Дерево из пепла

      — Раст. Надо поговорить.       Раст взглядывает на Марти и пожимает плечом. На вид — воплощение невозмутимости.       — Говори.       — Не здесь.       Снова взгляд — на этот раз вопросительный. Блядь, он правда не понимает, что ли?!       Нифига. Всё он прекрасно понимает — как всегда. Просто строит из себя… строит из себя…       Очень хочется сказать, что Раст строит из себя не умеющую считывать намёки девственницу, но Марти усилием воли заставляет себя успокоиться. Нет, сегодня он не разозлится… на ровном месте. Сегодня они поговорят спокойно.       Раст ведь правда… не просто уходит от разговора. С ним что-то не то.       Какие-то… тараканы, мать их так. Прошлые травмы. Или о чём там ещё толкуют психологи.       Марти такое не по душе. Когда речь заходит о сексуальных партнёрах — да и о друзьях, если уж на то пошло, и о напарниках, чёрт подери, — ему нравится, чтобы всё было просто. Если вы оба — взрослые люди, и у вас возникло друг к другу влечение, почему бы не дать ему выход и не доставить друг другу удовольствие? Обоим ведь будет хорошо.       Тем более что у них с Растом в этом плане должно бы — на первый взгляд — всё сложиться просто идеально. Жена ревнует Марти к женщинам (что ж, ладно, он далеко не святой), но, как выяснилось, не ревнует к мужчинам. Как-то раз, когда они, уложив дочерей, решили распить вместе бутылочку вина (в попытке наладить взаимопонимание в семье — вопреки обыкновению, вполне успешной), Мэгги со смущённым смехом рассказала ему, как на какой-то школьной пижамной вечеринке в шутку и на спор поцеловалась с подружкой — и ей понравилось. Заговорила — дескать, возможно, правы те, кто утверждает, что все люди бисексуальны…       …и Марти — тоже, не иначе, под воздействием вина — признался ей в собственных эпизодических связях с мужчинами. Тут же, спохватившись, попытался соврать, что это было до их знакомства (враньё выходило крайне неубедительным — учитывая, что поженились они совсем молодыми), но Мэгги, перебив его, неожиданно серьёзно сказала:       — Знаешь, а к мужчинам я бы тебя не ревновала. Только случайные связи — это всё-таки опасно. Не хотелось бы, чтобы ты притащил мне… какую-нибудь гадость.       Марти, разумеется, заверил её, что никогда, ни за что и ничего ей не притащит. А сам подумал: а правда, если бы…       …если бы — найти кого-то постоянного?       Хорошо знакомого?       Мэгги не против — не против мужчин. И может, будь у него постоянный любовник, его бы и к другим женщинам… ну, вряд ли совсем перестало тянуть, но, во всяком случае, тянуло реже.       Если бы тот, другой, тоже был женат, можно было бы вообще дружить семьями. Идеально. На первый взгляд — дружба и только дружба; а о том, что происходит за закрытыми дверьми и с молчаливого согласия жён, никто не должен знать.       И от знакомого действительно никакую мерзость не подцепишь.       Вообще, на самом деле связи с мужчинами у Марти бывали совсем редко. Просто иногда, когда он, не желая идти домой, забредал в бар…       …его цепляла не женщина.       Обычно всё ограничивалось несколькими поцелуями и взаимной дрочкой где-нибудь за углом или в машине. И не то чтобы Марти считал себя таким уж бисексуалом, но…       …но, в общем-то, почему бы и нет. Если все стороны остаются довольны.       И вот…       …и вот — чёртов Растин Коул.       Марти ведь почувствовал. Почувствовал, что у них с новым напарником что-то может получиться. Он не идиот; он умеет считывать эти… флюиды.       И это правда было бы идеально. Вот только…       …Вот только у Раста оказались какие-то тараканы. Или внутренняя гомофобия (хотя нет — это на него непохоже), или неудачный опыт в прошлом, или… да чёрт знает, что.       Марти такого никогда не любил. Он не сексолог, чёрт возьми, и не психоаналитик — чтобы разбираться с тараканами в чужой башке.       И казалось бы, ничто не мешало ему от Раста отступиться. Остаться друзьями и напарниками — тот, вроде, был и не против… несмотря на флюиды.       Но… но.       Чёртов Растин Коул, чем ты меня так зацепил?! Я же терпеть не могу возиться с чужими закидонами, так почему готов — с твоими?! Почему обхаживаю тебя… чёрт возьми — едва ли не дольше, чем обхаживал в своё время будущую жену?!       — …Ладно, — Раст тем временем кивает, и они идут в пустующую служебную раздевалку. Закрывают за собой дверь — кажется, под чей-то прожигающий спины любопытный взгляд.       Чёрт. Как бы по отделу уже не поползли слухи.       Ну и ладно. В свободной стране живём — даже если далеко не в самом либеральном штате. И вообще — подите ещё докажите, что между нами что-то есть.       — Раст…       Раст смотрит. Выжидает. Терпеливо ждёт, чёрт бы его побрал, пока Марти подберёт слова.       — Раст… что тебе от меня надо?       — Мне? От тебя?       Блядь.       Марти шумно выдыхает.       — Ты понял… чёрт, понял, о чём я! — он заставляет себя понизить голос, и хотя Раста хочется схватить за плечи и встряхнуть, вместо этого максимально осторожно кладёт руку ему на локоть — будто боится спугнуть. — Ты же… я же не идиот… мы оба не идиоты, так? Ты мне… чёрт, ладно — ты мне нравишься. Не как человек… не только как человек… ты понял.       Раст едва заметно кивает. Понял он; и на том спасибо.       — Я тебе… я тебе тоже… да? Нет?..       Ладно, Растин Коул, давай, скажи, что нет. Скажи мне это в лицо, и я отстану. Я же не сталкер какой-нибудь, чтобы тебя домогаться.       — Да, — тихо, не отводя взгляда, отвечает Раст, и в груди у Марти с каких-то чертей внезапно теплеет, а потом становится гулко и пусто.       Да чтоб тебя…       — Так что? — голос снова помимо воли повышается; снова приходится не без труда взять себя в руки. — Ты хочешь… но не решаешься… что мне сделать, блядь? Я пытался — пытался сделать так, чтобы мы получше узнали друг друга… пригласил к себе на ужин, познакомил с семьёй… тебе мало — или вообще не нужно, чёрт… Так что? Может, сводить тебя на свидание? На несколько свиданий? Ты не пьёшь — чёрт, ладно, я понял, что не просто не пьёшь, а в завязке, — тебя что, мороженым угостить? Попкорном и сахарной ватой? В кино пригласить? На первом сеансе подержимся за руки, на втором авось и поцелуемся?       Чёрт, как же это всё нелепо. Марти сам смеётся тому, что говорит, — коротко и нервно, — и Раст, надо же, издаёт тихий смешок в ответ.       Что ж, когда вы вместе над чем-то смеётесь, это уже хорошо.       — Так что? — уже тише повторяет Марти, не отрывая взгляда от лица Раста — и не убирая руки с его локтя. — Знаешь… если надо… я, кажется, и это сделаю. Кино… попкорн и кока-кола… что захочешь, блядь. Если… если захочешь.       Он сглатывает — и наконец умолкает, ожидая ответа.       Ожидая — и чуточку боясь.       Но Раст же ответил: «Да»…       …Конечно, он всё понимает. Марти с самого начала бросал на него эти взгляды: сердитые, пронизывающие, любопытные. И все одновременно. И много какие ещё. По одной эмоции там с роду не ходило. Раст старательно их игнорировал. Он знал, что ни черта не вписывается в местные, да и любые другие порядки, в представления Марти о том, каким должен быть напарник, — по сути вообще никуда. Но ему нужна эта работа. И чего уж — теперь и этому делу нужен он. Поэтому Раст старался привычно добросовестно делать, что должен, и обходить острые углы. Не касаться их, пока они не коснутся его.       Обычно это удавалось. Обычно люди с радостью отступали сами, предпочитая не связываться, не вдумываться и не подходить чересчур близко. Но Марти был слишком настырным. Настолько, что от него не получалось закрыться целиком. Злосчастный ужин, на который напарник его затащил спустя три месяца уговоров и повторив последнее приглашение буквально над свежим трупом Доры Лэнг, оказался не столь ужасным, как думал Раст. Но он не знает, каким окажется всё остальное — всё, что предлагает сейчас Марти… и к чему тянет его самого.       Эта тяга поселилась в нём не с самого начала, но… как-то незаметно проросла. Посреди бессонницы, таблеток всех форм и цветов, дыма бесчисленных сигарет, разъездов вдоль нескончаемых полей и болот, перекусов в придорожных забегаловках и стаканчиков с дрянным кофе. И споров, споров, споров.       Марти был шумным и невыносимым, он бесцеремонно вторгался во все мысли и тщательно заштопанную Растом жизнь. И однажды Коулу надоедает в очередной раз подправлять растрёпанные нитки и железные скобы. Надоедает прямо здесь, в служебной раздевалке, когда Марти так настойчив и так искренне хочет… найти верный подход.       Раст не знает, как сказать, что верного просто нет. Что их будущим свиданием Марти будет отчасти обязан его изматывающей бессоннице. Что она превращает жизнь не в череду дней, а в один бесконечно длящийся день, который лишь временно ставят на паузу. Что порой он просыпается среди грязных бинтов, белого неба и сизых стволов деревьев с содранной корой, похожих на тени с вековыми кольцами, среди запаха бензина и засохшей крови. И то, что лежит при этом в своей постели, ничего не меняет.       Что проросшая в сердце тяга корнями своими может поднять на поверхность такое дерьмо, в котором Марти не захочется барахтаться, а ему самому некуда будет сбежать.       Но напарник держит его за локоть, и Коулу хочется наконец попробовать.       — Не надо попкорна… Ничего не надо. Приходи… Приходи сегодня вечером ко мне.       Марти не знает, как трудно сказать эти слова. И какое облегчение Растин Коул испытывает, когда наконец их произносит.       Марти только выдыхает в ответ. Шумно, резко… неверяще и облегчённо.       И, чёрт подери, радостно.       Радость раздувается внутри, будто воздушный шарик. Готова взмыть в небо.       Что за…       Чёрт. Он и правда чувствует себя сейчас старшеклассником, наконец уговорившим девчонку, на которую уже давно запал (чёрт… запал?..), сходить в кино. Радуется, не смеет поверить в то, что ему всё-таки улыбнулась удача…       …боится облажаться.       Нет, у него, конечно, больше опыта с мужчинами, чем у большинства старшеклассников — с девчонками…       Но всё равно — чертовски мало. Тем более, когда хочется чего-то не на один раз, когда человек тебе не чужой…       …и, чёрт бы его побрал, с какими-то одному ему понятными тараканами. Рассказал бы, обсудили, может, разобрались бы вместе… так нет же.       Возможно, был неудачный опыт? Или — ладно, сам точно без внутренней гомофобии, но с осуждением со стороны других мог ведь столкнуться? Мог, и ещё как.       С виду, конечно, кажется, что на мнение других Растину Коулу глубоко плевать. Но мало ли как там оно у него было… и в каком возрасте… а, чёрт.       Марти ведь правда не психолог. Ну, или кто там требуется в таких случаях.       Неотрывно глядя в глаза Раста, он чувствует, что почти готов покраснеть — и, наверное, покраснел бы, будь самую чуточку моложе.       — Я приду, — голос звучит тихо, последние остатки самоуверенности окончательно из него исчезли. — Приду. Да. Правда. Скажу жене… а, неважно. Она понимает… ну… неважно, в общем.       Чёрт. Он и правда чувствует себя сейчас грёбаным подростком.       — Я приду, — совсем тихо повторяет Марти, всё ещё не убирая руки с локтя Раста.       Раст кивает. Ощущает, как пальцы Марти на его локте хотели бы сжаться сильнее, просто от услышанного наконец согласия, но словно робеют и боятся спугнуть, только вздрагивают едва заметно, тёплые, шероховатые. Коул им благодарен. Кажется, смущённым своего напарника он ещё не видел. И с такими искренними искорками радости в глазах тоже.       Солнечные лучи косо падают на пол, дробясь на прямоугольники оконной рамой, и один из этих вытянутых световых осколков касается ботинок сразу их обоих. Раст мягко высвобождает руку, смотрит, как кисть Марти повисает, странно одинокая. Он молчит, а потом вскользь проводит по запястью напарника согнутыми костяшками пальцев. Невесомый жест, как скреплённое обещание.       