Антона ниже, упирается пятками в стоящий у кровати шкаф, складывается почти пополам, закатывает футболку; ему сегодня не хочется, как обычно, просто подрочить, тем более что Шастун вдруг решил хоть как-то обозначить то, что между ними происходит, ещё и другому человеку, и Арсений решается на то, что никогда раньше не делал.       Он чувствует себя совсем неуклюжим и неловким, когда пытается усесться поудобнее у Антона в ногах, трогает его грудь, задевая кончиками пальцев соски, наблюдает, как Шастун облизывает губы и смотрит то ли снизу вверх, то ли сверху вниз, — в этой позе всё выглядит странно и неопределяемо, — как расширяются его зрачки, когда Арс наклоняется и проводит языком вдоль кромки домашних треников. Это всё ещё смущающе до красных щёк, и Арсений чувствует, как горит его лицо, но отказать себе в том, что хочет сделать, не может и тянет штаны Антона вниз, цепляя их вместе с резинкой трусов.       — Арс, — Шастун выдыхает его имя, и у Арсения, кажется, краснеет всё до самого пупка, но он не останавливается, целует уже облизанный низ живота, спускается к лобку, чувствует под губами короткие волоски, лижет тоже.       Он плюёт себе на ладонь, чтобы опустить её Антону на член, и жмурится, окончательно решаясь: облажаться страшно, но доставить удовольствие хочется сильнее, и он касается головки кончиком языка, всё так же жмурясь.       — Арсень, это не обязательно, — Шастун звучит хрипло, и Арс наконец открывает глаза, чтобы на него посмотреть: у Антона лихорадочный взгляд, и губы распахнуты так, словно он может только ртом дышать, и всё это так красиво, что Попов только улыбается, качает головой и обхватывает ртом головку.       Он, конечно, смотрел порно, но там-то всё казалось куда проще, чем на самом деле, и Арс не пытается торопиться: он старательно следит за зубами, медленно двигает головой вверх и вниз, чувствуя, как с непривычки затекает челюсть, отрывается спустя несколько минут, смотрит на лицо Антона, который следит за происходящим с каким-то почти маниакальным блеском в глазах. Арсений продолжает двигать рукой по слюне и естественной смазке, проходится языком по члену, снова берёт головку в рот, когда Шастун осторожно вплетает пальцы в его волосы.       — Можно? — он звучит почти жалобно, и Арс улыбается, растягивая губы вокруг члена, хлопает глазами, надеясь, что Антон всё поймёт правильно; кивать сейчас просто небезопасно.       Арсений не пытается ускоряться: помогает себе кулаком, периодически выпускает член изо рта, утирает слюну, текущую по подбородку, свободной рукой, иногда направляет головку за щёку, и в эти моменты смотрит на Шастуна снизу вверх особенно внимательно, перехватывая темнеющий взгляд. Ему так хорошо от осознания, что он доставляет Антону удовольствие, что тому правда нравится, настолько, что он даже позволяет себе тихо, но стонать, толкаясь бёдрами вверх, что Арс даже не пытается дрочить себе: думать ещё и об этом не хватает концентрации.       Шастун реагирует на всё шумным дыханием, крепче цепляется за волосы, вторую руку сначала укладывает Арсу на плечо и довольно сильно сжимает, а потом прикладывает к губам и едва ли не закусывает костяшки пальцев. Арсений усмехается, и Антона в этот момент как будто немного даже подбрасывает, явно от едва заметных колебаний воздуха и вибраций во рту. Ощущения слишком интенсивны даже для самого Арсения, который не испытывает никакой дополнительной стимуляции, и ему кажется, что, будь у него возможность и силы сейчас подрочить себе, он бы кончил в два движения.       В какой-то момент Антон особенно сильно запрокидывает голову, сжимает пальцы в волосах сильнее, и Арсений не успевает отстраниться: Шастун хрипит его имя, кончая ему в рот, и Арс видит, как у Антона сводит мышцы на внутренней стороне бёдер.       Единственная мысль, которая в этот момент бьётся в голове: глотать нельзя.       Арсений понятия не имеет, насколько сперма калорийна, какой у неё состав по БЖУ, но точно знает, что это будет для его организма лишней порцией энергии, которую он не сможет потом никак «отработать», потому что она же обязательно осядет лишними сантиметрами на талии. Он не концентрируется на вкусе и вообще ощущает во рту что-то, похожее по консистенции на очень жидкое тесто, и это что-то очень хочется сглотнуть, но он только надувает щёки, скатывается с кровати и лихорадочно ищет взглядом салфетки, которые всегда лежат у Шастуна на тумбочке возле кровати.       Антон понимает всё чуть быстрее, привстаёт на локтях, тянется к упаковке, выдергивает одну салфетку и, усаживаясь, тянет её к лицу Арсения. Плевать в руку Арсу кажется неприличным, поэтому он забирает салфетку у Антона, выплёвывает всё в неё, выдыхает. Шастун тянет ему всю упаковку, и Арсений, понемногу успокаиваясь, вытирает себе лицо, сминает грязные салфетки в комок.       Паника наконец отпускает, ему становится легче дышать, и осознание произошедшего накатывает слишком резко: он только что отсосал Антону, в первый раз в своей жизни, и смущение снова затапливает до корней волос, заставляя краснеть.       — Прости, пожалуйста, я не успел предупредить, первый минет, все дела, — Шастун явно чувствует себя виноватым, но Арс только улыбается ему, в голове ставит себе галочку: какой молодец, ещё и так смог запомниться, отличиться.       Неловкость потихоньку отступает: не он один тут всё делал в первый раз.       — Всё в порядке, просто, ну, калории там лишние, все дела, а я же слежу за фигурой, — Попов надеется, что всё это звучит как шутка, потому что на самом деле признаваться Антону в своей неуверенности в себе в его планы не входило, но — что вырвалось, то вырвалось. — Тебе понравилось?       — Конечно, это было охуенно, — Шастун забирает грязную салфетку у Арса из рук, бросает в сторону урны, удивительным образом попадая с пары метров. — Во, не зря в баскетбол в школе играл. Иди сюда.       Он притягивает Арсения к себе на колени, усаживает лицом к лицу и тянется целоваться, параллельно почти засовывая руку Арсу в трусы, когда Попов понимает, что возбуждение от стресса из-за спермы во рту у него уже спало.       — Не надо, Антон, мне и так хорошо, — Арсений улыбается, тянет руку Антона к своему лицу, осторожно касается губами пальцев. — Фильм посмотрим?       Шастун кивает, притягивая его к себе ещё ближе, гладит по спине свободной рукой, и Арс радуется тому, как хорошо сложился день: и Антон доволен, и он лишнего не съел.       Гуглить калорийность спермы вечером он, конечно же, не лезет: эта информация его почему-то пугает и заставляет только тревожиться лишний раз. Арсений обещает себе в следующий раз всё-таки попросить Антона предупредить, когда тот вдруг решит кончить, чтобы избежать подобной ситуации, а ещё — смотрит в наушниках видео с техниками минета, потому что ему кажется, что, если он не будет делать его лучше с каждым разом, то Шастуну скоро станет скучно, и он обязательно найдёт себе кого-то получше.       В голове кузнечиком-паникёром скачет мысль, что Антон обязательно однажды захочет секса с проникновением, а для этого Арсений пока совсем не готов, и он старательно сам себя убеждает, что Шастун никогда не полезет к нему без его согласия, а тем более — не сделает что-то против его воли и, конечно же, не причинит боли. Но почитать про анальный секс Арс себе обещает всё равно.       Мало ли, пригодится.       Дни так и идут, март заканчивается слишком быстро, Арс даже не успевает понять, что ему исполнилось девятнадцать отчасти потому, что не отмечает день рождения, боясь наесть лишнего, делает вид, что праздник для него не так уж и важен. Преподаватели начинают напоминать про неизбежно приближающуюся сначала зачётную неделю, а потом сессию, но перед этим нужно закрыть промежуточные аттестации по всем предметам, и видеться с Антоном получается реже, поэтому все эксперименты откладываются тоже. Шастун шутит только, что у них всё ещё впереди: целое лето можно будет провести в общаге, потому что в Воронеже и Омске делать нечего, а в Питере можно будет и работу найти, и погулять по незнакомым ещё местам. Арс улыбается в ответ и тревожно листает тетрадки с конспектами: в голове снова вертится мысль про красный диплом.       Тревога и так уже долгое время является его постоянной спутницей, но сейчас думать о чём-то, кроме учёбы и диеты, у Арсения совсем не получается: он бесконечно читает конспекты, копается в учебниках, старается вникать в дополнительную литературу, которую преподаватели рекомендуют для изучения, в перерывах проглатывает, почти не жуя, салат из свежих овощей или питьевой йогурт, обязательно записывая всё съеденное в приложение. Шастун зовёт его гулять как-то ночью, потому что «Арс, там навигацию открывают, и будет развод мостов», но на это не остаётся ни времени, ни сил, и Арсений мягко, но отказывается, напоминая, что, вообще-то, сессия впереди.       