причинно-следственные связи

      серёжа плачет. серёжа всегда плачет, кажется ване. плачет, когда дело доходит чуть дальше обычных поцелуев; плачет, когда смотрит на видео с изранеными котятами; плачет, когда видит новости о предстоящей войне — а ване, на самом деле, страшно.       поначалу такое умиляло: серёжа взрослый парень, обеспечивающий себя сам, достаточно умный, чтобы понимать, как устроен мир, сильный и очень высокий, но гундосит от малейшей нелепости, будь то милые видео в тиктоке с щеночками или неудачно подобранное слово. он скрывал свои слёзы первое время, уходил в туалет, включал кран, сжимая раковину, и ждал, когда отчаянный внутренний крик уймётся, чтобы не напугать ваню. тогда ещё просто друга.       ваня стирал солёные капли с его щёк, когда однажды серёжа не смог встать от волнения: руки и колени тряслись, а на губах заморозилась закостенелая улыбка в один бок. причина, как всегда, была ерундой — слишком темно. единственное, что тогда он мог сказать: 'я ничего не вижу'. ваня включил свет. серёжа успокоился.       — да чего ты ревёшь-то, кудрявый?       со временем это начало раздражать. заплаканное лицо было слишком частым дополнением, будто скин в редакторе на спавнпоинте сменили. ване сложно вспомнить моменты, когда серёжа спокойно сидел — только, может быть, когда спал.       он постоянно молчит, изредка всхлипывает, но не говорит ни слова. всё стало хуже. в комнате будто застывший полумрак и маленький сжавшийся на диване вани серёжа. мир застывает в его глазах, он смотрит сквозь, роняет такие горючие слёзы, крупные, блестящие, как жемчуг на солнце. он будто умирает каждый такой раз, разбивается о скалы, разрывается на части и больше не существует. ваня проваливается в пугающей темноте его впавших чёрных глаз, ныряет с головой в его крошечный мир, состоящий только из грязно-серого тумана и одиноких деревьев с голыми ветками. пахнет землёй. и мертвечиной.       может быть, ему кажется? может быть, он всё ещё спит? перед ним лежит серёжа, спокойный, умиротворённый. ваня легко проводит холодной ладонью по чужой щеке, вглядываясь в мирно посапывающее лицо с меланхоличной улыбкой. такой красивый. красивый по-особенному, курносый, с залёгшими тенями под глазами, спадающими кудрями, хмурыми бровями. очень безмятежный, не омрачённый тяжестью обгладывающих его мыслей. ваня старается сделать отпечаток этого момента в собственной голове, сохранить навсегда, не оставив ни одного воспоминания, где серёжа сжимает в руках подушку и бесшумно плачет. одинокая слеза срывается с его чернеющих ресниц, скатывается по засушенной щеке, оставляя после себя заметный след, и теряется за шиворотом домашней футболки. что у него в голове? почему он всегда такой? молящий о помощи одним только замутнённым взглядом, опустошённый всей скорбью мира, будто побывавший на всех похоронах, даже на своих.       серёжа переживает траур каждый день, питается сожалением и отчаянием, чувствуя на языке язвительную горечь, и только ваня — крошечная капля мягчайшего мёда в бесконечной, неуёмной пучине дёгтя. немного горчит.       он не разговаривает месяц, пьёт воду литрами. задыхается, сжав заношенную чужую рубашку на груди, когда однажды ваня возвращается с университета. как можно его бросить? как, блять, можно сделать это? кто вообще сказал ему, что такое возможно?       он не знает, что делать. серёжа отказывается раскрывать шторы и включать свет и запрещает делать это ване, будто хочет сгнить заживо в тёмном сыром месте, покрывшись мхом. застоявшийся воздух давит на лёгкие, и любые попытки вани открыть окно заканчиваются слезами вскочившего с места посреди сна серёжи.       он не спит, но пытается, честно. он готов клясться об этом уставшему ване, стоять на коленях с мольбами, простить и никогда не бросать.       — ты очень похож на моего лучшего друга, — хрипит, сжимая диванную подушку. ваня целует его в лоб, но никогда не спросит о человеке, которого напоминает.       копать под серёжу было сложно — друзей у его семьи совсем мало, связь с ними утеряна временем, но ваня старался. перелопатил весь серёжин телефон, старые фотографии, вещи. созвонился с милой старушкой, живущей когда-то по соседству. нашёл её номер в одном из старых бумажных альбомов, которые серёжа часто пересматривал, раз за разом роняя слёзы. на странице с этой фотографией размытых высохших пятен было гораздо больше, а на лице какого-то мальчика фотография совсем затёрлась. на обратной стороне глянца расплывчатые буквы и цифры складывались в имя 'елена николаевна' и номер. ваня набрал его с восьмого раза.       елена николаевна сказала, что все они стали жертвами обстоятельств. их задело войной с дагестаном.       — я схватила его, чтобы убежать. он тогда ещё совсем полоротым был, пять лет мальчику. на его глазах застрелили всю его семью и семью вадима. он так много плакал, пока мы бежали в укрытие. адская ночь, ванечка, он не должен был всё это видеть. так темно было, но он всё равно как-то всё разглядел.       — скажите, как выглядел вадим?       — курносый мальчонка, но шибко умный. очки всегда глупые какие-то носил, глазки раскосые. улыбался так задорно, всегда в ответ тоже улыбнуться хотелось. хороший был, совсем молодой. лет двенадцать ему было. от серёжки не отлипал, всегда вместе играли. я часто за ними присматривала. душа разрывалась, а серёжка все плакал и плакал, да и я с ним, за компанию.       — спасибо вам большое.       ваня сбрасывает звонок, прощаясь дрожащим голосом, и стирает непрошенные слёзы с глаз, утыкаясь ладонями в лоб. лучше бы он ничего не узнавал, лучше бы всё это было тайной, покрытой мраком. одно оставалось непонятно — по описанию с вадимом они совсем непохожи, чем он может напоминать его?       — вы улыбаетесь одинаково, и характер один в один, — сипит серёжа в дверном проёме кухни, держась дрожащей рукой за косяк. с его глаз неконтролируемо капает, и он стирает влагу с лица, которое сразу же затапливает обратно.       — ты чего не спишь? — нежно шелестит ваня, растирая глаза оцепеневшими пальцами. не хватало ещё, чтобы он всё это увидел.       — услышал, что ты по телефону разговариваешь. не думал, что с еленой николаевной.       — пойдём спать, серёг. утро вечера мудренее.       через полтора часа они засыпают под сопение друг друга. ване снится маленький ребёнок в объятиях высокой женщины. она нежно оглаживает его трясущуюся спину и до крови зажёвывает губу, чтобы не разрыдаться самой. ваня пытается окликнуть мальчика, но изо рта не вырывается ни звука, будто голосовые связки вырвали. под сердцем что-то жалобно заныло, и последнее, что он видит до отключки — полные отчаяния и безумного страха детские глаза, залитые животным ужасом.       вскочив в холодном поту, он снова трёт опухшие веки, встречаясь взглядом с взволнованным серёжиным.       — мне сказали, что это посттравматический синдром, — шепчет серёжа, укладывая ваню и тёплой ладонью надавливая на ходящую ходуном грудь. — и что похожие люди могут его обнажать, — придвигаясь чуть ближе, обнимает за плечо, перекидывая руку через чужую грудь.       — тогда мне не место здесь, — закрыв глаза, басит, сжимая рукав застиранной рубашки.       — не знаю.       ваня чувствует расползающуюся влагу на плече и проваливается в беспокойный сон.       завтра они обязательно всё решат, а сейчас нужно выспаться.