Марти вздыхает, по-прежнему не находя слов. Раст отвечает ещё одним легким кивком головы и выходит из раздевалки.                     Когда договариваешься с женщиной и приходишь к ней, чтобы провести вместе ночь, она обычно встречает тебя в каком-нибудь сексуальном платье — коротком и обтягивающем. Приняла душ, надушилась, накрасилась… Ты даришь ей цветы, приносишь к столу бутылку вина и, возможно, какую-то закуску. Она с порога виснет у тебя на шее, словно заждалась, — даже если ты не опоздал или вообще пришёл раньше, — начинает целовать…       Во всяком случае, Марти обычно попадались именно такие женщины. Всё просто и понятно; всё идёт по привычной, проторённой дорожке.       Чёрт, ему и мужчины попадались такие, с которыми всё было просто и понятно. Пусть и гораздо реже, чем женщины.       С Растом… с Растом с самого начала всё было сложно. Непонятно. Не так, как со всеми.       Но хочется — всего — именно с Растом.       — Я пришёл.       Голос едва не вздрагивает. Раст молча кивает в ответ и пропускает его в дом.       По нему вообще не скажешь, что он готовился… к чему-то. Ну, душ, наверно, принял. Но точно не надевал выходную рубашку и не одеколонился.       Да и с чего бы? К чему готовиться — к грёбаному романтическому вечеру?       Трезв как стёклышко — не в пример тому случаю, когда пришёл к ним с Мэгги на семейный ужин, и Марти разозлился, почти решив, что Раст напился из-за того, что начинает между ними происходить. Чего бояться? Кого — его?       Сегодня у него в доме разве что накурено сильнее обычного. Волновался? Всё-таки волновался?       Волновались… оба?..       — Я взял тебе безалкогольный тоник, — говорит Марти, когда они проходят в комнату. — Вместо пива. Пиво — себе. Пойдёт?       — Да, — Раст снова кивает, взглядывает на него — но почти тут же отводит глаза. — Да, вполне.       Броситься целоваться с порога точно было бы глупо. Между ними всё равно неловкость… хоть вроде бы и всё решено.       Чёрт — куда большая неловкость, чем была тогда, когда не было решено ничего…       Марти снимает пиджак. Аккуратно развешивает на спинке стула — ближайшей поверхности, что подвернулась под руку.       И — переминается с ноги на ногу, почти не зная, что делать дальше.       Раст и вправду трезв — и пол-глотка не сделал, решив, что это не поможет. Если его всё-таки начнёт крыть, от выпивки может стать только хуже и уж точно она ничего не заглушит. Не сегодня. А ещё ему хочется быть с Марти… таким, как есть. Как бы всё в итоге ни вышло между ними.       Чувство уязвимости не прикрыть горсткой пепла от излишне выкуренных сигарет, которые он никогда не считал, — но это всё же лучше, чем ничего. По крайней мере одна знакомая вещь среди вороха тех, к которым нужно привыкнуть заново. И не потонуть в своём прошлом.       — Ты садись, — Раст коротко кивает в сторону матраса. Возится с бутылками, те постукивают о столешницу, поочерёдно раздаются тихие хлопки открываемых крышек. Коул делает глоток первым, не отходя от стола. И не чувствует вкуса. Ничего, кроме оглушающего ощущения близости. Будто внутри него прорастает дерево, и непонятно, что выпустит — шипы или листья.       Пара шагов — и он протягивает Марти его пиво. И садится рядом. Смотрит на поблёскивающую в слабом свете раковину. С крана срывается капля воды. Ветви упираются в солнечное сплетение. Они оба одеты, но Раст уже чувствует себя нагим.       Марти отпивает из своей бутылки, позволяет приятной горьковатой прохладе задержаться на языке, прежде чем пролиться в горло. Чуть сдвигается, чтобы сесть поудобнее, — и невольно задевает бедром бедро Раста.       Чёрт. Сквозь брюки — сквозь брюки их обоих, — а снова смутился, как чёртов школьник.       Ещё пара глотков пива. Проклятье, да у него даже с Мэгги — когда они только начинали встречаться — такого не было! С Мэгги… с Мэгги на самом деле тоже всё было просто. Как и с другими женщинами… поначалу.       Просто и весело.       Вот только им было по девятнадцать, и в один прекрасный день она пришла к нему с известием, что беременна. И — нет, он не просто взял на себя ответственность, им обоим правда казалось, что из них получится идеальная семья; и хоть сколько её родители драли перед ним нос, но всё же согласились, что лучше их дочери выйти замуж за отца её ребёнка…       Ладно. У них и так — пусть не совсем идеальная, но почти идеальная семья. Не хуже, чем у других, по крайней мере.       Первая беременность закончилась выкидышем (и тогда же он впервые изменил Мэгги с другой женщиной), но они уже были женаты, и она правда оказалась прекрасной женой, а он… ну, можно надеяться, что далеко не самым худшим мужем. Потом одна за другой родились на радость обоим две их дочери — и теперь всё хорошо.       И вообще — к чёрту Мэгги. К чёрту… сейчас.       Они с Растом сидят рядом. Плечом к плечу. Не спеша пьют.       Бедро по-прежнему касается бедра. Отодвинуться? Вдруг Расту… неприятно… некомфортно?.. Нет, они, конечно, собрались… собрались сегодня… но…       Но — а может, ему, наоборот, станет некомфортно, если Марти отодвинется.       Сам-то он… не отодвигается.       Кажется, что сквозь брючную ткань можно почувствовать кожей кожу — хоть это, разумеется, и бред.       И физическая близость ощущается как никогда остро.       Раст чувствует тепло бедра Марти рядом со своим, оно кажется почти горячим. Кажется, что всё его существо сосредоточилось на этой кромке соприкосновения. Ещё один бессмысленный глоток из бутылки. Он давно ни с кем не был так близко. Особенно если не считать вязкого, плотного кокаинового тумана, когда стараешься, чтобы тело выдало ожидаемую от него реакцию, а сам хочешь участвовать в этом поменьше. Но это считать приходится, заключить в скобки и надеяться, что они выдержат. В конце концов к нему применили достаточно психотерапии и таблеток. Только они ни черта не залатали. Да и не до всего докопались. Помогали курево и работа. Убери один из компонентов, и всё рассыплется к хуям. Выпивку из этого уравнения уже убрали.       Дерево упрямо проторяет себе дорогу, стучится в рёбра, путается в них. Раст не замечает, как тоник оказывается выпит до дна, последние горьковатые капли стекают в горло вместе со слюной. Ну вот и всё.       Он наконец поворачивается к Марти и смотрит ему в лицо в комнатной полумгле. Не может сказать, что постарается ничего не испортить. Что, возможно, дерево пропорет его насквозь, и Марти тоже придётся пораниться — и даже не узнать, обо что. Что он сам хочет этой близости не меньше, чем напарник. И боится не меньше, чем хочет. О таком уж точно не говорят на первом свидании. О таком вообще не говорят. Поэтому Раст только смотрит на напарника и надеется, что тот расслышит нечто большее, чем пять букв своего имени.       — Марти…       — Да?.. — полувопрос-полуутверждение, горло кажется пересохшим — хотя Марти тоже только что допил свою бутылку пива. За окном темнеет всё больше, они не включали свет, и черты Раста начинают размываться в сумраке. С одной стороны, Марти это не нравится — хочется смотреть в лицо, попытаться уловить чувства в его выражении, во взгляде…       С другой стороны — лицо Раста он и так помнит слишком хорошо. Отпечаталось на сетчатке, выгравировалось в сознании… поселилось где-то в груди. Помимо воли.       А то, что Раст чувствует, по его лицу и глазам всё равно чёрта с два поймёшь. Всегда так — и сейчас, пусть они и собираются стать максимально близки, вряд ли что-то изменилось.       — Раст…       Марти кладёт руку Расту на плечо. Поверх какой-то старой, даже мятой рубашки — должно быть, накинул первую попавшуюся. Дёрнется?.. Вывернется из-под руки?       Марти не удивился бы, поступи Раст именно так. Ему самому их физическая близость уже кажется такой, которую с трудом можно вынести — хоть в то же время и хочется ещё больше. А ведь всего-то — соприкосновение бёдер сквозь ткань брюк, рука на прикрытом рубашкой плече… Чёрт. И правда как двое подростков, впервые решившиеся подержаться за руки в тёмном кинотеатре.       — Знаешь… я, может, и веду себя иногда как ёбарь-террорист…       Раст усмехается — Марти больше слышит его тихий смешок, чем видит скупую усмешку на губах. Шевелится под рукой, так и не убирая её со своего плеча; ищет в полумраке сигареты. Закуривает.       — Чёрт. Не знаю, что сказать, — Раст явно старается выдыхать в сторону, но облачко горьковатого дыма всё равно окутывает Марти — и отворачиваться совершенно не хочется. — Просто… для меня это не просто так… чёрт, банально, да?.. Знаешь, у меня на самом деле совсем мало опыта… с мужчинами. Так… знаю, что к чему… Ладно, опыт не так важен, верно? И… в общем… хочу, чтобы…       Чёрт. Раст, сказал бы ты что-нибудь, а?       Но Раст молчит. Острое твёрдое плечо под рукой Марти (даже сквозь рубашку чувствуется), светящийся в сгущающейся темноте огонёк сигареты.       Ну, хоть не отодвигается, и на том спасибо…       — …хочу, чтобы нам обоим было хорошо. Чтобы тебе… а, чёрт, — Марти шумно выдыхает, тянется к светящемуся огоньку — и пальцы касаются пальцев Раста. — Дай и мне затянуться, что ли…       — Держи… — тихо отзывается Раст, смотрит, как огонёк перемещается от него в пальцы Марти, как они касаются его собственных пальцев — не в первый раз, напарник и раньше таскал у него зажжённые сигареты, Коул никогда не возражал, но сейчас этот жест и спонтанное прикосновение ощущаются очень интимно. Почти как прелюдия. Марти затягивается — глубже, чем обычно и чем это делают некурящие в целом люди. Даже не закашливается. Значит, им обоим нужен этот дым… Внутри ветви туманятся, покрытые тонким слоем парящих белых узоров. Сердце толкается в грудную клетку, раз, другой. На пятом Марти возвращает ему сигарету.       Раст пропускает ещё несколько ударов — и мучительно тянется к губам, на которых дрожит крохотное облачко. Будто никогда у него этого не было. Будто если не потянуться сейчас, этого никогда и не будет. Губы касаются других, тёплых, шероховатых, пахнущих одинаковым дымом. Дерево дышит, Раст чувствует привкус его коры, терпкой и сухой. Ему нравится… Он не знает, кто из них вздрагивает — оба или кто-то один. По стволу змеятся крошечные молнии, белое электричество в белом тумане. Невидимая, внутренняя гроза.       Марти слышит короткий приглушённый стон и не сразу понимает, что он его собственный. Стон не страсти — стон человека, измучившегося от жажды и наконец-то припавшего к источнику влаги… Чёрт. Как же это, оказывается, было нужно. Ему. Им.       Ладони ложатся на щёки Раста, обхватывают его голову — как чашу с драгоценной водой. Что за чушь лезет в голову?.. Вот уж никогда он не увлекался поэзией…       Марти размыкает губы, но не сразу начинает целовать — на какое-то время просто замирает, прижавшись полуоткрытым ртом ко рту, позволив смешаться дыханию. Вкус табака. Вкус пива — на собственном языке. Раст же не против?.. К чёрту, раз не сказал, значит, не против. И не развяжет же он, если не пил спиртного сам, а только целовался с выпившим.       Губы наконец шевелятся, чуть прихватывают нижнюю губу Раста, язык проникает в рот. Рука Раста тут же хватает за плечо, сжимается чуть крепче, чем следовало бы, — чёрт, он что, снова слишком напорист?..       Но Марти не успевает отстраниться — Раст ослабляет хватку, перемещает ладонь ему на затылок и надавливает, заставляя углубить поцелуй. Тоже наконец шевелит губами, языки сплетаются, в груди становится тесно и горячо, тянет возбуждением в паху…       — Если я… Раст… чёрт… если слишком быстро…       Марти не знает, что хочет сказать. Что готов помедлить? Или наоборот — что уже не может медлить, потому что огонь разгорается всё сильнее, и слишком хочется — чёрт, слишком хочется, — и, конечно, если бы Раст вдруг перехотел, но он же вроде тоже хочет…       Мысли и слова путаются. Близости невыносимо много — и одновременно невыносимо мало.       