На вечеринку по случаю дня рождения Антона он не идёт тоже: Шастун на всю аудиторию перед лекцией рассказывал, как много у них в блоке будет еды и алкоголя и что с соседними комнатами он уже договорился, чтобы места для желающих потусить было больше, и Арс легко прикинул, сколько всего он может в себя закинуть, просто потеряв контроль, да и пить на его почти пустой постоянно желудок — развлечение не самое интеллектуальное. Поэтому он дарит Антону наушники с микрофоном, которые тот так сильно хотел, что даже копить на них начал, но, к Арсовому счастью, не успел купить сам, и так же вежливо отказывается приходить, ссылаясь на аттестационную контрольную на следующий день.       Шастун кивает понимающе, чмокает коротко в нос и довольно улыбается, рассматривая подарок. Арс снова хвалит себя, что угодил.       К концу апреля он чувствует себя выдохшимся и уставшим, потому что учёбы становится, по ощущениям, только больше, приближающиеся пять экзаменов пугают до чёртиков, а зачётная неделя неожиданно оказывается совсем не неделей, а целым маем, потому что все преподаватели вдруг решили устроить огромное количество проверочных, контрольных работ и приёмов проектов и раздали множество полутворческих заданий для тех, кто хочет оценку повыше на экзамене. Арс ни от одной работы отказаться не смог, потому что кто-то пообещал за выполнение проекта автомат или хотя бы полуавтомат, а готовиться ко всем экзаменам в полном объёме ему показалось совершенно невозможным.       А ещё ему всё время хочется спать, и сил часто не хватает на то, чтобы учить что-то сидя, и Арсений всё чаще читает лёжа, чем удивляет Серёжу, особенно когда закидывает ноги на стену, устав от привычной позы.       Шастун его почти не трогает: всё так же здоровается на лекциях, подходит обниматься, шепчет на ухо комплименты, но никуда не зовёт и в гости сам не приходит. Постоянно хочется спросить, что же произошло и могут ли они об этом поговорить, но Арс так закапывается в учебники и тетрадки, что эти мысли вылетают из головы.       В первых числах мая, когда все нормальные люди уходят на длинные выходные, а студенты, у которых родители живут не очень далеко от Питера, разъезжаются по домам, чтобы хорошо провести время и набраться сил перед сессией, Арс стоит на общажной кухне, сверлит взглядом тарелку с нарезанными овощами и лежащее рядом яблоко и понимает, что ему не хочется.       «Надо поесть».       Мысль крутится в голове, и Арсений сам себя пытается в этом убедить: он, кажется, за последние дня три выпил пару чашек кофе и съел пару йогуртов, потому что сил не было даже на то, чтобы дойти до магазина за продуктами и сварить себе хотя бы гречки. Матвиенко свалил к родителям в область и попросить его об этой услуге бы не получилось, а трогать Антона, который единственный из его близких знакомых остался в общаге, было совсем неловко.       Показываться ему в таком жалком состоянии оказалось ещё страшнее, чем поправиться: Шастун же знает Арсения улыбающимся и красивым, постоянно это в нём и отмечает, а сейчас, в растянутой домашней футболке, которая спадает с худого плеча, болтающихся на бёдрах пижамных штанах и с синяками в пол-лица он вряд ли Арса даже узнает.       Поэтому Арс поднял себя с кровати час назад и сходил в ближайший продуктовый, чтобы хотя бы попытаться почувствовать себя лучше.       Желудок крутит от голода, но есть не хочется всё равно, и даже фантомный привкус еды во рту кажется отвратительным: Арсению не хочется ни помидоров, ни огурцов, ни тем более кислого яблока, и он смотрит в тарелку тоскливо и обречённо, придумывая, как можно было бы организм обмануть. В холодильнике стоит ещё пара йогуртов, которые можно съесть, и это кажется логичным выходом из ситуации, потому что они как раз отвращения не вызывают. Арс уносит тарелку обратно в комнату, убирая на полку общего с Серёжей холодильника, отрывает от йогурта крышку, пока включает очередную серию «Готэма», который начал смотреть совсем недавно, чтобы хоть иногда переключать мозг, и слышит вибрацию телефона.       — Арс, ты в общаге? — Шастун улыбается в трубку, дышит тяжело, словно запыхался. — Я соскучился, можно прийти? Не отвлеку тебя от учёбы?       Арсений сначала отрицательно мотает головой, не сообразив, что Антон его не видит, потом отвечает, что да, можно, конечно, убирает йогурт обратно, прикрыв крышкой: какая еда, сейчас Шастун придёт.       Он идёт посмотреть на себя в зеркало, зачем-то умывается холодной водой, потом возвращается в комнату, чтобы переодеться: встречать Антона в вещах, которые на нём висят, совсем не хочется, потому что выглядит жалко. Когда Шастун заходит в комнату, как всегда, не постучавшись, потому что его уже наверняка ждут, Арс собой даже доволен: в худи и недавно постиранных трениках от спортивного костюма он выглядит почти мило.       — Привет, — Антон обнимает его за плечи, коротко целует и рассматривает удивлённо. — Тебе не жарко? На улице почти плюс двадцать.       Арсений пожимает плечами: на самом деле, его даже немного морозило, пока он ходил в домашнем, но одеваться во что-то более тёплое без повода было лень, тем более что он планировал после подобия завтрака закутаться в одеяло и смотреть сериал ближайшие пару часов. Но раз уж Антон пришёл, укутаться можно будет и в него.       — Нормально, — Арсений всё-таки улыбается в ответ, перехватывает руки, тянет к кровати. — Посмотришь со мной «Готэм» или что-нибудь новое включим?       Шастун уже усаживается на кровать и тянет Арса за собой, ложится на бок, поближе к стене, и устраивается большой ложкой. Арсению остаётся только нажать на пробел, чтобы серия продолжилась.       С Антоном хорошо: он обнимает обеими руками, одну подложив Арсу под голову, вторую устроив у него на животе, иногда касается губами макушки и трётся носом о шею, заскучав; он сериал не смотрел и едва ли понимает, что на экране происходит. Арсений отвлекается тоже, глубже дышит, ближе прижимается, перехватывает лежащую на животе ладонь, сплетая пальцы.       — Мне хорошо с тобой, — Арс говорит, не подумав, и сразу спохватывается: ну и зачем? Кто его за язык тянул? У них не те отношения, чтобы делиться какими-то эмоциями, мыслями, переживаниями. Лежал бы и лежал, зачем усложнять.       Шастун реагирует коротким «угу» и коротко чмокает за ухом, снова устраиваясь у Арсения за спиной.       Не накручивать себя не получается: а что значило это Антоново «угу»? Что ему наплевать? Или что ему хорошо тоже? Или нужно было просто отреагировать, и он на самом деле вообще никак не хочет это комментировать? Или что Арс просто удобный партнёр, с которым можно хорошо провести время, потрахаться, попросить помочь с учёбой? Всё это крутится в голове, превращаясь в калейдоскоп из обрывков мыслей, и тошнота подкатывает к горлу.       Арсений убирает руку Антона, садится на кровати, чувствуя, как кружится голова и мелко дрожит всё тело, пытается встать.       — Арс, всё в порядке? — голос Шастуна звучит как сквозь слой воды, и в ответ получается только кивнуть, снова присаживаясь после неудачной попытки подняться на ноги.       Нужно всего лишь дойти до холодильника, на котором стоит графин с водой, и расстояние-то всего в пару шагов, но даже оно кажется Арсению непреодолимым: он сначала отталкивается от матраса обеими руками, чувствует, как его шатает, хватается за стену, пошатывается. Его ведёт в сторону, и он почти падает, прикрывая глаза, когда Антон удерживает его за талию.       — Эй, ты как? — Шастун усаживает его обратно на кровать, садится на корточки, и ноутбук продолжает разговаривать голосом Бэтмена, но им обоим на это наплевать. — Тебе плохо? Вызвать врача?       — Просто хочу пить, — в голове щёлкает, что признаваться в причинах этого состояния никак нельзя, поэтому Арс пытается сообразить любую отговорку, лишь бы ему поверили. — Голова закружилась, наверное, из-за недосыпа.       — Конечно, ты же всё время учишь и нервничаешь, неудивительно, — Антон ворчит себе под нос, и Арсений сравнивает его у себя в голове с дедом, тихо смеясь. — Держи, пей.       Рука дрожит, стакан кажется неподъёмно тяжёлым, и Шастун, замечая, что держать его Арсу сложно, громко вздыхает и накрывает пальцы Попова своими, помогая, привстаёт немного, чтобы дотянуться.       — Тебе бы поесть, Арсень, — Антон забирает стакан, заглядывает в холодильник. — У тебя тут вообще ничего нет, давай я в магазин сбегаю, принесу что-нибудь?       Арс только качает головой: в глазах всё ещё мутновато, но Антона он различает хорошо, пытается ему улыбаться, надеясь, что Шастун поверит. Тот, кажется, снова вздыхает и возвращается на кровать.       — Ладно, с тобой спорить бесполезно, иди сюда, — они укладываются обратно, и Арс чувствует, как дрожь потихоньку сходит на нет.       Концентрироваться на сюжете не получается: голова отказывается соображать, в мыслях крутится только голод, и даже дышащий в макушку Антон перестаёт радовать часа через полтора. Хочется съесть уже хоть что-нибудь, но Шастун уходить не собирается, а выгонять его почему-то боязно: вдруг больше не придёт? Есть же при нём Арс не решается тем более: Антон ведь так восхищается его телом, неизвестно, какая у него будет реакция.       Пока Арсений думает, что делать, желудок решает всё за него: кажется, что этот звук просто невозможно не услышать, и Арс жмурится, понимая, что его поймали практически с поличным. Ему страшно, что Шастун сейчас будет ругать его или разочарованно качать головой, как делали родители, когда что-то шло не по их плану, но Антон только вздыхает, чмокает в линию волос и тихо говорит в шею:       — Я сейчас схожу к себе и принесу суп, там Димка варил вчера. Ладно?       Арсений пытается сморгнуть откуда ни возьмись появившиеся слёзы и кивает, надеясь, что Антон его состояния не заметит; тот же только неуклюже поднимается, путаясь в собственных конечностях, шлёпает ногами в смешных носках по полу; Арс впервые за полгода, кажется, задумывается, почему Шастун не носит тапки.       — Пять минут — и я тут, не скучай!       Арсений смеётся, но выходит какое-то бульканье, потому что он глушит звук подушкой, и Антон, кажется, улыбается тоже, разворачиваясь на пятках как гусар.       Просто сесть на кровати оказывается довольно сложной задачей, и Арс собирает на это все силы. Руки дрожат, и он опирается на матрас, ощущая, как трясётся из-за этого всем телом, но нужно дойти до кухни — в их с Серёжей комнате только письменные столы, нормально за ними не поешь.       Ещё пару часов назад путь в десять метров из кухни до комнаты Арс пролетел меньше чем за минуту, но сейчас всё усложняется тремором и головокружением, поэтому приходится опираться на стены и двигаться со скоростью черепахи. Очень радует, что в общаге никого нет, потому что вопросов идиотских нет тоже, а ещё никто не носится рядом с крейсерской скоростью, чтобы взять в комнате забытую тетрадку, флешку или что-то ещё и успеть на пару.       Антон на кухне уже ждёт.       Он греет суп на плите, стоя спиной к двери, рядом на столе, который служит рабочей поверхностью, стоят две тарелки, и Арсений мелочно радуется, что его состояние остаётся незамеченным. Шастун оборачивается, когда Арс садится, отодвигая стул и скрипя ножками по кафельному полу, и улыбается снова.       — О, я уже собирался тебя звать, но хорошо, что ты тут. Чай будешь?       Арсений кивает, наблюдая, как Антон суетится: ставит чайник, вытаскивает с полок оставленные прежними поколениями студентов и ставшие общими кружки, чтобы не идти за своими по двум разным комнатам, рвёт саше с пакетиками чая. Он тянется к сахарнице, и Арс кривит лицо прежде чем высказать, что вообще-то сладкий чай не пьёт.       — Да я помню, я себе, — Шастун опять смеётся, морщит нос, вокруг глаз собираются морщинки, и Арсений краем сознания думает, как красиво всё это будет смотреться через пару лет, когда из черт Антона уйдёт подростковая угловатость.       Всё кажется каким-то сонным, почти нереальным, и тишина в привычно шумной общаге это ощущение только усиливает, но Арсу этот сон даже нравится: он смотрит, как Антон обжигается о ручку кастрюли, одёргивая руку и облизывая палец, как разливает суп по тарелкам, зачем-то держа каждую в руке, как переставляет посуду на обеденный стол, как тянется со своего места за забытыми кружками, благо руки длинные.       В следующую секунду Арсений как будто выныривает из воды: он лежит на своей кровати, над ним стоит обеспокоенный Антон, а рядом сидит, кажется, дежурная медсестра общежития.       — О, очнулся, — женщина вздыхает, встаёт с кровати, качает головой. — Обычный обморок, первый курс, сессия, вы тут все такие, нервные.       — С ним точно всё в порядке? — Шастун выглядит куда более переживающим, чем ситуация того стоит по мнению медсестры и самого Арсения, но когда Арс пытается сказать, что всё хорошо, Антон только отмахивается. — Может быть, ему к врачу? Обморок — это же ненормально.       — Ну пусть к участковому сходит, как выходные закончатся, — женщина пожимает плечами, обувается, даже не прощается и уходит. Антон только недоумённо смотрит ей вслед.       — Какая странная тётка, — Шастун садится на край кровати, качает головой, недовольно хмурится, и Арсу становится совсем неловко: Антон же, скорее всего, принёс его в комнату, уложил на кровать, сбегал в медпункт, и всё это жжётся внутри чувством вины.       — Она просто в выходные на работе, вот и злится, — голос тихий, голова гудит, но он привстаёт на локтях и подтягивается, чтобы опираться спиной на подушку. — Что случилось?       — Ты отключился, пока мы сидели на кухне, даже есть не начал, — Антон вдруг встаёт и начинает суетиться снова, вытирает ладони о домашние треники, оставляя влажные следы. — Щас, я подогрею тебе суп и принесу, ты же не поел, лежи.       Чувство, что всё это совершенно незаслуженно и что Антон вообще не должен вокруг него так бегать, топит так сильно, что Арс сглатывает разрастающийся в горле ком и только кивает: спорить сил нет совершенно.       Как и есть, в принципе, но Шастун не спрашивает.       Он притаскивает тарелку, дует на пальцы, когда ставит её на тумбочку, потому что микроволновка на кухне как обычно больше разогрела посуду, чем еду, помогает Арсу сесть нормально, убирает подушку из-под спины и отдаёт в руки.       — Так, сейчас я буду тебя кормить, а ты не верти головой. Как наешься — скажи, — у Шастуна серьёзный тон, но улыбающиеся глаза, вокруг которых опять собирается паутинка морщин, и Арсений кивает, не в состоянии расстроить такого радостного Антона.       Так странно чувствовать, что кто-то радуется возможности ему помочь.       За окном уже явно садится солнце, но в Питере скоро начнутся белые ночи, и темнеет сейчас поздно, поэтому свет они не включают. В полумраке Шастун кажется почему-то очень взрослым и немного уставшим, под глазами откуда-то появляются круги, и Арс, периодически открывая рот и на автомате совершенно проглатывая суп ложку за ложкой, думает, что на самом деле Антон так вымотался из-за него: сначала ловил его падающим от слабости в комнате, потом тащил на себе из кухни, и ему так хочется извиниться, сделать что-то, что заставило бы Антона его простить за это, но в голове не возникает ни одной мысли. Голова всё ещё шумит, и Арс сдаётся: потом придумает.       — Вот, хорошо, — Антон улыбается, когда тарелка пустеет, откладывает ложку. — Лучше?       Попов прислушивается к себе и не замечает изменений в состоянии: желудок всё ещё тянет, голова тяжёлая, руки, кажется, будут трястись, если оторвать их от подушки, но признаваться в этом он не собирается, поэтому только кивает.       — Отлично, — Антон встаёт, чтобы унести грязную посуду, да и прибраться на кухне, наверное, нужно тоже. — Ты ложись, я скоро приду.       Арсений пытается сморгнуть тревогу, которая подкатывает неожиданно с пониманием, что Антон сейчас уйдёт, и укладывается на бок, чтобы Шастуну хватило места, когда он вернётся.       Остаток вечера они проводят так же: лёжа смотрят фильмы, пока Антон не начинает зевать, и Арсений не терпящим возражений — как ему кажется, — тоном просит того пойти спать. Шастун смеётся, обещает прийти на следующий день и уходит, оставляя Попова наедине с собой.       Вынужденное одиночество Арсения начинает съедать практически сразу.       Вспыхивает и разрастается внутри костёр из чувства вины, жалости к себе и ненависти к собственной слабости одновременно, и все эти чувства такие противоречивые, неприятные, грызущие, вынимающие все внутренности, что Арсения тошнит и крутит только от ощущения собственной несостоятельности и несоответствия идеальному образу, к которому он так старательно шёл пару лет. Стыд за то, что Антон увидел его вот таким, слабым, ничтожным, хрупким и неспособным даже поесть самостоятельно, выжигает изнутри, оставляя только слёзы и пустоту.       