Раст вместо ответа снова касается его губ своими. Сам задевает языком язык — на одну секунду, но и от этого голова идёт кругом, словно выпил не бутылку пива, а две или три чего покрепче. Марти кладёт ладони ему на спину, гладит сквозь рубашку, привлекая ближе, — и, чуть сместив голову, прижимается губами к линии челюсти. Прослеживает её до уха, оставляет лёгкий поцелуй на шее — чёрт, Раст, почему у тебя такой сумасшедший пульс?..       Может, у меня — сейчас — такой же. Может, мы просто оба… слишком сильно хотим.       Ведь хотим же?..       — Разденемся?.. — Марти берётся за верхнюю пуговицу на рубашке Раста и замирает, так и не вынув её из петельки — и всё ещё отслеживая губами бьющуюся вену на шее. — Да?..       Когда Марти добирается губами до его уха, утыкается в шею почти невесомым и таким обжигающим поцелуем, у Раста внутри что-то рвётся. В один миг наступает точка невозврата. Он уже не смог бы отказаться от этого, даже если потом разлетится на куски. Но Марти не похож на всё, что у него было в наркокартелях, Марти сейчас вообще ни на кого не похож, даже на привычного себя.       — Да… — хриплый голос на выдохе. У него тоже жажда — безмолвная, исступлённая, горчащая ягодами с болот. Когда кажется, что рехнёшься от одного только тепла чужого тела сквозь несколько слоёв ткани — твоих и его. Раст смотрит, как Марти начинает расстёгивать пуговицы на его рубашке, — и благодарен за ту, самую первую, нерасстёгнутую.       Пальцы путаются, торопятся и замедляются, сбивая сами себя. Раст не знает, как выразить то, что чувствует. Протягивает руку, касается краешка лба Марти, виска, гладит, ерошит волосы, рвано сбегает по затылку на шею, растирает загривок с лёгким нажимом, забравшись под воротник. Пытается дать хоть что-то взамен.       «Ты же знаешь, что я не откажусь, напарник… Что бы ты сейчас ни сделал, я не откажусь…»       От ладони Раста разбегаются тёплые, покалывающие мурашки; стекают ручейком за воротник, заставляют издать ещё один короткий, приглушённый полувыдох-полустон удовольствия. Марти наконец спускает с плеч напарника рубашку, проводит чуть подрагивающими пальцами по предплечьям, очерчивая контуры мышц — всё-таки не такой ты у меня тощий, каким иногда кажешься…       У меня. Почему вдруг подумалось — у меня?..       А, к чёрту. У кого же ещё?       Раст начинает раздевать его — так же неловко, снова и снова ловя губами губы, иногда касаясь ладонью обнажающихся участков кожи — чуть погладить, чуть сжать… Марти сейчас ведёт себя так же. Слишком много близости. Слишком мало.       Не ушедший до конца страх сделать что-то не так. Раст тоже чего-то боится, можно было бы обсудить заранее, но из него же, когда нужно, клещами слово не вытянешь…       К чёрту. Всё к чёрту. У них получится. Должно получиться. Они оба слишком этого хотят — единственный очевидный факт в зыбкой жаркой полутьме.       Чуть отстранившись друг от друга, Марти и Раст сами высвобождаются окончательно из рубашек. Стягивают майки. Замирают на долю секунды — и Марти, не выдержав, первым снова тянется вперёд, впервые по-настоящему обнимает. Наконец-то — кожа к коже…       Раст весь — из острых углов, выступающих костей и напряжённых мышц. И — сумасшедшего биения пульса; оно словно передаётся и Марти, и тот, почувствовав, как напарник едва ощутимо сжался в его руках, быстро наклоняется вперёд и снова прижимается губами за ухом. Успокоить эту бешеную пульсацию, вот так, хоть чуть-чуть… Можно даже коснуться языком. Вот так; кажется, Расту нравится.       Марти чувствует себя так, словно поймал какую-то диковинную птицу. Возможно, журавля — длинного, нескладного… Боится упустить. Боится примять перья. Боится не суметь приручить.       А ведь поначалу казалось, что всё будет просто. И он не любит, когда сложно, но с Растом — всё равно хочется до безумия, даже если сложно.       Ладони Раста скользят по спине, дыхание опаляет скулу. Кажется, всё и правда… всё и правда получается.       — Марти…       — Да?..       Чёрт. Раст, пожалуйста, только не говори, что ты передумал. Нет, я, конечно, это приму, я же не какой-нибудь… я же обещал…       — Давай… снимем… остальное.       Кажется, Расту нелегко произнести эти слова. Правда, что ли, был какой-то неудачный опыт в прошлом? Как там сейчас принято говорить — травмирующий?       К чёрту. Раз не хочет говорить — значит, не хочет.       — Да. Да, давай.       Они избавляются от оставшейся одежды, и — чёрт, остаются совсем без ничего. И только сейчас Марти приходит в голову: ведь даже не обсудили, кто сверху!..       Для него… для него всё было как-то очевидно. Изначально. Просто потому, что прежде ему попадались (нечасто, чёрт побери, ведь правда же совсем нечасто) те, кто готов был подставиться сам, но не те, кто хотел нагнуть его.       И он даже не задумывался… не задумывался о том, чтобы…       Чёрт. А ведь с Растом всё далеко не очевидно. Во всём — и в этом тоже.       Ладно. Если — вдруг — Раст хочет сверху… если это для него важно…       Чёрт. Как захочет, пусть так и будет. Марти не ожидал этого от самого себя, но понимает, что готов на всё.       Он уже открывает рот, собираясь спросить (чёрт, чёрт, какой же идиотский вопрос…), как вдруг Раст рвано выдыхает — кажется, воздух между ними вздрогнул от этого выдоха, — и, повернувшись к Марти спиной, молча ложится на матрас лицом вниз.       И — шорох простыни, смутные очертания в темноте — чуть шире раздвигает ноги.       Вот, кажется, и решили…       Марти оказывается таким ласковым… Боится причинить неведомую ему боль. Кто бы мог подумать, что напарник умеет быть не только напористым… Это заставляет что-то тонко щемить в самом центре сердца. От ладоней, поцелуев на коже остаются тёплые волны, Раст ощущает их и когда прикосновения исчезают. Дерево внутри шумит, огромное и дикое, шумит, как кровь в висках, льнёт ветвями к рукам Марти, стучится в рёбра, скребёт горло.       Он тоже касается — сбивчиво гладит плечи, очень тёплые, щекочущие пальцы короткими волосками. В темноте их не видно, но Раст может представить, как они мягко зазолотятся, если на них попадёт солнечный свет… Едва скользит ладонью по убегающим вниз бугоркам позвонков. Коротких, мажущих поцелуев хочется ещё, но Раст боится захлебнуться тактильными ощущениями. Кажется, Марти это понимает, а может, с ним происходит то же самое…       Марти мягко сгребает его, полунагого, в объятия, и дерево замирает. Наполняется гулом, будто в нём поселяется целый рой беспокойных ос. Раст жмурится, поглощаемый этим гулом, но сквозь него пробивается стук сердца напарника, тёплый влажный кончик языка пытается успокоить вспуганно колотящуюся жилку.       …Когда он наконец ложится, уткнувшись лбом в край застеленной простынёй подушки, собственная обнажённость ощущается почти болью. Будто кожу исхлестали тонкими ветками. Но иначе было бы хуже. Сейчас он может быть с Марти только так. Подставить спину — как знак единственно возможного доверия. Позволить себе темноту перед глазами и жар за спиной. Шум дерева и неумолчный осиный рой.       Марти на секунду замирает — слушая рваное дыхание Раста, вглядываясь в очертания его тела. Мысли путаются — и, казалось бы, дураку понятно, что делать: приласкать, подготовить…       …и в то же время не знаешь, с чего начать. Как подступиться… а, чёрт.       Физической близости, соприкосновения кожи с кожей хочется до одури. Чувствуя, как в голове становится совсем пусто — и горячо, и душно, будто воздух этой ночи заменил его мозги, — Марти ложится на Раста, вытягивается на нём, накрывает собой. Вжимает своим весом в матрас, наконец-то прижимается всем телом — а, чёрт…       Как же хорошо. Как же… чёрт, Раст, как же с тобой невыносимо.       Как же… как ни с кем.       Раст едва заметно напрягается под ним. Если Марти немного боится налажать от нехватки опыта, напугать (знать бы ещё, чем…), то Раст явно боится чего-то другого. И чего — так и не сказал.       Марти проводит руками по его плечам, спине, касается острых выступающих лопаток. Не выдержав, с шумным выдохом утыкается между них лицом, лежит так секунду-другую, потом шевелит губами, оставляя поцелуй, слизывает несколько выступивших солёных капелек пота. Раст тоже выдыхает, слегка расслабляется, и Марти скользит руками ниже, на бока, на узкие крепкие бёдра. Чёрт, Раст, ну я же хорошо сделаю… я постараюсь, правда…       Надо бы, наверное, сказать это вслух — снова. Но он может только дышать — почти так же загнанно, как Раст, — и касаться губами солоноватой кожи. Пахнет табаком, дешёвым мылом — и самим Растом. Чёрт его знает, как он определяется, этот запах.       Марти чуть приподнимается, уперевшись руками в матрас по обе стороны от тела Раста. Дальше… дальше?..       Может, Раст боится… проникновения? Может, правда какой-то неудачный опыт?       Если дело только в этом — чёрт, в конце концов, можно было бы просто притереться. Марти снова ложится на Раста, снова гладит его бока, спину, плечи — и только сейчас понимает, что уже вжимается крепко стоящим членом в ягодицы. Можно было бы… можно было бы — прямо так…       Хоть и хочется — большего.       Но даже если так. Даже если так — лучше бы чем-то смазать. И желательно не слюной.       Смешно, но, идя к Расту, Марти купил в аптеке тюбик дурацкого детского крема. Может, надо было что-то другое, какую-нибудь…       Какую-нибудь гейскую анальную смазку. Чёрт. Нет.       В жизни он такого не покупал — и сегодня не решился. Да уж, удобно, когда тебя цепляет какой-нибудь парень в баре, уж у него-то в случае чего точно всё с собой… и вообще подготовленный, специально за этим туда и шёл…       К чёрту. К чёрту всё. Хочется — с Растом. Только с ним. Сейчас.       И детский крем должен вполне подойти. И когда его покупаешь, то не выглядишь… ну, каким-нибудь дебилом с гей-парада в одном из северным штатов. А просто — ну, если детский крем, значит, отец покупает его своему ребёнку, так? А быть хорошим отцом уж точно не зазорно.       — Раст… — Марти целует Раста в плечо, задевает носом кромку волос, гладит ладонью бедро, — я тут… захватил кое-что… подожди… сейчас…       Да уж, у Раста дома чёрта с два что-то подходящее найдётся. Его покупающим анальную смазку представить едва ли не сложнее, чем самого Марти… ну, или так же.       Раст чуть шевелится под ним — кажется, кивает. Марти встаёт, идёт в темноте к своему висящему на стуле пиджаку, находит во внутреннем кармане чёртов тюбик (интересно, что с ним сделать потом — оставить дома у Раста?.. Наверное — не тащить же к себе…). Возвращается, отвинчивает крышечку, выдавливает немного на пальцы и наконец решается — снова нависнув над Растом, касается его между ягодиц.       — Если хочешь… если захочешь, мы можем… — Марти хочет сказать про «просто потереться», но вместо этого выдыхает, ведёт второй рукой по бедру Раста, просовывает ладонь под его тело и — чёрт, впервые задевает член.       Чёрт. Пусть из Раста и лишнее слово с трудом вытянешь, но стоит у него сейчас не хуже, чем у Марти.       И от прикосновения вымазанных кремом пальцев он едва ощутимо вздрогнул, но не попытался отстраниться… так?..       — Если что не так… скажешь… да?.. — это всё, что получается произнести.       Марти чуть поглаживает пальцами ложбинку, всё ещё не решаясь надавить на вход, и снова делает то, что, кажется, помогает Расту расслабиться, — целует его за ухом.       …Марти горячий, такой ошеломляюще горячий… и тяжёлый. Раст коротко стискивает в пальцах простыню, но заставляет себя расслабиться. От Марти не пахнет машинным маслом, и кожей, и мотоциклами, металлом и резиной, ничего похожего, и запах пота совсем другой. Марти пахнет… безопасно. Близко. Желанно. Раст не должен ничего испортить. Им должно быть хорошо, обоим, вместе. Даже если в какие-то минуты они не понимают, что друг с другом делать. Коул вслушивается в каждую ласку, дышит шумно и глубоко, едва ощутимо подаваясь навстречу. Темнота всё обостряет и одновременно успокаивает, оставляет только важное, только настоящее.       — Ты заботливый… — хрипловато шепчет он, полуобернувшись через плечо, когда Марти снова к нему возвращается и проминается матрас, удваивая на себе отпечаток их тел. — Скажу, да… скажу… обещаю…       От трения пальцев по телу рассыпаются колючие огоньки, будто подключили слабый ток. Дерево выгибает наэлектризованные ветви. Воздуха не хватает, почему его всегда не хватает, когда так нужен?.. Во рту привкус скорой грозы. Раст облизывает губы, склоняет голову, уперевшись лбом в подушку. Вновь ощущает поцелуй. К нему хочется прильнуть. Он замирает, а потом слегка поворачивает голову вбок, подставляясь. Марти не замедляется и не ускоряется, только продолжает его целовать с тихим жаром и поглаживать между ягодиц.       — Марти… давай… можно…       — Да… — Марти опаляет выдохом шею Раста, снова касается поцелуем. Пульс бьётся сильно и неровно, Раст прерывисто вздыхает — кажется, от удовольствия, — и Марти ловит губами его губы. Раст отвечает — чуть неловко, но жадно, — им обоим хочется…       У них получится. Должно получиться. Всё хорошо.       Раст сказал — можно…       Марти уже увереннее проводит пальцами Расту между ягодиц, чуть трёт, надавливает наконец на тугое колечко мышц. Первый палец проскальзывает внутрь, Раст сжимается так, что становится больно костяшкам…       Чёрт. Как же он сожмётся, когда…       Собственный стояк на секунду тоже причиняет боль, и Марти сжимает зубы. Спокойно. Спокойно, чёрт подери.       И… он же не сделал ничего, что…       Раст ведь сказал — если что, скажет…       — Я здесь, — зачем-то шепчет Марти. Снова покрывает короткими поцелуями спину Раста — пота на ней выступило больше, и он не отказывает себе в удовольствии его слизнуть, — чувствует, что пульсация мышц вокруг пальца стала не такой болезненной, и пробует им подвигать. Вот так… всё хорошо, да?..       — Всё хорошо, напарник?.. — это слово кажется сейчас неуместным, Марти уже готов мысленно себя обругать — но, кажется, Расту нравится. Согласный выдох, едва заметное движение бёдер навстречу — и Марти, решившись, добавляет второй палец. Свободной рукой снова касается члена Раста — то ли дразнящими, то ли отвлекающими движениями; продолжает оставлять поцелуи на спине и загривке.       Всё больше чувствует, как с головой накрывает одуряющее желание близости…       …и — что-то ещё, что не накрывало, кажется, ни с кем другим.       Раст слегка приподнимается и прогибается в пояснице, чтобы Марти было удобнее. От проникновения огоньки устремляются вверх по позвоночнику, по стволу дерева, цепляясь своими крохотными шипами — не ранящими, а лишь придающими щекочущую остроту.       Возбуждение Марти жгуче опаляет там, где их тела соприкасаются. Своё собственное прокатывается по телу тягучими, глубинными волнами. Ему хочется поддаться, отдаться… Отдаться Марти.       — Да… я помню, — в голосе ни тени иронии, только признательность… и желание. Раст и правда помнит об этом, каждую секунду, отпугивает призраков, стоит их теням показаться вдалеке. Заводит руку назад, находит локоть напарника, которым тот опирается на матрас, коротко сжимает худыми, сильными пальцами.       Рвано, почти мучительно выдыхает, взмотнув головой по подушке, когда Марти добавляет третий палец. Остро, горячо, невыносимо. Поцелуи как печати тлеют на лопатках, на плечах, загривке. Движение внутри. Дерево начинает вибрировать, дрожь поднимается от корней, как питательный сок. Он не может стонать. Единственное, что оставил себе в притонах и наркокартелях, — молчание. Единственная защита. Ни одного лишнего звука. Иногда их всё-таки выбивали — вытрахивали, блядь, — и тогда хотелось нанюхаться белой дури до смерти.       С тех пор у него никого не было. Привычка въелась в нутро, помножившись на ту тишину, которая всегда в нём жила. Одна ночь ничего не изменит. И десять, и двадцать, и сто. Марти лижет его лопатку, чуть царапает зубами. Получается только хрипло дышать в темноту и прижаться ближе.       — Марти… — хотя бы имя он может выговорить. И оно звучит как мольба.       Раст так и не расслабился до конца; Марти чувствует, как напрягается время от времени его тело — словно натянутая до предела, готовая лопнуть струна, — как до боли сжимаются вокруг пальцев мышцы. Проклятье, я ведь так и не подготовлю тебя толком, напарник… и умею-то не особо, а уж с тобой — таким…       И всё же Раст хочет того, к чему всё идёт, — хочет не меньше, чем сам Марти. Каменный стояк, пальцы, норовящие мимоходом ухватить за руку или бедро — и совсем не для того, чтобы оттолкнуть, хоть и хватает так, что как бы не наставил синяков… если что — Мэгги ведь поймёт, что это сделал Раст?.. Что ни у одной женщины такой силы точно нет — не изменяет же ей Марти с негритянками-тяжёлоатлетками?       Проклятье, что за чушь лезет в голову…       Раст молчит почти всё время, что Марти его растягивает, — только дышит тяжело и рвано, и явно сжимает зубы, чтобы не стонать. Чего боится?.. Кто — и зачем, блядь — приучил его сдерживаться во время секса?       Ведь не само же оно. Не от какой-нибудь там — внутренней стеснительности, чтоб её. Всё же они далеко не подростки — и Марти твёрдо уверен, что у Раста он не первый мужчина.       Ладно. Можешь молчать. Главное, что хочешь. И я хочу. А значит, как-нибудь справимся.       Может, когда-нибудь и поговорить по душам решишься. Но если нет — ладно, молчи на здоровье.       От собственного имени, сорвавшегося с губ Раста, становится горячо и тесно в груди (чёрт, он всё-таки ведёт себя как грёбаный подросток) — и возбуждение усиливается настолько, что Марти понимает: больше терпеть невозможно. И вроде… вроде подготовил… достаточно.       Он вынимает пальцы из Раста, погладив напоследок стенки, — и чёрт, Раст приподнимается, пытаясь потянуться за ускользающим проникновением. Марти снова нащупывает тюбик с кремом, выдавливает ещё, чтобы мазнуть по собственному члену, — и вспоминает ещё об одном. Вот же ж…       — Раст… я… у меня защиты никакой… но нам же… не надо, да?.. Мы же… ну, не спидозники какие-то…       Марти выдыхает это почти виновато, склонившись к уху Раста и касаясь его губами, — и тот неопределённо хмыкает в ответ. Согласился? Или ему смешно от бестолковости любовника?       Крем купил, о презервативах — даже не подумал. Когда случалось изменять Мэгги с женщинами — это совсем другое дело; во-первых, любовнице лучше до конца не верить, если она говорит, что на таблетках, а во-вторых, мало ли, с кем она до тебя…       Марти уверен, что Раст до него — точно давно ни с кем.       Ладно. Не отказался — значит, согласился. И вообще, у них на работе анализы недавно брали. Непонятно, правда, зачем: неужели существуют такие идиоты, которые могут заразиться где-нибудь на месте преступления?       — Да?.. — снова спрашивает Марти — уже о другом, кладя одну руку на бедро Раста, а вторую на плечо. Чуть проводит пальцами по напряжённым мышцам — всё хорошо, напарник…       Может, стоило сказать это вслух. Но Раст отрывисто мотает головой по подушке — это значит «да», Марти уже понимает, — и мыслей не остаётся.       Раст так и лежит лицом вниз, не делая попыток хотя бы приподнять бёдра, — и Марти сам отводит в сторону его ногу. Чёрт, не самая удобная поза, но — если ты так хочешь, напарник…       Он сильнее стискивает плечо Раста и, прижавшись грудью к спине, наконец начинает входить.       И — так же, как Раст, сжимает зубы, чтобы не застонать в голос от жаркой пульсирующей тесноты и ставшей совсем невыносимой близости.       Раст делает глубокий вдох — и не сразу выдыхает. Пытается расслабиться. Пытается сделать так, чтобы обоим было не слишком больно. Ощущение оголённости накрывает с головой. Дерево будто враз теряет свою кору, становится глаже, текучее, но и острее, чувствительнее, ветки тонко вскрывают верхний слой плоти изнутри, оставляя невидимо краснеющие узоры, тропинки, сбивающие с пути. Кажется, волосы на затылке встают дыбом, как шерсть. Тревожное удовольствие осиным роем взвивается по позвоночнику.       Марти жарко дышит ему в плечо, сопит, время от времени прижимаясь щекой или лбом. Сказал, что без защиты. Логично предположить, что он точно предохраняется со своими встречными-поперечными бабами и, наверняка, с женой, и подумать, что беспокоиться не о чем, но на самом деле Расту всё равно. С Марти — всё равно. Быть с ним сейчас — как стоять спиной к стене лесного пожара. Близко. Опаляюще. И похуй, если сгоришь дотла.       Напарник наконец погружается в его тело до упора, замирает, обхватив за плечи, даёт привыкнуть — и обоим не свихнуться. Утыкается носом во взмокший затылок. Несколько секунд среди тишины и сбившегося дыхания.       — Марти… — Коул чуть поворачивает назад голову, коснувшись скулой растрёпанных волос напарника; ему кажется важным сказать это. — Марти, то, что я не… я просто… мне правда хорошо… с тобой… очень… очень… — на последнем слове голос вздрагивает и становится вдруг сиплым, и Раст замолкает, коротко втянув носом воздух.       — Да… да, чёрт, и мне… — Марти произносит эти слова тоже хрипло, ловит губами сухие шершавые губы Раста, увлажняет их языком. Чуть ёрзает — и невольно получается, что двигается в Расте, и у того снова сбивается дыхание. Но — снова беззвучно.       Сказал, что ему хорошо. Даже если бы не сказал — Марти не дурак, это понятно и без слов… но хорошо, что сказал. Хоть это сказал; хоть это не приходится считывать самому.       Чёрт, Раст, вот всё-таки — почему оно у тебя так? Глушить в себе малейшие звуки во время секса, даже с тем, кто, вроде бы, тебе не чужой человек… почему?..       Несмотря на одуряющее, опаляющее жаром изнутри и снаружи возбуждение, мозг начинает строить предположения — и логическую цепочку. Может, у Раста были отношения с каким-нибудь приятелем… скорее всего, в юности?.. Ночевал у него дома. Привык сдерживаться, чтобы не услышали спящие за стенкой родители. Потом, возможно, всё-таки спалились, и дальше — как водится. Раст обмолвился, что на Аляске рос, а там тоже не так, как в каком-нибудь Нью-Йорке… наверное. Скрытая (а то и явная) гомофобия окружающих. Остракизм. Возможно, вынужденное расставание. С тех пор переклинило, что когда спишь с парнем (а может, и не только с парнем, чёрт его знает), нужно таиться, как мышь.       И ведь чувствуется, что — хотел бы простонать. Хотя бы чуть погромче. Но — правда не может.       Ладно. Предположение вполне логичное (и Марти уже почти уверен, что правильное), и может, поговори они об этом по-человечески, было бы проще. Но — нет так нет. Раст и так уже открылся… кажется, как никому другому.       Чёрт…       Лежать не шевелясь — кожа к коже, запах пота и сигарет, соль и горечь на языке, горячая пульсация вокруг члена, — становится совсем невыносимо. Марти гонит прочь мысли о возможном прошлом Раста (к чёрту, к чёрту, может, поговорят как-нибудь потом, в конце концов, им ещё вместе работать, и сегодняшняя ночь… она ведь тоже не станет единственной, правда?..), двигается чуть назад, снова вперёд, пульсация мышц становится ещё сильнее, Раст чуть сдвигается под ним, пытаясь подтянуть одну ногу повыше. Дать больше доступа. Доступа к своему телу… к себе.       Марти не удерживается и стонет сам — коротко и хрипло. Гладит вздрагивающие плечи Раста, выступающие острые лопатки, проводит рукой по боку, чуть заводя её наперёд, и, кажется, нащупывает что-то похожее на старые шрамы. Следы от ранений? Или просто каких-то травм — возможно, ещё детских?       Чёрт, Раст, сколько же ещё я о тебе не знаю…       Раст на долю секунды замирает, когда пальцы Марти касаются неровных рубцов на его коже, — но не дёргается и больше никак не реагирует. Марти слегка потирает их пальцами, без слов говоря этим прикосновением — просто знай, напарник, мне и на шрамы твои всё равно, я их и поцеловать могу, если захочешь, — и Раст вздыхает громче. Кажется, ему понравилось… кажется.       