Истерика накатывает медленно, постепенно, и Арс находит себя захлёбывающимся слезами и тихо воющим в подушку спустя какое-то время, не понимая, что произошло и как это началось. В голове нет ни одной связной мысли, только обрывки из «нужно быть лучше, сильнее, чтобы никто не видел твоей слабости» и «нужно, чтобы Антон больше никогда не смог во мне разочароваться», и они складываются в цикл, из которого ему не выбраться.       Спустя ещё примерно час слёзы заканчиваются, глаза наверняка опухают, а голова болит так, словно по ней били молотком, долго и методично, но уснуть не получается: тревога накрывает снова, и Арс может только всхлипывать и слушать своё бешено стучащее сердце.       Просыпается он так же неожиданно, как и засыпает, и первое, что делает, — это пишет Антону: «Извини, вспомнил, что уже послезавтра первый экзамен, сегодня буду готовиться, не хочу отвлекаться. Увидимся в универе».       Шастун отвечает коротким «Ок», и Арс не понимает, рад он этому или всё-таки расстроен: с одной стороны, ему неловко и всё ещё очень стыдно за вчерашнее, но с другой — чувствовать себя в безопасности одному ему едва удаётся.       В горло ничего не лезет, кроме воды и едва разбавленного молоком кофе, и Арсений соглашается со своим организмом, решая не завтракать, и действительно садится за учебу.       Фоновое ощущение голода мешает сосредоточиться, но его тошнит после вчерашнего обморока и истерики, и Арс отвлекается, перечитывает одну и ту же строчку несколько раз, трясёт головой, иногда переключается на соцсети, понимая, что всё равно ничего не запоминает. Он листает ленту тиктока, абсолютно не соображая, что смотрит, и это раздражает, потому что, по ощущениям, в голове так пусто, что на экзамен идти бесполезно.       Антон весь день молчит.       Это в какой-то момент становится обидным: ещё вчера он так беспокоился, что остался кормить Арсения с ложки, а теперь никак не пытается даже поговорить, не спрашивает, как Арс себя чувствует, и складывается ощущение, что ему всё равно. И из-за совсем недавней заботы и тепла, которые чувствовались так ярко и искренне, становится ещё хуже.       Внутри что-то кричит так сильно, что сдержаться не получается, и слёзы скатываются на страницы тетради, размывая написанный синей ручкой текст.       Успокоиться окончательно у Арсения получается только вечером следующего дня: он так и пытается учить билеты через обиду и истерику, но в голове ничего не укладывается, несмотря на упрямые попытки запомнить определения и формулы. Экзамен по экономической теории маячит перед носом паникой и усугублением морального состояния, ура-патриотичное праздничное настроение, которое сквозит в восьмидесяти процентах постов в социальных сетях, никак Арса не трогает и уж тем более не вызывает желания к нему присоединиться, но вернувшийся вечером Матвиенко радует привезёнными из дома историями про племянников и железобетонной уверенностью, что Арсений всё сдаст, потому что «ну это же ты, я уверен, тебя даже спрашивать особо не будут, ну».       Не сказать, что становится проще, но и есть себя изнутри получается хреново после смешных до слезящихся глаз попыток Серёжи пересказать все выходные в лицах.       Арсений ему благодарен. И коменданту, которая поселила их вместе в начале учебного года, тоже.       О том, что за два дня он так ничего и не поел, Арс вспоминает только ночью, когда пытается уснуть и снова ловит тревогу по поводу экзамена, трёт ладони и чешет предплечья в попытке успокоиться. Он напоминает себе, что завтра обязательно нужно что-то в себя закинуть перед экзаменом, чтобы не повторилась история позавчерашнего дня, потому что заботливого Шастуна рядом не окажется, а падать в обморок при всей группе желания у него не возникает.       Уже утром от волнения тошнит так сильно, что йогурт он почти выплёвывает, но заставляет себя доесть, запивая холодной водой, и нужно бы ещё что-то повторить, но голова всё равно ничего не воспринимает: Арс только смотрит в строчки, пытаясь прочитать написанное собственной рукой, и не понимает ни слова. Волнение подкатывает к горлу волнами, ненадолго отступая, пока он идёт до университета и здоровается с одногруппниками, надеясь, что удастся попасть в аудиторию в первой десятке. Сидеть и ждать своей очереди в коридоре у него не хватит сил.       Тот факт, что у него трясутся руки, Арс предпочитает игнорировать: подумаешь, напишет как-нибудь, главное, чтобы хватило сил рассказать ответ и потом дойти до блока, где он сможет наконец лечь в кровать и закутаться в одеяло. А ещё его тошнит, и в туалет Арсений не идёт только из-за того, что находится в универе: мало ли кто увидит, ещё врача вызовут, а такое ему не надо.       Ему везёт: преподаватель сам называет его среди первых сдающих, и Арсений старается дышать глубже, чтобы не волноваться.       Получается так себе.       Он тянет билет четвёртым, не пытаясь даже вслушиваться в то, что говорят одногруппники и преподаватель, потому что в ушах шумит, голова снова начинает кружиться, а ему бы ещё тремор в руках успокоить, чтобы никто не обратил внимания. Вчитаться в вопросы получается, только сев за парту и отдышавшись: понятие и виды конкуренции и несложная на первый взгляд практическая задача. С этим он должен справиться.       Кто-то выходит сдавать, и Арс ругает сам себя, что упустил возможность отстреляться пораньше, но дописывает решение задачи, накидав только тезисный план ответа на теоретический вопрос, и ждёт своей очереди. Всё вокруг снова начинает казаться нереальным, Арсений удерживает себя на границе сознания почти силой: он узнаёт это состояние, ему не хочется повторения истории с врачом, и остаётся только глубоко дышать, пока не появится возможности выйти из аудитории.       Преподаватель отпускает старосту, которая отвечала первой, находит взгляд Арсения и кивает, мол, давай, ты следующий.       Все силы уходят на то, чтобы пройти пару метров, не опираясь на стоящие вокруг столы и не трястись всем телом, то ли от волнения, то ли от слабости.       Слова складываются сами собой, Арс только посматривает иногда в листок, на котором набросал себе план ответа, и взволнованно косится на преподавателя, читающего решение задачи. Его прерывают практически на середине слова, когда он доходит до видов конкуренции, преподаватель находит его зачётку в общей стопке, молча вписывает оценку в ведомость.       — Отлично, Арсений, Вы прекрасно ориентируетесь в материале, задача решена блестяще, не буду Вас задерживать, — взгляда на него не поднимают, подписывая зачётку, и Арса как будто начинает колотить сильнее. — Хорошего дня!       Туман в голове как будто сгущается: дойти до двери оказывается сложнее, чем до университета с утра, руки дрожат так сильно, что ручка, которую Арсений крутил в пальцах всё время ответа, грозится выпасть, но за дверью кабинета его уже ждут одногруппники, и всё ещё старается не показать виду, что что-то не так.       — Ну что? Какой билет? Что поставили?       Вопросы сыплются со всех сторон, и Арс отвечает невпопад, слышит, как кто-то тянет «Ну конечно, что ещё могли поставить Попову, мог вообще не прийти и получил бы пятёрку», но отреагировать не успевает: в него практически влетает Шастун.       — Привет, — Антон улыбается, коротко обнимает за плечи, перехватывает запястье. — Ты молодец, я в тебе не сомневался! Пойдём?       — Куда? — Арс не понимает, что происходит, как Шастун тут оказался, ему нужно сесть и попытаться прийти в себя, но его куда-то ведут, удерживая за руку, и сил сопротивляться нет.       — Помнишь, медсестра сказала, что тебе надо к врачу? — Антон дожидается недоумённого кивка. — Сегодня участковый принимает до двух часов, как раз успеем, если сейчас пойдём.       Арсению хочется поспорить, отказаться, выдернуть руку и пойти в сторону общаги, потому что экзамен неожиданно вымотал его окончательно, и он только пожимает плечами, мол, пойдём, всё равно ничего дельного не скажут. Посоветуют попить витамины, да и всё. Подумаешь.       Всю дорогу Шастун рассказывает про то, как провёл два прошедших дня за компьютерными играми, отмахивается на вопросы об экзаменах: ему и на тройку нормально, подумаешь, высшее образование. Арсений смеётся, потому что — ну поступил же зачем-то, ещё и на экономический, мог бы выбрать что-то более для себя интересное. Антон только пожимает плечами: сдал самые лёгкие по его мнению экзамены на ЕГЭ и поступил куда хватило баллов.       Впрочем, ничего нового, у них так половина потока учится.       