Ещё движение бёдер, ещё — пока что медленно, пока что приноравливаясь. Слишком тесно внутри Раста, слишком… слишком. Всего — слишком; и в то же время нужно именно это. Только это.       Марти снова ведёт рукой вверх, гладит Раста по плечу. Проводит кончиками пальцев по шее — и касается приоткрытых, наконец-то увлажнившихся губ.       Раст поддаётся плавным, тягучим толчкам Марти, вздыхает то громче, то тише, то почти не издаёт ни звука. Принимает, склоняет голову, уперевшись лбом в подушку, открывая взмокший загривок, а иногда откидываясь назад. Близость слишком острая, слишком нагая, чтобы он мог её выразить, даже если бы стонал…       Напарник скользит ладонью к следам от пуль, трём зарубцевавшимся ранам, развязавшим его с «Железными крестоносцами». Он был рад тогда, падая на дощатый пыльный причал, подстреленный своими же. Рад наконец отключиться, когда из-под рёбер стремительно утекала тёплая кровь, а лицо заливал столь же тёплый дымчатый свет солнца. Белёсое небо и шум прибоя. Потом это небо превратилось в белёный потолок палаты с окнами на восток. Потом в потолок другой палаты, с двумя окнами на две стороны. Они сбивали его с толку и подкармливали бессонницу, запуская свет по бесконечному кругу.       У дерева зеркальные шрамы — точно такие же выщербленные округлые отметины на гладко-сером стволе. Оно гудит, когда Марти растирает их в пальцах, а сам Раст откликается шумным вздохом, чувствуя, как напарник этой лаской тревожит что-то глубоко внутри него.       Пальцы касаются губ, осторожно очерчивают. Коул беспокоит их сбивчивым дыханием, тёплые, шероховатые подушечки, которые только что встретились со шрамами. Прижимается к ним крепче. К пальцам, к ладони — короткими, полными безмолвной жажды поцелуями, мажет губами, ласкается лицом, приоткрытым ртом, кончик тёплого языка оставляет мимолётный влажный след в самой сердцевине. Прихватывает пальцы в середине фаланги, или у основания, или ту ложбинку с более тонкой кожей, из которой растет большой палец, как деревце, отделившееся от своих собратьев. Хоть так компенсировать собственную немоту. Венка на запястье бьётся, словно в её кровотоке пленили обезумевшую птицу. Раст прижимается к ней зажмуренными веками, накрывает руку Марти своей.       От ласки Раста у Марти снова вырывается короткий стон — желания, изумления и чего-то ещё, чему он сам пока ещё не может дать названия. И это что-то последнее теснится в груди, печёт раскалённым солнцем жаркого летнего дня, когда на небе ни облачка. Заставляет сильнее прильнуть грудью к спине Раста, беспорядочно целовать его загривок, снова и снова слизывая капли пота. Движения бёдер — всё ещё медленные, всё ещё слишком тесно, всё ещё боишься причинить боль… чёрт знает, какую. Кажется, даже не физическую.       Марти гладит пальцами губы Раста, решается на полфаланги протолкнуть их внутрь, надавить на нижнюю, погладить язык. Рука Раста на запястье сжимается чуть сильнее, и он возвращает пальцы ему на губы, снова водит по ним, прикладывает ладонь, позволяя её целовать. Как же приятно, чёрт… Может, тебе и стоны глушить так будет легче, а, напарник? Раз уж ты — хочешь, а не можешь…       Я помогу. Правда. Что захочешь. Что скажешь — и даже что не можешь сказать. Я правда… чёрт.       Я же правда хочу, чтобы тебе… чтобы нам…       — Хочу, чтобы нам… чтобы нам обоим… хорошо было… — хрипло шепчет Марти, целует Раста в шею — снова это бешеное биение пульса, передающееся, кажется, и ему. Гладит пальцами губы, второй рукой — бок и бедро.       Не сдержавшись, толкается сильнее и резче, чуть качает бёдрами — но так и не добивается от Раста другого звука, кроме прерывистого выдоха.       И — то ли в благодарность, то ли в попытке заглушить даже этот выдох — новое прижатие горячих шершавых губ к ладони.       Марти сильнее распластывает его на матрасе, крепче толкается внутрь. Раст не противится, бесшумно льнёт мокрой от пота спиной к горячей груди. От поцелуев в каждом позвонке будто занимается пламя, поджигается одно от другого, стекает от загривка вниз, напрочь сбивая дыхание.       — Я тоже… Я ведь тоже, напарник… — такой же хриплый шёпот в темноте, и даже сквозь шумные выдохи, сквозь желание, которому наконец-то позволили быть, Марти слышит горечь. Отчаянно, отравленно течёт она в жилах Растина Коула, в жилах дерева с содранной корой, и не вычистить её, не заменить новыми соками… Он подчиняется руке Марти и собственной мучительной тяге, приподнимает бёдра — ненамного, но им обоим становится горячее.       Пальцы Марти вздрагивают на его лице, хотят непроизвольно обхватить подбородок, но не решаются. Он не может вобрать их в рот, но накрывает своими с тыльной стороны ладони, палец к пальцу, и начинает мелко полизывать подушечки, одну за другой, иногда прихватывая губами узорчатую границу между нижней и средней фалангой. Потом целует раскрытую ладонь, зарывается в неё лицом.       Поцелуев Марти хочется так сильно, что это причиняет почти физическую боль. Раст склоняет голову, продолжая утыкаться в его ладонь, подставляет загривок и ворох встрёпанных влажных завитков на затылке, как беззащитное птичье гнездо. Свободной рукой ловит руку напарника на своем бедре и сжимает.       Марти кажется, что он тонет в этой ночи — жаркой, душной, влажной, пропитавшейся запахом пота, полнящейся звуками приглушённых выдохов, горячечных поцелуев и трения плоти о плоть. Тонет в Растине Коуле, тонет в том, чего сам ещё не понимает… Тонет с головой.       Чёрт, а ведь был уверен, что хочет просто дружеского секса. А сейчас кажется, что хотел именно этого… только этого… всегда — этого.       Может, его просто кроет под влиянием момента. Потому что слишком долго (по своим меркам) добивался Раста. Потому что с ним оказалось слишком хорошо — несмотря на всю неловкость и то, что так и осталось невысказанным.       Знать бы ещё, что именно… Или — лучше не знать?..       Расту, судя по всему, тоже хорошо. Вздрагивает под ним, ёрзает, пытаясь помочь войти в себя глубже. Сжимается так, что Марти самому хочется простонать от удовольствия — и он тоже не решается, хотя у него, вроде бы, никаких загонов на этот счёт нет. Притягивает к себе за бедро, целует ладонь и пальцы — чёрт, Раст, какой же ты… как же… как же с тобой…       Хорошо?.. Сложно?.. То и другое вместе?..       — Как же с тобой… — шепчет Марти вслух, снова покрывает лихорадочными поцелуями плечи Раста, шею, загривок, подхватывает языком каплю пота, сбегающую вдоль позвонков. Снова, на этот раз чуть резче, ведёт бёдрами по кругу — да не волнуйся ты, напарник, не пытаюсь я тебя заставить быть громче, просто понял, что тебе так нравится…       Ну, тебе же должно нравиться, что у меня большой?.. Всем нравилось.       И я же… я же стараюсь с тобой — аккуратнее… Чёрт, ведь правда — кажется, не старался так даже с Мэгги в начале отношений. Тогда, по молодости, вообще ни о чём особо не думалось — обоим.       — У нас… получается… да?.. — Марти опять закрывает ладонью рот Раста — не надавливая, уже понял, что тот готов принимать резкие толчки внутри, но поглубже засунуть пальцы в рот почему-то не дал (тоже — какое-то неприятное воспоминание?..). Но ничего, ничего, напарник, не стану я делать что-то, что тебе не нравится, я просто — чёрт, мне так нравится, как ты мою ладонь и пальцы… своими губами и языком…       Я просто — помогаю тебе быть тише. Как тебе и хочется.       Я всего этого не говорю, я сегодня и так больше обычного говорю во время секса — за нас двоих.       Но — ты же всё понимаешь, да?..       И как же… как же с тобой…       Раст рвано кивает, уткнувшись горячим лицом в ладонь Марти, отзывается невнятным, но явно согласным звуком. Да, у них получается. Получается хорошо, и больно, и неудержимо, и так, что, кажется, невозможно вынести, и снова больно, и снова… хорошо, очень… Невыразимо.       Он снова прихватывает губами краешек ладони, кромку пальцев, целует, оставляет языком лёгкие мазки на шероховатой коже, трётся щекой о ладонь, прижимается к ней, закрыв глаза. В темноте Марти этого не видит, но чувствует, как невесомо щекотнули ресницы.       Толчки становятся крепче, глубже… Марти приподнимается, оглаживает свободной рукой его спину, плечи, растирает пот между лопаток, по выступающим позвонкам, по загривку, прочёсывает пальцами влажные волосы до самой макушки. Раст издаёт странные негромкие звуки — не вздох и не стон, а что-то птичье, напоминающее то ли всхлип, то ли клёкот. Раскидывает в стороны руки, как крылья, как ветви, отдаётся…       — Марти… Марти… — имя напарника звучит как древнее заклинание, хрипло, исступлённо, на выдохе. Оно кажется словом на забытом языке, и в то же время нет ничего роднее.       Дерево расцветает огненными лунами, опрокинутыми и правильными, убывающими и растущими. И нет ни одной полной и ни одной тёмной.       Раст снова кажется Марти пойманным журавлём — вот сейчас вывернется из недостаточно крепкой (не примять бы перья) хватки, расправит крылья, вспорхнёт и улетит… Что за чёрт?.. Вот уж никогда такого во время секса не думалось…       Чёрт. Он выпил всего бутылку пива, но пьян от этой ночи. От ночи с Растом, которой хотелось так сильно — и которой всё равно оказалось будто бы больше, чем он способен вынести.       И одновременно — недостаточно…       У Раста снова вырывается сдавленный журавлиный клёкот, он мотает головой, зарываясь лицом в мокрую от пота подушку (что ж ты так боишься издать лишний звук, а, напарник?..), и Марти накрывает его руки своими. Обхватывает пальцами запястья; ловит своего журавля за крылья.       Тут же мелькает мысль: а если действительно вывернется — сейчас? Он ведь сможет; да и в любом случае, Марти не станет удерживать силой. А Раст — сам стискивает до синяков (и хорошо, Марти понравилось), но пальцев в рот не захотел, бёдра едва приподнял (хотя самому же, наверно, в такой позе больнее — как бы Марти ни старался осторожничать), может, от фиксации рук вообще накроет… уж чем его там накрывает?..       — Да?.. — полушёпотом спрашивает Марти и медленно сжимает пальцы на худых сильных запястьях сильнее. Раст, кажется, комкает простыню в кулаках (всё-таки накрыло?.. Или Марти просто толкнулся слишком резко?..), но попытки убрать руки не делает — и снова мотает головой. Значит, да.       Стиснуть чуть крепче, прижать руки Раста к матрасу (он ведь даст понять, если ему что-то не понравится?..), прижать его тело своим — всем весом. Слишком быстрый темп в такой позе не возьмёшь, но и так — до одури тесно, горячо, сладко. И даже получается входить на всю длину (Раст снова поёрзал, пытаясь шире раскинуть ноги — помогая) и выходить почти так же.       Хочется пометить собой. Сделать своим — чёрт бы тебя побрал, Растин Коул, мне ведь никогда так сильно не хотелось другого мужчину…       И в то же время — не сделать ничего, что Расту хоть сколько-то не понравилось бы.       Словно извиняясь за фиксирующую позу (напарник, но тебе же нравится — раз молчишь?..), за чуть более резкие движения, Марти снова лижет и целует влажную шею Раста, утыкаясь носом в его растрёпанный затылок.       Раст хрипло вздыхает, когда Марти сжимает его запястья и наваливается сильнее. Жилы напрягаются под кожей, становятся рельефнее; так затопленные дороги проступают из-под мутной от песка и глины воды во время отходящего наводнения. Пульс колотится в тёплые стенки вен, отзывается в пальцах напарника и собственных висках. Он заставляет себя не отдёргивать руки, замереть, оставляя дрянную хмарь воспоминаний за границей их близости, не подпуская, очерчивая лишний охраняющий круг. Шумно втягивает носом воздух — убедиться, что здесь только запах Марти, здесь нет чужих.       — Можно… — слово запутывается в дыхании, в обоюдном ритме сердца, позволяет, принимает… Он снова опускает голову на смятую подушку, и Марти чувствует, как напарник заметно расслабляется, дышит сбивчиво, но уже не загнанно. — Да…       Вновь жар на затылке, губы и язык Марти делают то, что им, похоже, так нравится. Расту тоже нравится, он опять издаёт странный горловой звук, похожий на клёкот птицы. И наконец разжимает пальцы, позволяя себя держать.       