Болтать с Антоном вот так — хорошо, и Арс даже чувствует себя немного лучше, потому что на улице тепло, солнце неожиданно светит на чистом небе, и разговор затягивает. Шастун снова говорит, какой Арсений красивый, заставляя его смущаться, но не тянется обнять или взять за руку: на улице это всё-таки не совсем безопасно. Поэтому они просто идут, но всё вокруг словно становится ярче, светлее, интереснее, чем ещё несколько минут назад.       Студенческая поликлиника находится в пятнадцати минутах ходьбы от университета, и доходят они довольно быстро, но уже на подходе Арсений снова начинает тревожиться: а что он ответит врачу на вопрос про жалобы? Зачем он вообще туда идёт, если всё в порядке? Неужели только из-за того, что так сказал Шастун? Хочется развернуться и убежать, но тогда вопросы возникнут уже у Антона. Поэтому приходится собрать себя в кучу и дойти до регистратуры.       Карточка здесь у Арсения совсем тонкая: это его вторая «взрослая» поликлиника, но первая осталась в Омске, вместе с той карточкой, которую заводили после детской, — и данные в ней написаны только те, которые записали врачи на первом осмотре для определения группы здоровья на физкультуре. Они сидят с Антоном в очереди, ожидая, пока ещё двух человек примут, не разговаривают, потому что в даже в студенческой поликлинике почему-то очень тихо и никто не шумит, даже двери в коридорах не хлопают, слышен только шелест бахил по полу, и Арс разглядывает собственную напечатанную фамилию.       Когда до него доходит очередь заходить в кабинет, Шастун только коротко сжимает его бедро.       Врач на него не смотрит, и Арсу неловко, на самом деле: на двери написаны только фамилия с инициалами, бейджа нет, и он понятия не имеет, как мог бы обращаться, — но всё же усаживается на указанный стул и ждёт.       — Здравствуйте, с чем пришли?       Он на самом деле хотел бы ответить — с чужим волнением, но шутку вряд ли поймут, поэтому он перебирает все свои ощущения и выбирает самое, по его мнению, подходящее.       — Постоянная слабость, головные боли, руки стали трястись, сейчас экзамены, волнуюсь сильно, наверное.       Врач смотрит недоумевающе, осматривает его с головы до ног, вздыхает.       — Есть проблемы с питанием?       Чёрт.       — От волнения не хочу есть, — он даже не врёт: ему действительно в последние дни из-за сессии кусок в горло не лезет, но Арс прекрасно понимает, к чему был этот вопрос.       — Понятно, — женщина, такая же обычная, ничем не запоминающаяся, как практически все врачи в российских поликлиниках, опускает взгляд к его карточке, что-то читает, тянется к стопке небольших листочков на своём столе. — Сейчас спуститесь, отдадите листок в регистратуру, Вас запишут к эндокринологу, он уже назначит анализы. Всего доброго.       Хочется фыркнуть, что — он же знал, что так будет, но потом в голове щёлкает: стоп, в нём увидели какие-то проблемы со здоровьем? Что прям нужно сдавать анализы? Это почему-то заставляет волноваться даже сильнее, чем перед экзаменом, и дверь Арс открывает с трудом.       — Ну что? — Шастун, кажется, ходил кругами и бесил сидящих в коридоре людей, судя по взгляду, которым их одаривает входящая следом за Арсением девушка, и Арс только пожимает плечами, протягивая направление. — Эндокринолог? Что-то серьёзное?       — Не знаю, просто сказали, что нужно вот в регистратуре записаться и сдать анализы, скорее всего, — Шастун выслушивает внимательно и кивает, возвращает листок. — Пойдём, ну, чего мы тут, весь день простоим?       Антон улыбается, глядя на фырчащего недовольного Арсения, и хочется его стукнуть, чтобы не был таким самодовольным, но он не виноват в том, что Арс оказался ещё и больным.       Чёрная дыра в груди разрастается, хочется сесть в углу поликлиники и плакать над собственной ничтожностью, но Арсений только выдыхает, больше зло, чем расстроенно, и идёт к лестнице: ну раз уж надо, то надо.       Удивительным образом его записывают на приём через пару дней, и регистратор даже улыбается, мол, очень повезло, много врачей-специалистов в отпуске, но эндокринолог принимает. Арсу это не кажется удачей, тем более что Шастун стоит рядом и всё слышит, а значит, скорее всего, захочет пойти с ним, а сил на споры Арсений в себе не находит. Поэтому он только забирает листок, на котором теперь написаны дата, время и номер кабинета, выслушивает информацию, что за карточкой заходить не нужно, и выходит из здания.       Антон идёт следом.       Они не говорят до самой общаги: Арсений понятия не имеет, что говорить, а Шастуну, кажется, просто неловко спрашивать, и молчание становится каким-то тяжёлым, напряжение будто можно потрогать, оно висит в воздухе и преследует их окутавшим со всех сторон облаком.       Бежать некуда, и Арс просто идёт, отпинывая от себя мелкие камни, когда Антон вдруг громко смеётся.       — Представляешь, я там чуть стулья не опрокинул, когда подскочил ходить, — он выглядит забавно и немного глупо одновременно, но Арсения отпускает нервозность как-то в один момент, и он начинает смеяться тоже. — Как дебил поправлял их там, всех напугал.       Идти становится легче, и Арс сам вспоминает нелепые истории из школьных времён, когда он падал со стульев, раскачиваясь за задней партой, Шастун подключается, и на подходе к общежитию дышится сильно проще.       — Спасибо, — Арсений прощается на лестнице, поднявшись с Антоном до его этажа. — Одному не так страшно.       — Если хочешь, я и послезавтра схожу с тобой, — Шастун зачем-то смотрит на часы, будто видит там всё своё расписание на неделю. — Просто в качестве группы поддержки.       — Посмотрим, — на самом деле, Арс понятия не имеет, как ему будет лучше, но отказывать не хочется — ему хорошо с Антоном, спокойно, да и одному идти всё-таки боязно, особенно с учётом никуда не девающейся слабости и постоянного головокружения. — Не очень хочу тебя напрягать.       — Всё в порядке, Арс, — Шастун обнимает его за плечи, чмокает коротко в макушку и отпускает; Арсений не успевает ощутить всё тепло, которое мог бы, и сразу словно начинает мёрзнуть сильнее. — Напиши мне, как соберёшься, сходим обязательно.       Попов кивает и поднимается выше.       Страх накатывает почти сразу, как он оказывается в комнате: Матвиенко отмечает сданный экзамен и вряд ли появится до утра, а значит, Арсу нужно где-то найти силы, чтобы пережить вечер и ночь в одиночестве. Желудок урчит, сигнализируя о физическом голоде и необходимости поесть, наконец, но встать с кровати кажется чем-то сверхъестественным, и он только заворачивается в одеяло, надеясь, что утром сможет чувствовать себя лучше.       Тот факт, что Антон всё это видит и постоянно находится рядом, одновременно и пугает, и иррационально радует: с одной стороны, показываться таким слабым, несовершенным, мелким не хочется совершенно, но с другой — Шастун оказывается слегка навязчивой, но поддержкой, без которой Арс бы не справился точно. В голове крутится мысль, что при обмороке Антона могло не оказаться рядом, и он бы точно упал, не дай бог разбил бы голову и лежал так пару дней до Серёжиного возвращения, и хочется срочно кинуться к Шастуну в комнату с благодарностью, но тело шевелиться отказывается.       Арс даже не замечает, как за этими мыслями засыпает.       Весь следующий день он пытается отвлекаться от мысли, что завтра ему нужно к врачу и отмазаться не получится: Шастун желает ему доброго утра и напоминает, что зайдёт с утра, чтобы вместе пойти в поликлинику. Это не радует совершенно, и Арс кривится, когда сообщение читает, но пишет только короткое «Ок» в ответ и старается заняться учёбой и повседневными делами.       Выходит плохо, но в какой-то момент в комнату вваливается едва проспавшийся Серёжа, рассказывающий историю за историей о проведённом вечере на какой-то вписке у одногруппников; у него язык заплетается, голова трещит, по его же словам, и Арс только смеётся, даже не пытаясь воспринимать то, что слышит: его успокаивает тот факт, что он не один и вокруг наконец-то не тишина.       Шастун больше не пишет, да и не приходит тоже, пересечься в общаге они не имеют шансов: Арсений из комнаты не выходит, потому что общаться с малознакомыми людьми ему всегда не очень нравилось, а друзей кроме Антона, Серёжи и немного Димы он тут так и не завёл.       Хочется думать, что они с Антоном всё-таки чуть больше, чем друзья, но инициировать этот разговор Арсений так и не решился, а Шастуна, кажется, всё устраивает, и это беспокоит тоже, потому что хочется определённости, уверенности, а её не появляется, и это неожиданно Арса задевает именно сегодня. В голове вертится миллион вопросов, которые можно было бы задать, сотни формулировок, тысячи предложений поговорить, но ни одно не кажется подходящим, и Арсений открывает и закрывает диалог в телеграме, вполуха слушая о Серёжиных похождениях.       