Луны покачиваются на серебрящихся нитях, как обереги, как распятия.       Толчок, ещё толчок. Медленнее, резче, меняя темп — чтобы у обоих дурманилось в голове и хотелось одновременно побыстрее кончить и растянуть удовольствие на как можно дольше. Горячее тело, прижатое тобой к постели, — вздрагивает, напрягается, пытается расслабиться снова… Полузадушенные звуки, которые Раст продолжает глушить в себе, — и которые опаляют огнём не меньше, чем ощущение слившихся воедино тел. Хочется вжаться в него ещё сильнее, чувствовать больше, всем собой… Сделать ему хорошо. Чёрта с два он расслабится полностью — какие бы тараканы ни мешали ему это сделать, чёртов ты Растин Коул, почему не поговорил со мной по-человечески? — но сделать настолько хорошо, насколько это вообще получится.       Марти ведь на самом деле умеет — делать хорошо. Правда умеет. Просто с Растом, чёрт бы его побрал, даже в этом сложнее, чем с другими.       И именно ему, кажется, хочется сделать хорошо, как никому другому…       Марти слегка ослабляет хватку на руках Раста, ведёт кончиками пальцев вверх по предплечьям, вдоль вздувшихся вен — дразнящими прикосновениями, от которых должны разбежаться приятные (ведь приятные же?..) мурашки и приподняться волоски. Снова накрывает ладонями запястья, переплетает пальцы — Раст наконец-то разжал комкавшие простыню кулаки и позволил это сделать, — и ещё несколько раз ведёт бёдрами по кругу. У Раста опять вырывается сдавленный звук, он мотает головой, пытаясь сильнее вжаться лицом в подушку, и Марти, выпустив одну его руку, снова, как до этого, кладёт ему пальцы на губы. Чёрт тебя знает, Раст, почему ты так упорно не даёшь себе быть хоть капельку погромче, но раз уж для тебя так важно быть тихим…       Даже не просишь себя приласкать. И не пытаешься помочь себе сам — хотя, судя по всему, едва задеваешь членом простынь, и от этого тебе, должно быть, ещё мучительнее. Хочешь продлить удовольствие?.. Не может ведь быть, чтобы ты вообще не хотел кончить…       Но если продлить — хорошо, продлим. Я тоже слишком долго тебя ждал, чтобы закончить всё слишком быстро.       И — это же у нас не последний раз, правда?..       — Я помогу, — шепчет Марти, приближая лицо к лицу Раста, к своим чуть раздвинутым в стороны пальцам, лёгшим на его приоткрытые, как бы уже не искусанные губы. — Я помогу… раз хочешь… тише…       И, не успев подумать о том, что делает, он прижимается ртом к собственным пальцам и просовывает между ними кончик языка, пытаясь проникнуть им в рот Раста.       Почему-то Раста ошеломляет то, что делает Марти. И одновременно кажется единственно правильным. Живая клетка даёт ощущение безопасности… и заботы. Раст на мгновение замирает, а потом приникает губами со своей стороны пальцев Марти, вбирает кончик языка и мягко посасывает. Тёплый комочек плоти ласкается к губам, будто маленький щенок, просящийся в дом, и Коул не может отказать, впускает его глубже, крепче прижавшись ртом к чуть вздрогнувшим пальцам напарника, позволяя лизнуть по краю нёба, дёснам и острой кромке зубов — везде, куда получается дотянуться.       Их языки сталкиваются и скользят, обводят один другого. Марти снова толкается в него, снова качает бёдрами. Так и правда выходит тише. Интимнее. Горячее. Импровизированная решётка из пальцев помогает сдерживать звук, но открывать то, что переполняет сердце. И Растин Коул благодарно к ней приникает.       Самый странный поцелуй в их жизни. Быть может, и самый настоящий. Дыхание разделяется на части, утекает в промежутки между пальцами на ту сторону, подхватывается губами другого. Ветви дерева льнут к живым прутьям, шумят, баюкают на себе мерцающеокие луны. Раст заводит руку назад и накрывает ладонью голову Марти, гладит по волосам, почёсывает, ерошит, притягивает ближе. И подаётся бёдрами вверх, навстречу его движению — кажется, впервые за всё время этой их молчаливой и почти болезненной близости по-настоящему навстречу.       Марти коротко, хрипло стонет от удовольствия в промежуток между своими пальцами, в рот Раста. Так хорошо от его руки на затылке — подставляться бы ей почаще, и чтобы так же сжимал, массировал, ворошил пальцами волосы… От языка, сплетающегося с языком, лижущего пальцы. От того, как откликается его тело — почти незаметно, но всё же льнёт, помогает войти в себя, вздрагивает от движений Марти мучительной и сладкой дрожью. Как же… как же с тобой, Раст…       Как ни с кем. Так и хочется подумать: как ни с кем. Но — и правда же как ни с кем, разве нет? У Марти и просто всерьёз, по-настоящему, с мужчиной — никогда не было. А уж так, как с Растом… с таким, как Раст…       Вот что в тебе такое, а, Растин Коул? Тощий хмурый болотный журавль, а хочется поймать и не отпускать… и в то же время — не примять перья…       Марти поглаживает пальцами шершавые губы Раста, очерчивает их изгибы, чуть нажимает. Просто решётка из пальцев на губах, больше никаких попыток проникнуть ими в рот. Туда проникает только язык — между пальцев, самым кончиком, касаясь языка Раста… Чёрт. Он ведь не пробовал так ни с кем. Почему вдруг захотелось — и почему это оказалось так чертовски хорошо?..       Вторая рука выпускает руку Раста, скользит по ней — снова вдоль извилистых дорожек вен, вверх по плечу. Вниз по телу вдоль бока, погладить бедро, прижатое к собственному бедру.       И движения внутри — то медленнее, то чуть быстрее, то снова по кругу. Раст молчит, не считая его причудливых звуков, заглушаемых рукой Марти, — но главное, что ему хорошо.       Как же им обоим хорошо…       Дурманящая ночь, дурманящая ласка. Хочется прижаться к Марти ближе, хотя ближе уже невозможно. Причудливый, ни на что не похожий поцелуй, причудливый клёкот вместо стонов. Переплетение пальцев и губ. Дерево звенит оберегами-лунами, поблёскивает зелеными болотными огоньками, застилающими все дороги, само — сплошь гладкость, тень и дым, серое на сером под дымным небом. Раст пьёт жар с губ Марти, с его руки. Собственные пальцы обхватывают затылок напарника, сжимают сильнее.       Жара становится слишком много, промокшая простыня липнет к телу. Раст чуть откидывает назад голову — ровно чтобы прижаться острой скулой к скуле Марти, к влажному виску; капля пота проскальзывает между их кожей, падает к подножью шеи, оставляет на ключице невидимый росчерк.       — Марти… — хриплый, сбивчивый, неловкий шёпот. — Ты можешь… можешь мне?..       — Да… чёрт, да, конечно…       Попросил, всё-таки попросил… Почему-то от осознания этого в груди у Марти теплеет. Да, и до этого было понятно, что Расту с ним хорошо, да, он бы принял, если бы тот не дал отдрочить — хоть и позволял мимолётные прикосновения к члену, пока Марти его готовил…       Принял же он странное желание Раста не давать себе простонать. Принял — и даже помогает.       Но хорошо… чёрт, как же хорошо, что попросил.       Марти скользит рукой по бедру Раста, заводит её наперёд, накрывает ладонью стоящий колом, сочащийся предэякулятом член. Плотнее прижимает пальцы второй руки к шершавым губам, запечатывает поверх поцелуем — тише, тише, я уже понял, что ты хочешь быть тише…       Провести рукой вверх-вниз, пытаясь попасть в такт своим толчкам. Слегка смять в кулаке головку. Раст вздрагивает всем телом — кажется, от удовольствия.       Эта ночь одурманивает. Оглушает. Сводит с ума.       Чёрт, он не думал… не думал… не думал, что будет — вот так.       Марти снова трогает языком кончик языка Раста. Погружается в жаркую тесноту тела, льнёт грудью к спине. Ласкает напрягшийся ещё сильнее член.       И чувствует, что сам задыхается от того, насколько всё между ними вышло… невозможно.       Когда Марти касается его члена, Раста будто прошивает грозой. Оголённое электричество. Привкус озона, промокшей древесины и здешнего тростника пополам с песком и пылью. Он дёргается всем телом — и подаётся в руку Марти. Это и правда доверие. О котором он поначалу не думал. И не может назвать момент, когда же это стало важным — попросить о ласке. Конечно, Марти не из тех, кто будет мучить, конечно, в итоге предложил бы, спросил, но… ему до боли хотелось почувствовать там руку напарника, ему нужно было сказать об этом самому. Ещё один шаг навстречу из пропахшей бинтами и гарью невидимой клетки…       Раст обжигает ладонь Марти резкими выдохами, прильнув к ней полуоткрытым ртом, невольно царапает зубами, мучительно ёрзает под телом, тяжесть которого наконец узнал. Темнота шумит в ушах, ослепляет, и в то же время делает острее тактильные ощущения, запахи, всю их близость. Марти сильней вжимает плечами в матрас, тянет за бедро вверх, и Коул подчиняется. Напарник отрывисто целует его в скулу, в висок, куда-то в спутанные вихры волос, будто пытается успокоить, прогнать все зловещие тени. И даже если бы не прогнал, эта ночь стоит всего… Дерево окутано лунами, лунными тенями и сполохами, серебро и медь на угле и пепле. Кажется, тронь — и раскрошится, осядет на пальцах четырёхцветной пылью, мелкими осколками, дымчатыми комками. Двойная повязка из плоти — из руки и губ — глушит звуки, но не может подавить дрожь тела.       Раст снова вздрагивает натянутой струной, но сейчас Марти не сомневается — от удовольствия. Льнёт, пытается податься бёдрами то назад, то в ласкающую руку, лижет пальцы и язык… Странная, невозможная, оглушающая интимность. Так не было ни с кем. С женщинами бывало развратнее — но не так интимно, не так ошеломляюще много, не так…       Чёрт. Не так хорошо.       Марти плотнее сжимает пальцы на члене Раста, плотнее прижимает вторую руку к его рту. Прижимается сам, исступлённо целует куда придётся, снова чередует разный ритм толчков. Раст почти не реагирует на это звуками — но реагирует телом: более крупной дрожью, попытками прильнуть теснее, сжатием пальцев на бедре… По-любому до синяков. И пусть; даже хорошо.       Толчок, ещё толчок. Слегка смять головку, размазать выступившие капли, вызвав у Раста очередной короткий клёкот. Появляется совершенно дикое желание, которого не было никогда в жизни, и покачивающая их обоих на своих волнах сумасшедшая ночь заставляет Марти ему подчиниться: он быстро, не давая себе возможности передумать, подносит руку, которой только что ласкал член Раста, ко рту, и лижет ладонь. Солоноватый, неожиданно приятный вкус. Вкус Раста. Чёрт.       А что, если бы…       Марти не даёт себе додумать эту мысль до конца. Лижет ладонь ещё, сплёвывает на неё, делая вид, что собирался сделать именно это (к чёрту, к чёрту, Раст всё прекрасно понял), и возвращает на член.       Мы с тобой скоро, напарник… Да?.. Я точно скоро… а ты, кажется, ещё быстрее — вон как вздрагиваешь…       Марти не произносит этих слов вслух — только с шумным дыханием снова прижимается приоткрытым ртом к бьющейся жиле на шее Раста.       Раст всё понимает. Такой нежданный, такой интимный жест — Марти пробует его на вкус через собственную кожу… Пытаясь неловко, смущённо это скрыть. Что-то остро царапает сердце и заставляет погорячеть скулы. Он откликается своим птичьим звуком и тут же снова толкается в ладонь, ставшую более влажной, более обжигающей. Дерево тлеет серо-голубыми, пепельными огнями, кажется, даже потрескивает, ползёт тёмными трещинами, волнуется опрокинутыми месяцами.       От поцелуев, от ритма, от зыбкого, лихорадочного пульса этой луизианской ночи становится невыносимо. Раст прогибает спину, утыкается лицом в руку напарника, ещё раз вздрагивает бёдрами и видит, как вспыхивают серые огни, тонут в слепящей меловой белизне, луны схлопываются в точки и проливаются молоком к корням, впитываются во вздыхающую землю. Он кончает почти без единого звука, но изогнувшись всем телом. И ещё долго дрожит, пока Марти загнанно дышит ему между лопаток, прижимаясь то щекой, то носом и лбом, пока секунды и последние толчки сливаются воедино.       