Настроение ожидаемо практически скатывается, Арс хмурится на собственный завывающий желудок, но заставляет себя всё-таки проглотить питьевой йогурт и банан, надеясь, что хоть так организм от него отвяжется.       Это едва ли помогает, и Арсений не может сосредоточиться на учёбе от голода и волнения, поэтому только залипает в тикток, бесконечно перелистывая все видео подряд; Серёжа в какой-то момент даже просит надеть наушники, потому что «голова трещит, ещё и звуки эти разные, бесит». Арс пожимает плечами и путается в проводах: мешать не хочется, да и в принципе ему без разницы, как смотреть.       Тревога не отпускает до самой ночи, и заснуть получается с огромным трудом, путаясь в одеяле и перебирая в голове ответы на вопросы к предстоящему экзамену. Мысли мешаются в кашу, и Арс проваливается в сон неожиданно, так же из него и выныривая с утра, реагируя на звонок будильника.       Ощущение, что его сегодня ждёт какой-то Судный день.       Только сейчас посещает мысль, что к эндокринологу его отправили не просто так, что, скорее всего, врач что-то заподозрила о его диетах, что его заставят есть или, что ещё хуже, положат в больницу. Почему-то всё это всплывает в голове именно теперь, и трястись Арсений начинает только сильнее; позавтракать не получается, волнение сковывает горло, он даже пьёт с трудом, надеясь лишь, что ему хватит сил нормально дойти до поликлиники и нигде не упасть.       Всё это кажется каким-то сумбурным сном, но Шастун вваливается в комнату, как обычно, даже не думая стучать, широко улыбается, здоровается с едва открывшим глаза Матвиенко и смотрит недоумённо, мол, нам же идти пора, чего стоишь.       — Антон, я щас, — Арс суетится, потому что волнуется сильнее, чем следовало бы, но поделать с собой ничего не может, дёргается, перебирая толстовки, чтобы какую-то из них наконец надеть.       — Там же жарко? — Серёжин тон так выдаёт удивление, что Арсений чувствует, как краснеет.       — Нормально, я же мёрзну всегда, — он даже не врёт, но всё равно чувствует неловкость и вину.       — Всё, пойдём, опоздаем же, — Шастун смотрит опять на часы, и Арс начинает ненавидеть этот жест. — Пока, пироженка, не скучай.       Матвиенко что-то выкрикивает им вслед на смеси русского и армянского, явно непереводимое и не очень цензурное, но они оба уже не слышат, потому что захлопывают за собой дверь.       Сегодня дорога даётся Арсу легче: Антон рассказывает, как вчера сдавал первый экзамен в сессии, как чуть не спалился с телефоном, уложенным на коленке, как пытался его спрятать, засунув в одну из своих безразмерных кроссовок, чуть не уронив, и всё это кажется таким нормальным, как будто они просто гуляют или идут в очередное кафе на свидание, на которых раньше бывали часто. Арсений пытается не загоняться, что это почти прекратилось, и только смеётся, глядя как Шастун в лицах пересказывает свои приключения в аудитории.       Поликлиника выглядит так же, как и пару дней назад, и пугает уже меньше: коридоры всё ещё почти пусты, на дверях безликие фамилии с инициалами и специализацией врачей, и нужный кабинет они находят слишком быстро; Арсений не успевает надышаться спокойствием. На стульях в коридоре нет никого, и он стучит в дверь, надеясь, что его исповедь кто-то сидящий там всё-таки отсрочит, но слышит короткое «Войдите» и нервно выдыхает.       — Здравствуйте, я Арсений Попов, по направлению.       Его оглядывают строгим взглядом из-под очков с головы до ног, и это уже не та уставшая женщина, которая принимала его на участке: врач выглядит деятельно, активно, уверенно, как будто действительно любит свою работу и хочет выполнять её хорошо. Арс даже ёжится, надеясь, что этого никто не заметит, и женщина кивает на стул.       — Снимайте обувь, становитесь на весы, затем измерим рост, — она листает карточку, что-то для себя отмечая, вчитывается в короткую заметку терапевта чуть внимательнее, чем во все записи до этого, встаёт. — Давайте, Арсений, у меня после Вас ещё пациент.       Арс зажмуривается, наступая на панель весов: он взвешивался буквально час назад, когда проснулся, но сейчас в нём стакан воды, а на нём — ворох одежды, и цифры будут, конечно же, больше; видеть он их не готов, поэтому даже радуется, что врач ничего не говорит, только записывает. С ростом проще: он с девятого класса не менялся.       — Отлично, расскажите, как питаетесь, что едите, как часто, — врач снова кивает, на этот раз указывая на стул. — Присаживайтесь.       Арс лихорадочно старается придумать хоть что-то правдоподобное и не казаться слишком нервным, но получается плохо: за его режимом питания никто никогда особенно не следил, сказать Шастуну, что он ел, когда он этого не делал, — враньё хоть и систематическое, но не требующее особой логики, а другим людям всегда было плевать. Врач же явно уже сделала какие-то свои выводы и теперь хочет что-то от него услышать, чтобы их подтвердить или опровергнуть.       — Я, ну, знаете, — он старается не теребить в пальцах полы толстовки, но постоянно дёргает, подтягивает рукава, — ем два-три раза в день, да, йогурты, супы, салаты там. В общаге готовить неудобно, знаете? Иногда фастфуд ем…       — Ага, понятно, — женщина вздыхает, словно подтверждая свои догадки, — студенческая жизнь, до этого родители о себе заботиться не научили, а тут ещё и нервы, да? — она дожидается от Арсения кивка и продолжает: — В общем, всё понятно: у вас явно нарушен обмен веществ, из-за стрессов теряете вес, ещё и питание бессистемное. Вам нужно соблюдать диету, питание пятиразовое, небольшими порциями, примерное меню можно будет посмотреть в интернете, напишу Вам в направлении. И ещё нужно сдать анализы: кровь на гормоны в первую очередь, но это несрочно, можно сделать в течение пары недель, у Вас же сессия сейчас? Лучше не торопиться с этим.       Арс только бездумно кивает, едва запоминая то, что ему говорят: ему нужно будет есть пять раз в день? Серьёзно? В голове крутится мысль, что он неизбежно наберёт вес, из-за чего Антон его обязательно бросит, к горлу подкатывает ком, и слёзы приходится лихорадочно смаргивать, чтобы врач их не заметила, пока пишет направления и рекомендации. Арсений забирает листочки, благодаря за приём, улыбается через силу и выходит на ватных ногах.       — Арс, всё в порядке? — Шастун снова волнуется, и Арсу перед ним стыдно так сильно, как никогда раньше не было, он только пытается не расплакаться опять, потому что этого точно выдержать не получится. — Что тебе сказали?       — Сказали, что это нервное истощение из-за нестабильного питания и стрессов, — Арсений говорит тихо, пытается дышать глубже, тянет Антона за собой за рукав, стараясь поскорее выйти из поликлиники. — Прописали правильное питание пять раз в день и анализы сдать, вот.       Бумажки с рекомендациями он отдаёт уже на улице, сам не зная почему, дышит, отворачивается от Антона и как можно незаметнее шмыгает носом.       — Ну слушай, не всё так сложно. Хочешь, будем готовить вместе? — Антон улыбается снова, тянется отдать листочки и, кажется, обнять, но Арсений делает шаг назад.       — Нет, наверное, я сам, — он не понимает, почему отказывается, но согласиться не может тоже. — Всё в порядке, Антон, правда, пойдём пройдёмся.       Вся их прогулка оказывается молчаливым походом до общежития, и Антон почему-то прощается на первом этаже, приобнимая за плечи и тихо говоря «Всё получится».       Арс старается: его крутит во все стороны, его раздражает пятиразовый режим питания, его бесит готовить раз в несколько дней что-то на завтрак, обед и ужин, а ещё больше бесит, что Антон вертится рядом. Нет, он знает, что Шастун таким образом, на самом деле, помогает, иначе Арсений никогда не стал бы вообще ничем подобным заниматься и перехватывал бы какие-нибудь питьевые йогурты и яблоки в каждый приём пищи. Антон не контролирует то, что он ест, не заставляет готовить, не намекает, что вообще-то Арсению прописана определённая диета, даже не пытается давить и не лезет кормить его самостоятельно.       Цены Антону нет.       Арс задумывается, на самом деле, зачем Шастуну это всё: он так и не намекает на отношения и хоть какую-то более явную степень близости, соглашается с ролью «друга с привилегиями» и не старается причинять добро, просто находится рядом, когда нужно, будучи готовым подхватить. Это всё выглядит почти болезненно, и Арсу иногда хочется в лоб спросить, зачем Антон его откровенно спасает, вот только — никто его на самом деле спасать не пытается.       У Шастуна есть своя жизнь, он не бежит к Арсу сломя голову по первой же просьбе, иногда улыбается с другого конца аудитории и остаётся там же, продолжая разговор с Эдом или Серёжей, заходит в комнату, чтобы притащить утянутую после лекции тетрадку, обнимая мимоходом и громко благодаря, мол, Арс, без тебя — как без рук и без зачётов автоматом. Но при этом — всегда остаётся на расстоянии вытянутой руки, всегда знает, что с ним происходит, всегда подхватывает в самый трудный момент.       Арс ещё не до конца смирился с тем, что именно Шастун оказался свидетелем его обморока.       Потому что Антону хочется нравиться. И Арсений знает, что он, наверное, и так уже чем-то Шастуна зацепил, не зря же тот смотрит на него во время их совместных посиделок, во время пар и даже во время секса так пугающе нежно и немного тоскливо, что хочется свернуться калачиком у него на груди, отрастить шерсть, уши и хвост и остаться так лежать навсегда, чтобы его почёсывали за ухом. Только вот Антон ничего не говорит, больше не зовёт даже на подобие свиданий и не пытается хоть как-то динамику их отношений изменить.       Кажется, он разочарован.       Арсений в себе, на самом деле, разочарован тоже: как он мог допустить, что его состояние стало известно не только ему самому? Почти год всего этого не замечали родители, с которыми он жил в одной квартире, друзья, ребята из театра, а тут — на тебе, какой-то Антон Шастун, даже не сосед по комнате, да они и живут на разных этажах! Неудивительно, что Антон поменял своё о нём мнение: за маской вечно улыбающегося, уверенного в себе, интересного, умного и талантливого Арсения оказался всего лишь мальчишка, неспособный себя контролировать. Отвратительно.       Но сложнее всего Арсу принимать своё изменяющееся тело: за пару недель сбалансированного по словам врача питания он, по ощущениям и цифрам на весах, набрал пять килограммов, и кажутся они мёртвым грузом, который мешает нормально функционировать; тело снова становится каким-то неповоротливым, огромным, неудобным, раздеваться неловко даже наедине с собой, и Арсений старается переодеваться, когда в комнате нет Серёжи, не глядя в зеркало и как можно быстрее, чтобы не чувствовать себя ещё хуже. Одеваться красиво не хочется тоже, и Арс даже в универ теперь ходит в спортивках, потому что треники и худи скрывают, как ему кажется, разошедшуюся в стороны талию и бёдра.       Ему никто ничего не говорит, Матвиенко только качает головой, когда Арс просит его выйти из комнаты, Антон радуется, когда они вместе сидят в универской столовой и Попов медленно, уговаривая себя, запихивает в рот куски своего обеда, под столом сжимает пальцами его бедро в поддерживающем жесте и разглагольствует о том, как классно было бы пойти смотреть премьеру нового фильма Марвел.       Но на свидания по-прежнему не зовёт, да и наедине старается с Арсом не оставаться.       Арсению не хватает: он так привык, что Антон всегда рядом, поддерживает его, называет самым красивым, умным и замечательным, что сейчас, оказавшись практически наедине с собой, он начинает, по ощущениям, сходить с ума; ему кажется, что симпатия Шастуна была ограничена только Арсовой внешностью, и сейчас, когда он изменился не в лучшую по его мнению сторону, Антон в нём больше не заинтересован.       Хуже всего ощущается тот факт, что Арсений и высказать ничего не может: они не в отношениях, не обозначали словами свой статус, и, скорее всего, Шастун всё это воспринимает как секс по дружбе, в котором нет обязательств и никто никому ничего не должен.       Арс чувствует болезненную почти потребность в том, чтобы Антон был рядом, и — срывается.       Весы, которые по рекомендациям из интернета Арсений убрал в шкаф и доставал, сам с собой борясь, не чаще, чем раз в три дня, теперь снова вытаскиваются с полки дважды в день: утром и вечером, когда Матвиенко уходит умываться или принимать душ, чтобы не закатывал глаза и не пытался увещевать, Арс снова начинает считать калории, записывая всё съеденное в заметки — потому что устанавливать калькулятор на телефон ему неловко, вдруг кто-то заметит. Ему хочется снова чувствовать себя красивым, чтобы Антон так же восхищённо смотрел, трогал, как в их не такие уж и частые, как теперь кажется, встречи наедине и без одежды, чтобы облизывал каждый сантиметр его тела взглядом, чтобы кожа под его пальцами отзывалась мелкими покалываниями, а сам Арсений чувствовал себя в его руках почти крошечным. Ладони у Антона крупные, с длинными пальцами, и когда он укладывал их Арсу на талию, казалось, что он мог соединить пальцы обеих рук, и Арсению так нравилось это ощущение, что он хочет почувствовать его снова.       На тренировки в комнате сил не хватает, да и Серёжа постоянно тусуется дома, не давая развернуться, вызывая в Арсении такое сильное смущение и неловкость за себя, что в итоге Попов выбирает пешие прогулки: он каждый вечер одевается потеплее, втыкает в уши наушники и идёт гулять на пару часов, внимательно следя, чтобы шагомер в телефоне показывал больше десяти тысяч шагов. Он знает, что эта цифра взята с потолка и не имеет никакого научного обоснования, более того, читал, что такими большими расстояниями разом ходить может быть опасно для сосудов и суставов, но поделать с собой ничего не может: где-то в подкорке сидит необходимость быть совершенным, а для этого нужны хоть какие-то ориентиры.       Иначе его никто никогда не полюбит.       Вес снова стремится вниз: Арсу хватает недели, чтобы пять набранных за прошедшее после приёма время килограммов на весах больше не отсвечивали, и он радуется успеху, позволяя себе выпить вместо чистой воды кружку сладкого чая, а потом проходит на две тысячи шагов больше, чем планировал, потому что корит себя за послабление. На следующее утро отмечает в заметке минус триста граммов и идёт завтракать.       Серёжа почему-то в общаге не ночевал, написав, что вернётся утром в понедельник, и Арс за друга рад: вроде как всё у него налаживается в личной жизни, наконец-то перестанет знакомиться со всеми девушками подряд, пытаясь встретить «одну-единственную». Объяснять, что таких единственных на его пути ещё будет много, потому что, ну, в двадцать лет слабо верится в любовь до гроба, ему бесполезно, и Арс давно уже не пытается. Но радуется всё равно: Серёжа без любви чахнет, а смотреть на него потухшего даже немного больно.       В какой-то момент Арс ловит себя на том, что ест уже третье, незапланированное на сегодня яблоко, запивая йогуртом, панически начинает высчитывать в голове количество «лишних» калорий и углеводов, записывает в телефон, выплёвывая недожёванные куски в мусорку. Настроение падает: сил и настроения на прогулку и тренировку прямо сейчас у него нет, нужно вообще сесть за учёбу, да и Антон вроде как обещал зайти за тетрадью с лекциями, и нужно срочно что-то придумать. Арсений прокручивает в голове возможные варианты, уже ощущая, как сильно он опухает от лишней еды и каким уродливым становится, и вспоминает про давно испытанный способ избавиться от завтрака.       Туалет в блоке, к счастью, пустует, и Арс опускается на колени слишком резко, боясь не устоять на прямых ногах, опирается руками в ободок, высовывает язык, прокашливается; его не тошнит даже близко, но избавиться от съеденного нужно прямо сейчас, пока всё это не начало всасываться в кишечник, и Арсений, переступая через собственную брезгливость, отрывает одну руку и засовывает в рот сразу три пальца, складывая их почти лодочкой, давит на корень языка. Горло перехватывает спазмом, на глаза наворачиваются слёзы, кажется, он слышит, как в блоке кто-то хлопает дверью, но отвлечься и обратить на это внимание он себе позволить не может, только дальше проталкивая в рот руку. Желудок и пищевод сводит тоже, и он плюётся слюной, вытаскивая пальцы, кашляет снова, опять давится ощущением, скручиваясь на кафельном полу. Изо рта льётся белая масса вперемешку с кусками яблок, Арс снова опирается на унитаз, чтобы чувствовать себя чуть более устойчиво, вытирает губы, нажимает на слив.       Нужно умыться, потому что скоро придёт Антон.       Он смотрит на себя в зеркало, отмечая покрасневшие глаза и потрескавшиеся губы, чистит зубы, холодной водой плещет на всё лицо, чтобы немного прийти в себя. Хочется поскрести зубной щёткой и горло, чтобы избавиться от неприятного привкуса рвоты, но Арс только полощет рот водой и вытирается полотенцем, улыбается отражению. Всё в порядке.       