Марти чувствует, как выплёскиваются ему в ладонь горячие вязкие струи, текут по пальцам, обжигают, кажется, гораздо сильнее, чем должна обжигать обычная сперма. Он ещё несколько раз проводит рукой по члену Раста, пока тот не обмякает окончательно, просовывает вторую руку, обхватывая поперёк груди. Раст всё ещё вздрагивает под ним — горячий, мокрый от пота, ставший после оргазма ещё более тесным…       Чёрт. Чёрт, чёрт, чёрт.       Марти, не думая уже ни о чём, чертыхается вслух — и, не в силах больше сдерживаться, вонзается в Раста ещё несколько раз, глубокими, резкими и сильными толчками, продолжая исступлённо целовать шею и плечи, словно прося прощения за невольную грубость. Снова выматерившись сквозь зубы, замирает глубоко внутри, позволяя спазму мышц напарника довести себя до пика, — и тоже кончает, ощутимо укусив Раста за плечо и не сразу разомкнув зубы. Глуша чужой, солёной от пота плотью собственный стон.       Удар сердца. Ещё один. Непонятно, чьё бьётся громче.       Марти несколько секунд лежит, не шевелясь. Раст тоже затихает под ним, не делая попыток высвободиться или хотя бы сняться с члена.       Осознание собственных действий приходит медленно. Сперва Марти поспешно целует и зализывает место укуса — чёрт, что, если Расту было неприятно?.. Прежде за ним никогда такого не водилось, а сам он, если попадались чересчур пытавшиеся строить из себя диких тигриц женщины, всегда просил их не царапаться и не кусаться. Врал, что не любит такого, — а на самом деле не собирался возвращаться со следами к жене.       После этой ночи он точно будет с синяками на бедре, за которое цеплялся Раст, но это нестрашно. За такое Мэгги на женщину точно не подумает — а против мужчин она ничего не имеет, сама сказала. Тем более, против Раста.       Расту следы от зубов на плече показывать некому (даже в служебной раздевалке он старается переодеваться, когда там никого нет… хотя — Марти только сейчас понимает — от него единственного никогда не таился), но вдруг ему просто не понравилось?..       Нашёлся тут альфа-самец…       — Прости, — хрипло шепчет Марти и снова проводит языком по следам от зубов. Надо ж было так вцепиться, сам от себя не ожидал…       Он чуть ёрзает — ёрзает в Расте, вырвав у того едва слышный горловой звук, — и понимает ещё одну вещь. Кончил внутрь — вот сейчас вынет, и у Раста всё потечёт по бёдрам, — и даже не спросил, можно ли.       Не подумал. Забылся. Нахрен с тобой голову потерял, Растин Коул.       Это оправдание, а?       Собственная рука тоже вымазана в сперме Раста, и Марти секунду думает, обо что её вытереть. Слизнуть — нет, слизнуть всё он точно пока не готов; вскакивать и бежать в ванную не хочет — почему-то чувствует, что Раста это заденет, хоть и хрен его знает, почему, вроде бы, ничего такого в гигиенических процедурах нет…       Вытереть о простынь — всё равно она уже испачкана? О… о самого Раста?       Нет.       Больше не давая себе задумываться, Марти широким движением вытирает руку о собственное бедро. Вот так. Я, не подумав, накончал в тебя — а себя вымажу тобой.       Чёрт, а ведь даже приятно. Почему так приятно, а?..       — Я… сейчас… прости… — сбивчиво шепчет Марти и, ещё раз поцеловав Раста в укушенное плечо и уперевшись ладонью в другое, делает попытку наконец из него выйти.       — Всё в порядке… — голос Коула звучит так же глухо и хрипло. Он шевелится, мягко поворачиваясь на бок, разъединяясь с Марти, ощутив тёплую пустоту. И одновременно насыщенность. В теле низко гудит засыпающий осиный рой. На нём и раньше оставались укусы и отметины… Но нынешний не ощущается клеймом, впечатанным в плоть хромированной сталью. У него нет запаха горящих покрышек, нет вкуса ожога. Раст прислушивается к собственному плечу. Саднит чем-то настоящим. Близостью, страстью, заглушённым стоном. Марти не старался его пометить. Только совладать с собой. Инстинктивно разделить его тишину. Ты и вправду умеешь быть до странного чутким, напарник…       Теперь на Марти тоже его след, едва слышный шелест трения кожи о кожу, когда напарник отёр перепачканную руку о своё бедро. Раст совсем не уверен, что Марти воспользуется его предложением, но всё же считает нужным сказать:       — Если тебе нужен душ… То он там, — кивок в темноте в сторону противоположной стены, за угол. — Если… если хочешь…       Сиплый вздох посреди душной ночи. Почему так мучительно хочется, чтобы Марти остался? Уязвимость и нагота снова ранят тонкоиглыми зубами. Раст давит их, несмотря на жгучее желание — не вымыться, нет, но укрыться. Лежит, полуобернувшись спиной к напарнику, и до смерти хочет курить.       Ночной воздух — жаркий и влажный, но вспотевшая кожа — ещё более горячая, более мокрая. Марти чуть откатывается от Раста в сторону — хоть и чертовски не хочется этого делать, — напоследок коснувшись ладонью его бедра, по которому после разъединения их тел и вправду потекла тонкая струйка спермы. Ещё одна неловкая попытка извиниться — хотя, может, извиняться и не за что? Раст ведь не пытался отстраниться. И сказал, что всё хорошо. Может, он и хотел… чтобы Марти в него…       Сперма Раста подсыхает, остывая, на собственном бедре. К утру, наверное, возьмётся скользкой плёнкой… если сейчас не смыть. Может быть, надо, но…       Раст сказал про душ — но сам туда не спешит. И почему-то чувствуется, что не хочет смывать всё прямо сейчас — так же, как и сам Марти.       К чёрту. Раст, похоже, не брезгует; он тоже. До утра ничего не случится, а утром всё прекрасно отмоется.       — Не хочу, — тихо, всё ещё хрипло говорит Марти. — Утром… да?..       Раст молчит. Только вздыхает в ответ — кажется, согласно.       Что ж, не возразил — значит, не против. Уж наверное, не промолчал бы, если бы не любил лежать в постели обкончанным — и с таким же обкончанным… партнёром.       — Ты, наверно, хочешь… — Марти приподнимается, шарит в темноте, находит сигареты и зажигалку. Раст всё ещё лежит на боку, спиной к нему (неужели стесняется повернуться лицом после того, что между ними произошло… даже в темноте?..), и Марти кладёт ладонь на его влажное, чуть вздрогнувшее от прикосновения плечо. — Держи… — и он протягивает в темноте сигареты.       — Спасибо… — Раст ощупью берет пачку из рук Марти, вытаскивает одну сигарету, щёлкает зажигалкой. Крохотный огонёк на несколько мгновений освещает его лицо: острый профиль, растрёпанные волосы, испарину на скуле, вздрогнувшие ресницы. Комната снова погружается во мглу, наполняется ароматом горьковатого дыма, рассеивая его едва заметные, тянущиеся вверх легковесные струйки. Глубокая затяжка, глубокий вздох.       Раст наконец откидывается на спину, на напрочь смятую простыню, так ничем и укрывшись. Смотрит в потолок. Он чувствует опустошение. Такое опустошение, из которого должно что-то прорасти. Но пока не получается. Пока остаётся лишь тишина и ожидание. Дерево молчит среди хлопьев пепла. Раст тоже молчит. Ощущает тепло, там, где оставил его Марти. Пусть оно утекает из тела, но из души так просто не сбежать… Наконец переводит взгляд на напарника. Марти смущённо возится на краю матраса, будто пёс, ищущий себе места на новой, непривычной лежанке. Раст протягивает ему сигарету, тлеющий кончик мерцает на фоне ровной стены, прячет свой огонь под пеплом. Харт тоже делает затяжку, ложится рядом.       Между ними пространство в две ладони и очень много тишины. Марти возвращает сигарету. Раст снова глотает горький знакомый дым. Несколько минут свивают свои пустые гнёзда. Не отрывая взгляда от чего-то над их головами, Раст находит руку Марти, вытянутую вдоль тела, накрывает ладонь своей, едва ощутимо сжимает.       — Я рад, что ты пришёл…       — Хорошо, — совершенно по-дурацки отвечает Марти; голос по-прежнему хриплый, хотя сорвать его было нечем. — Я… я тоже… тоже рад.       Воздух обволакивает влажной духотой, пахнет сигаретным дымом и сексом. Пахнет ими обоими — смешавшимся запахом спермы и пота.       Почему ему это так нравится?..       Марти снова ёрзает, не зная, как лечь так, чтобы… чтобы было комфортно им обоим. Места вроде хватает — несмотря на весь бытовой аскетизм Раста, матрас у него хотя бы широкий, — но…       Чертовски хочется положить голову Расту на грудь. Слушать, как мерно бьётся переставшее заходиться в суматошном ритме сердце, смотреть, как совсем близко вспыхивает ярче огонёк сигареты, когда он затягивается — закурил уже вторую…       Раст будет не против? Или?..       Отодвинуться как можно дальше, будто ничего не было, он точно не стремится — уже хорошо. Но хочет ли — большей близости, граничащей с дурацкой сентиментальностью?       Близости, желание которой удивляет самого Марти…       Всё ещё не решаясь сделать то, чего хочется, он вместо этого неловко, будто бы случайно, бодает Раста в плечо лбом. Задевает ладонью длинное бедро — мимолётно погладив.       — Дай ещё, — и снова тянет руку за сигаретой.       Марти тычется ему в плечо, робко и отчаянно. Пытается приласкаться и не решается. Боится, что Раст не сможет этого принять… Не понимает, почему, а всё равно боится. В грудную клетку толкается что-то солёное, тёплое и одинокое. Такое же упрямое, как жест напарника. Если слишком долго запирал двери, однажды придётся прищемить руку, чтобы не дать им захлопнуться.       Раст размыкает губы. Мерцающий рыжий светлячок взлетает невысоко, выхватывает зыбким светом лицо Марти. Тот поднимает руку, но Раст вкладывает сигарету прямо в его приоткрытые губы, на секунду соприкоснувшись с ними пальцами. Кажется, Марти это удивляет. И заставляет притихнуть. Он делает дрожащий вдох, а выпускает дым совершенно беззвучно. Раст наконец поворачивает голову и смотрит на напарника. Тот глубоко затягивается, очень стараясь сосредоточиться на чадящем в пальцах окурке. И ни черта это не получается.       — Иди сюда… — хрипло шепчет Коул, мягко кладёт руку на всё ещё не просохший от пота затылок. Марти замирает, а потом ныряет к нему, устраивает голову на груди, коротко зарывшись в неё лицом, и, похоже, жмурится, потому что Раст чувствует возле соска невесомое щекотание ресниц.       У Марти во рту и в горле табачная горечь — не слишком привычная, но приятная. Впору бы подумать, что дурной пример заразителен, скоро он закурит вместе с Растом и оба докурятся до рака (с другой стороны — отец ведь не курил, а рак у него всё равно случился…), но думать об этом совершенно не хочется. Вообще не хочется — ни о чём плохом.       Табачная горечь — и вкус самого Раста. Вкус его кожи, солёной и мокрой от пота, капельки которого Марти жадно слизывал; пряно-солоноватый привкус тех нескольких капель предэякулята, что он рискнул подобрать со своей ладони…       Вкус поцелуев и будто задержавшееся на губах ощущение тёплых шершавых пальцев.       И — ставшее мерным и ровным (интересно, сегодня Расту удастся уснуть?.. Он говорил, что у него бессонница…) биение сердца под щекой. Раст, как всегда, почувствовал его желание — лечь головой на грудь, — и исполнил. И даже если оно оказалось дико сентиментальным — да к чёрту.       Ладонь Раста лежит на голове, ерошит волосы, поглаживает, посылая по шее мурашки и заставляя жмуриться от удовольствия. Лежать бы так долго-долго…       — Мне было хорошо, — тихо говорит Марти. Легонько трётся щекой о грудь Раста, снова гладит его по бедру и — темнота скрывает смущение — мимолётно касается губами поджавшегося от поцелуя соска. — Очень…       — И мне… мне тоже… напарник… — шепчет Коул. «Ты даже не представляешь, насколько…». Веки вздрагивают под безмолвной, такой естественной лаской. В пальцах догорает сигарета, Раст делает последнюю затяжку и тушит её, смяв в ладони. Марти чуть двигает головой у него на груди, устраиваясь виском удобнее. Опустошение чем-то сменяется, очень медленно.       …Иногда Расту снилась или грезилась треугольная фигура, похожая на те сложенные из веточек скульптурки, что они нашли рядом с телом Доры Лэнг. Только его была значительно больше и соткана из бинтов. И он был внутри. Бинты перекрещивались над его головой, очерчивали пространство и белёсое небо, разделяя на острые грани с обманчиво-матёрчатым краем. Бинты грязные и новые. Со временем новые тоже меняли цвет и за ними появлялись другие, стерильно пахнущие. Они перечёркивали, но не отрицали друг друга, уплотнялись, росли на своем шатком, но таком упрямом невидимом каркасе.       Сейчас над ним тёмный потолок и рядом постепенно выравнивается дыхание Марти. Расту кажется, что на него падает белое небо. Медленно опускается всё ниже. Белое небо проделывает прорехи в сетчатых полотнах, растворяет бинты, заставляет их расползаться на нитки, пропитанные застарелой кровью и грязью, осыпаться хрупкой трухой. Не все. Но какая-то часть оседает на земле вместе с пеплом, шелестит, гонимая лёгким ветерком к корням дерева. Раст не может оторвать от этого взгляда. И в то же время чувствует присутствие Марти каждой клеткой своего тела. Впитывает его теплоту, зарывается пальцами в волосы, задержав их у того места, где заканчивается последний позвонок.       Марти чуть слышно вздыхает под лаской, трётся щекой о грудь Раста. Он не знает всех мыслей напарника, всё ещё не знает, что творится у него на душе, не может заглянуть в тёмные углы прошлого — осмотреть их, как место преступления, посветив фонариком, — но чувствует, что Расту сейчас и правда хорошо. Может, не идеально — тёмные углы по-прежнему не освещены, тени всё так же пытаются выползти из них на свет, — но намного лучше, чем обычно.       И не столько потому что после хорошего секса… хотя он, чёрт побери, был и правда хорошим.       Марти приподнимается на локте. Касается ладонью щеки Раста, целует его в губы. Его самого всё больше клонит в сон — и даже если Раст спать не собирается…       — Хочу спать, — почти виновато шепчет Марти. — Ложимся… да?..       Выдох Раста в поцелуй, рука, приятно сжавшая затылок. Похоже, согласен.       — И… повторим… ещё?.. Ну… потом…       Марти выдыхает эти слова, прислонившись лбом ко лбу Раста. Рвано, прерывисто — в кои-то веки боясь услышать отказ.       Настолько боясь, что, не став ждать ответа — кивком, вздохом, чем угодно, чем собирается ответить ему Раст, — поворачивается на бок, спиной, и начинает возиться, устраиваясь спать.       Раст видит, как плечо Марти на фоне более светлой стены напрягается ночным остроугольным холмом, по которому пробежала рябь от порыва ветра. Дожидается, пока напарник уляжется, поёрзав напоследок, сперва подогнув ноги, потом выпрямившись и засопев. Марти этого не видит, но на губах Коула появляется едва различимая тень улыбки. Раст придвигается ближе, укрывает их обоих до пояса смятой простынёй, просовывает руку в подмышку напарника, обнимает поперёк груди. Касается щекой загривка — и не может вспомнить, когда же в последний раз засыпал с кем-то в одной постели по своей воле. Если, конечно, удастся уснуть.       Но если и нет — совершенно неважно. Значит, он скоротает время до рассвета, слушая, как дышит напарник, как под рёбрами отдаются удары его сердца, как дерево шелестит хлопьями пепла вместо листьев.       Марти накрывает его руку своей и замирает.       — Повторим… — Раст наконец отвечает на вопрос, которого так испугался напарник. Хрипловато, тихо и уверенно, как данность. И легонько мажет губами по его коже. — Спи…       Марти даже не чувствует, что его укрыли, — в сон клонит всё сильнее, тело наливается приятной сытой усталостью, как всегда бывает после хорошего секса… И всё же, как это ни банально звучит, сегодня был не просто секс. И кроме сонливости, всё так же остро и сладко чувствуется близость Раста…       Повторим, напарник. Ты сказал: повторим. Тебе было так же хорошо, как и мне… надеюсь.       Марти что-то согласно и довольно ворчит — как засыпающий пёс. Оставляет руку поверх руки Раста, ещё чуть ёрзает, плотнее прижимаясь спиной к его груди.       И почти сразу проваливается в глубокий спокойный сон — окутываемый непривычным умиротворяющим теплом, которого, кажется, никогда не ощущал даже дома.       Дыхание Марти выравнивается, делается тише и спокойнее, ночь становится глубже, и до рассвета ещё далеко. Раст вслушивается в это почти отсутствие звуков, в непривычное ощущение того, что в его доме двое человек… Осколки лун поблёскивают в сухой траве, как хрусткие кусочки серебристой и медной фольги. Дерево мерно вздыхает под серым ночным небом. Больше не пытается пропороть ветками.       Под щекой у Раста тёплый загривок Марти. Он не шевелится и думает, что не заснёт, но проходят минуты, час совершает почти полный круг, и Растин Коул погружается в мягкую мглу без сновидений, баюкающую его измученную душу на своих сизых голубиных крыльях.                     Марти просыпается оттого, что его трясут за плечо — несильно, но достаточно ощутимо, чтобы помочь вынырнуть из глубокого сна. Не сразу понимает, почему у него дома пахнет табаком и почему рука на плече — гораздо шире и тяжелее, чем должна быть рука Мэгги…       В следующую секунду вспоминает. Разлепляет глаза, поворачивается — и смотрит на сидящего на краю матраса Раста.       Марти укрыт до пояса простынёй — обычная замена одеялу в жару, — хотя совершенно не помнит, как укрывался. Может, простыню натянул на них Раст?..       Краешек той же простыни прикрывает Расту бёдра — но всё равно видно, что он ещё не надевал белья. Похоже, проснулся, закурил и растолкал Марти.       — Мы не проспали?.. — язык с трудом ворочается спросонья, и пока что мысль о том, чтобы не опоздать на работу, пересиливает смущение. В голове возникает нелепая картинка: они опаздывают вдвоём, весь отдел всё понимает, им начинают рукоплескать и поздравлять — дескать, ну наконец-то, сколько друг вокруг друга ходили, мы уже пари заключали, когда же вы наконец…       Что за чёрт. Такого бреда не могло бы произойти никогда.       — Нет, — спокойно отвечает Раст. — Не волнуйся.       — Просто мы не завели… Чёрт, — Марти приподнимается и почти по-собачьи трясёт головой. — У тебя вообще есть будильник?       — Нет, — Раст снова глубоко затягивается, задерживает дым в лёгких, выдыхает. — Обычно я вообще не сплю. Сегодня даже уснул… но всё равно проснулся раньше тебя.       «Сегодня даже уснул».       В воздухе повисает невысказанное: «…с тобой», и в груди у Марти теплеет.       — Можешь идти в душ первый, — Раст кивает в направлении нужной двери. — Я за тобой.       — Да… да.       Марти отбрасывает свой край простыни и садится. Запоздало вспоминает, что полностью обнажён, видит в просачивающемся сквозь жалюзи сером утреннем свете засохшую плёнку спермы Раста на собственном бедре…       Чёрт. Чего ему стыдиться — после того, что было между ними накануне?       Раст такой же. Так же… так же… в общем, ему так же нужно в душ.       И то, что именно Марти предстоит сейчас первому подняться во весь рост, — да какая, к чёрту, разница? Можно подумать, у него есть причины стесняться собственного тела — тем более с человеком, с которым провёл ночь.       Не прикрываться же ему, чёрт побери, как стыдливая барышня!       Раст, правда, прикрылся. Ну, не прикрылся, а… просто у него эта простыня на бёдрах лежит. Просто так получилось. И непохоже, чтобы он чего-то стыдился, — сидит себе, курит спокойно, рассуждает, кому первому идти в душ.       Ладно. К чёрту.       Марти встаёт с матраса и не знает, чего хочет больше — чтобы Раст отвернулся или чтобы смотрел. Если отвернётся — как раз получится, что стыдится…       Да что за дьявол. Ни с кем из случайных партнёров такая чушь в голову не лезла. С женщинами он вообще ни о чём особо не задумывался — в себе был уверен, да и раз уж женщина его выбрала, значит, её всё в нём устраивает, — а с мужчинами…       Чёрт. С мужчинами он просто ни разу не раздевался догола. И уж тем более не просыпался утром в одной постели, и…       Раст не отворачивается. Смотрит, продолжая курить.       Смотрит без оценивания во взгляде и без смущения — и дурацкие мысли уходят.       — Надо будет заехать куда-нибудь поесть, — говорит Марти, уже делая первый шаг в сторону душа. — Жрать хочу, как не знаю что.       — Могу пожарить сырные тосты.       Чёрт. Совместное пробуждение, совместный завтрак на кухне…       Но с другой стороны — а как иначе? Прежде, если ему случалось заночевать у одной из любовниц, он никогда не смущался, когда утром та предлагала накормить его завтраком. И после совместной ночи — а что ещё, чёрт побери, должно быть, если не совместный завтрак? Ну, хотя бы кофе — но тосты точно не помешают.       — Успеваем? — спрашивает Марти, уже открывая дверь в душ.       — Да. Я разбудил тебя пораньше. Подумал, что захочешь позавтракать.       — Тебе самому стоит завтракать почаще, — не удержавшись, ворчливо бросает Марти. — Не только сигаретами. И так вон какой тощий.       Раст едва заметно усмехается.       — Вчера тебя вроде всё устраивало.       Вот чёрт…       — Меня всё устраивает, — Марти шумно вздыхает — опять ляпнул, не подумав. — Прости. Я… чёрт побери, я, вообще-то, о твоём здоровье беспокоюсь!       Красота. Стоит в дверях ванной, голый и перепачканный спермой, и говорит Расту о том, чтобы тот не пропускал завтраки.       — Я понял, — мягко отвечает Раст, и Марти вздыхает свободнее.       — Да. Ну, в общем… — он снова переводит дыхание и выпаливает, — тогда в следующий раз завтрак готовлю я. Хотя ничего лучше яичницы и тех же тостов не умею.       Чёрт, даже если это прозвучало глупо, он должен был сказать. Во-первых, Раст — не Мэгги, чтобы каждый раз готовить ему завтрак…       …а во-вторых — следующий раз ведь точно будет? А, напарник?..       — Хорошо, — невозмутимо соглашается Раст и снова мягко усмехается. — Я тоже не ахти какой повар, так что тут мы квиты.       — Ага.       Марти усмехается в ответ, кивает и наконец закрывает за собой дверь ванной.       В душе растёт и ширится совершенно дурацкое ощущение счастья. Может, просто после хорошей ночи и потому что сегодня утром они в кои-то веки не цапаются?       Расту, должно быть, секс тоже пошёл на пользу. Он всем идёт на пользу.       Марти довольно улыбается собственным мыслям и включает воду.       Раст смотрит, как Марти скрывается за дверью, слышит шум падающих в поддон капель, снова затягивается сигаретой. Прошедшая ночь была на ощупь, вся из тактильных ощущений, обострённых темнотой и жарой, приглушёнными звуками и тем, что они касались друг друга впервые, приноравливались, пробовали. При дневном свете — чувство, что выбрались на берег из ночного океана, а кораблекрушения всё-таки не случилось. Наконец увидеть друг друга в полный рост… Растрёпанные светлые волосы ранним утром отливают пеплом — везде золотистым пеплом. Загорелая спина, бок, а ягодицы белее. Марти похож на здешнюю местность, много солнца и золота — мягкого, спелого от кукурузных полей и припылённого от тростниковых. Даже его сопение иногда напоминает шелест высоких стеблей на ветру. И охристое закатное небо отражается в поросших камышом водах болот.       Раст теперь знает тяжесть тела напарника и то, где он горячее всего… Замечает синяк на левом бедре Марти, оставленный им самим — когда вцеплялся пальцами, когда это заменяло невыговоренные стоны. Наконец-то случившаяся близость оставила после себя отметины на телах, а в душе — странную успокоенность и свершённость. На тонкой кромке сна перед рассветом, когда пепельное дерево прорастало в пепельное утро, а то наводило молочно-туманные мосты среди тростника, Раст чувствовал мерное дыхание Марти на своей руке. И сейчас это ощущение сохранилось.       Их наверняка ждёт сумасшедший день, погружение в работу, и мёртвое вновь будет неразрывно переплетено с живым. Но пока шум воды в ванной стихает, и скоро он снова увидит Марти и сам подставится под тёплые струи душа, а потом комнату заполнят ароматы сырных тостов, растопленного масла и кофе.       И наступающий день точно получится пережить.