Дверь комнаты оказывается открытой, и Арсений медленно холодеет, потому что точно помнит, что закрывал её перед тем, как уйти на кухню, а Серёжа вряд ли резко решил вернуться, не предупредив. Там может быть только один человек, и Попову страшно думать, что он может разочаровать этого самого человека ещё больше, но выбора нет: он прикрывает глаза, выдыхает и делает шаг за порог.       Его встречает обеспокоенный взгляд.       — Арс, всё в порядке? Я пришёл, услышал, что кому-то плохо, а это, оказывается, ты? — Антон смотрит потерянно, волнуется, почти путается в словах, и Арсения прорывает.       Он оседает на том месте, на котором стоял, практически падая на пол, подтягивает колени к груди, ревёт в голос, покачиваясь вперёд и назад: у него не получилось, он всё сделал неправильно, у него больше нет шансов сделать так, чтобы Антон его полюбил, ведь теперь Шастун, который пытался ему помочь, обязательно отвернётся, Арсений же не сдержал обещания, не смог справиться с собой, всё сделал неправильно и натворил глупостей. Хочется пойти и вывернуть себя наизнанку, но он уже это сделал, только что, и желудок воет в подтверждение, пока Арс захлёбывается слезами и пытается дышать ртом, потому что нос закладывает. Он даже не сразу ощущает чужие руки, которые перехватывают его запястья и тянут вверх.       — Иди сюда, Арс, садись, — Антон ведёт его к кровати, усаживается, двигаясь к стене, помогает забраться тоже, подкладывает под спину подушку, чтобы сиделось удобнее, обнимает за плечи.       До Арсения его слова долетают как сквозь толщу воды, и он чувствует, что слёз почти не осталось, но продолжает всхлипывать, трясётся мелко и старается сесть подальше, пока Шастун притягивает его к себе за плечи и гладит подушечками пальцев через футболку.       — Расскажешь, что случилось? — Антон говорит тихо, продолжает обнимать, и Арс в его руках обмякает, прижимается ближе, мокрый нос утирает о чужое плечо. Ему всё ещё неловко, некомфортно, больно, и разочаровывать Шастуна в себе ещё сильнее не хочется, но и прятаться от самого себя не хватает ресурса.       — Я хотел, чтобы ты меня любил, — он говорит вполголоса, замирает после каждой фразы, чтобы перевести дыхание. — Чтобы ты смотрел на меня так же восхищённо, как тогда, помнишь, когда мы в первый раз, ну, переспали. Чтобы улыбался каждый раз, когда меня видишь. Чтобы ходить с тобой на свидания.       Арсений замолкает, прячется снова: почему он вообще об этом заговорил? Зачем? Кому это всё нужно, кроме него?       — Ну? — судя по тону, Шастуну тоже волнительно, но он не пытается торопить, только спрашивает, мол, ты готов говорить дальше?       Оказывается, нужно?       — Но ты перестал, — Арсений выдыхает тяжело, отстраняется снова, и на этот раз его не удерживают; становится больнее. — Ты перестал приходить, мы перестали видеться, и я понимаю, что тебе нравился я худой и красивый, а сейчас я жалкий, ещё и толстый, и меня совсем не за что любить.       Антон тяжело вздыхает, встаёт с кровати, начинает мерять комнату шагами, но это же общага, и с его длинными ногами выглядит это как два раза в одну сторону и ещё два — в обратную.       Он молчит, и Арсений продолжает, чувствуя подкатывающие к горлу слёзы:       — И я знаю, что есть много людей лучше, красивее, интереснее, чем я, но зачем тогда ты раньше всё это делал? Зачем помогал мне? Заботился? Чтобы сделать мне больно, да?       Шастун вздрагивает, останавливается посередине своего маршрута, почти занеся ногу для очередного шага, и разворачивается к кровати, присаживается на колени.       — Арс, вот последнее, чего бы мне хотелось, — это чтобы тебе было больно, — Антон качает головой, ловит взгляд Арсения, смотрит снизу вверх, и Арсу очень хочется ему верить, но он так опустошён слезами и собственным ощущением никчёмности, что его хватает только на то, чтобы не оттолкнуть Шастуна прямо сейчас. — И я виноват перед тобой, очень, потому что отстранился и не помог, но я, к сожалению, не умею читать мысли, а ты никогда о помощи не просил.       — Я, — Арс теряется и прокручивает в голове последние недели, понимая, что действительно практически перестал с кем бы то ни было разговаривать, отмахивался привычным «У меня всё хорошо», старался всем показать, что справляется сам, — мне казалось, что я тебя обременяю. А потом ты перестал даже на меня смотреть.       — Арсений, — Шастун качает головой, кряхтит, пересаживаясь с корточек на колени, кладёт ладони Попову на бёдра, — что мне тебе сейчас сказать, чтобы ты не начал со мной спорить?       Арс пожимает плечами: он и правда не знает, сейчас ему хочется одновременно сбежать куда-то далеко и жалеть себя — и прижаться к Антону, чтобы выплакаться ему в футболку, а потом быть зацелованным и названным самым красивым человеком в мире.       Только ни то, ни другое ему не поможет: он это уже проходил.       — Мне нужна помощь, — Арсений опускает голову, ковыряет одеяло ногтем, кривится от мысли, что это всё нужно озвучивать и никто, кроме него самого, не сможет принять это решение. — Я не справляюсь, Антон, я снова перестал есть, а сегодня… Ну ты слышал.       Шастун снова тяжело вздыхает, пересаживается на кровать, тянет Арса на себя.       — Как я могу тебе помочь? — Попов снова пожимает плечами, пока Антон гладит его по спине и явно волнуется сильнее, чем показывает. — Или кто сможет?       — Я не знаю, мне всегда казалось, что мне хватит просто чьей-то любви, но её же надо заслужить сначала, понимаешь? Никто не будет любить меня просто так, вот такого, жалкого, плачущего, слабого…       — Было бы интересно посмотреть на человека, который убедил тебя в том, что любовь нужно заслуживать, — Антон, судя по голосу, усмехается печально. — И что любовь от всего спасает тоже, это же бред.       — Но в книгах пишут…       — Арс, на заборе тоже пишут, — Антон, кажется, закипает, но останавливает себя и продолжает спокойнее. — Любовь не панацея и не лекарство, это чувство, и оно не всегда счастливое, не всегда здоровое, люди вообще иногда путают любовь с чем угодно, ты же в курсе? — он дожидается от Арсения кивка. — Любовь не спасает от проблем. Помогает и поддерживает — да, но только если человек готов её принимать. И если он понимает, что любят его просто так, потому что он есть.       — Да не бывает «просто так», Антон, — Арс говорит тихо, надеясь, что Шастун его не услышит. — Даже родители всегда от тебя чего-то ждут, понимаешь? И друзья. И влюбляются же всегда за что-то!       — Вот, видишь, ты же даже не веришь, что тебя можно полюбить просто потому что это ты, — в голосе у Антона так много горечи, что у Арсения всё внутри сжимается в комок. — Если бы я сейчас сказал, что ты мне понравился сразу, а потом я влюблялся в тебя с каждым днём только сильнее, ты бы мне поверил?       Арс мотает головой.       — Ты и не верил, ну, я же говорил тебе, что ты красивый, что мне нравится с тобой проводить время и я хотел бы чаще бывать с тобой наедине, но ты как будто не слышал. А я, знаешь, тоже не железный.       Арсу хочется сбежать ещё сильнее, чем пару минут назад, но он только цепляется за Антонову футболку сильнее, прижимается ближе, трётся носом.       — Прости меня.       Шастун смеётся, но больше печально, чем радостно, и треплет его по волосам.       — Я не злюсь, правда. Но боюсь, что у нас вряд ли что-то получится, если мы оба не попытаемся это исправить, — он осторожно чмокает Арсения в макушку, гладит по плечу. — Я не хочу настаивать, да и тут нельзя так, наверное, но ты же понимаешь, что тебе не помогает диета? В смысле, что тебе нужна не помощь врача, а, скорее, психолога? И анализы надо сдать, ты забыл про них, да?       — Мне страшно, — Арс признаётся в этом больше себе, чем Антону, и его немного отпускает: он никогда не говорил на эту тему вообще ни с кем, но с Шастуном, почему-то, не так пугающе это всё обсуждать. — Вдруг я правда поправлюсь, перестану быть привлекательным и останусь один.       — Я бы с радостью развеял твои страхи, если бы ты мне позволил, — Антон поднимает его лицо за подбородок, смотрит пронзительно-нежно и немного печально. — Но я не могу залезть в твою голову и навести там порядок, Арс, ты должен сделать это сам.       — Я попробую, — Арсений едва заметно улыбается и тянется коротко Антона поцеловать, и ему отвечают, совсем мимолётно прикасаясь губами. — Ты мне тоже нравишься. Сильно.       — Ну, с этим можно работать, — Шастун улыбается, гладит Арса по плечам и укладывается вместе с ним на кровать. — И говори, если я могу тебе чем-то помочь, ладно? Я рядом, Арс. Если я не смогу — обязательно скажу.       Арсений кивает и прикрывает глаза.       Потому что с закрытыми глазами шагать в неизвестность не так страшно.