Имя

Холод по-собачьи кусал кончики пальцев. Даже перчатки мало чем помогали. Разве что придавали ей еще более жалкий вид. Маринетт не чувствовала смычок, ноты застывали в немеющих руках. Вивальди, наверное, плачет в гробу. И уж точно не от радости. Старая скрипка местами фальшивила — хриплое вибрато отдавало цыганской вульгарщиной. Мятая купюра скромного номинала опустилась в чехол — на сегодня с неё хватит. Мимо проплывали толпы туристов, желающих запечатлеть Эйфелеву башню на фоне падающего снега. Может, то была игра воображения, но в каждом втором случайно цепляющемся взгляде она ловила холодный укор. Маринетт шмыгнула носом и спрятала руки в карманы куртки. Из месива людей выбился парнишка, он застыл неподалёку, словно застигнутый врасплох. Он настороженно подошёл ближе, и Маринетт разглядела очертания гитарного грифа за его спиной. — Извини, — заговорил парень, — Здесь обычно я играю. Создалось впечатление, что он тщательно следил за выбором слов. Что, впрочем, нельзя было сказать о его манере одеваться, которая выдавала в нём своеобразный инфантилизм. Дюпен-Чен кивнула, замолчав раздражение, и выдавила понимающую улыбку. — Я бы послушала, но мне пора идти. Она уже развернулась, как вежливый голос настиг её: — Я ведь не спугнул тебя? Маринетт обернулась, на сей раз она снисходительно ухмыльнулась. — Нет. «И не надейся» — мысленно добавила она. В и без того пасмурные будничные думы вклинилась ещё одна забота в виде этого гитариста. Припозднившись, её догнала злость: кто он вообще такой, чтобы столбить место? Что-то она не видела его там раньше. В противном случае наверняка запомнила бы эти голубые пакли. Дом встретил не привычной тишиной, а доносившимся с кухни бряцаньем посуды. — Тебя отпустили пораньше? — А тебя задержали? — оторвавшись от готовки, Сабин взглянула на часы. Маринетт кивнула. — Препод по сольфеджио совсем озверел, — на ходу стала сочинять она, вешая куртку. Юркая вешалка чуть не свалилась прямо на голову. Ложь всегда отзывалось дрожащими руками. Мать тихо и тяжело вздохнула. В животе заворочалась тревожная догадка, что её враньё раскрыто. — Меня сократили, — не глядя в сторону дочери, сообщила Сабин. Зелень, которую она шинковала, практически превратилась в пыль. Внутри что-то резко ухнуло вниз. Сцепленные нитками, мысли потянулись одна за другой, приводя к неминуемо одинокому выводу: нужны деньги. Маринетт осторожно приблизилась к матери, и накрыла её ладонь своей. — Может, я попытаюсь подать заявление о повышенной стипендии… — Нет, — с неожиданной твёрдостью отчеканила Сабин. — Со второй работы меня увольнять не собираются. — И всё-таки я попробую, — настояла на своём Маринетт и поспешила перевести тему, чтобы больше к ней не возвращаться: — А что ты готовишь? Давай я помогу. Новый кусочек неправды оставил на языке гнилой привкус. Довод о том, что обманывает она всё-таки во благо служил скупым успокоением.

*

В этот раз она настроилась гораздо решительнее. Натёрла до блеска скрипку, надела адекватную одежду, а дурацкие перчатки полетели в мусорку. Навряд ли конечно то могло привлечь людей, но это большее, на что она была способна. Маринетт прицениваясь оглядела площадь, но тут же споткнулась о смутно знакомый силуэт. И как она посмела забыть про очередную палку в колесе.? Парень же, завидев её, приветливо махнул рукой, словно они и не были друг другу незнакомцами. Это возмутило, и Маринетт невольно нахмурилась. — В Париже не осталось других мест? — без лишних церемоний поинтересовалась она. — Могу посоветовать парочку, — подключая комбик, без единой ноты осуждения отозвался гитарист. — Себе посоветуй, — отчеканила Дюпен-Чен, окончательно воспряв духов. Ишь умный какой взыскался! — Спасибо, — беззаботность в его голосе начала досаждать. — Но мне нравится вид. Маринетт совсем некрасиво фыркнула: так она и поверила! Многолюдность, разумеется, совсем не причём. — Учти, я отсюда ни ногой, — предупредила она, красноречиво доставая скрипку. — Можем играть вместе. Выручка пополам, — он оглядел её, — так и быть, могу уступить тебе пять процентов. Возникло внезапное желание убедиться, что с её внешним видом всё в порядке, но она глаз не сводила с музыканта. Словно, едва она отвернётся, он тут же сбежит и не на кого будет выливать недовольство. Ещё немного пожевав в голове недоверие, она нехотя выдавила: — Думаешь, сможем больше выудить? — Не попробуем — не узнаем, — он поправил ремень гитары на плече. — Меня зовут Лука, кстати. — М, здорово, — нетерпеливо бросила она, напялив вежливую улыбочку. Она спешно подвязала лентой отстающий от корпуса подгрифок, минуя приценивающиеся взгляды парня. — Что играем? И нетерпеливо зыркнула на него. Он в свою очередь тоже остановил на ней внимательный взгляд. Маринетт уже было приготовилась услышать ответную резкость… — Как на счёт твоего настроения? — выдал вдруг он. И только она хотела непонимающе хмыкнуть, он начал играть. Нехотя пришлось признать, что звучало сносно. Да ладно уж там, звучало замечательно. И, немного послушав, таки поймала такт, вливая скрипку в мелодию. Лука и впрямь сдержал слово, всучив большую часть заработанного. Да и к тому же оказался джентльменом и настоял на том, чтобы проводить её до дома. Путь к нему прошёл незаметно: в спорах о жанрах, обсуждении поднакопившихся за время уличных выступлений любопытных случаев. Маринетт упустила тот момент, когда начала искренне смеяться над его ненароком вползающими в разговор шутками. — Ты так и не назвала своё имя, — напомнил Лука, ничуть не теряясь. Дюпен-Чен замерла на верхней ступеньке крыльца и обернулась, пряча дурашливую улыбку. — А ты угадай.

*

Проходили дни, а к имени он даже близко не подобрался. Когда она настраивалась перед игрой — проверяла струны, смазывала смычок канифолью и пробегалась по простеньким гаммам — он наблюдал за ней. Совсем не скрывая, глазел и вслушивался. — Моника? — Мимо, — она начала играть что-то из этюдов Крейцера, постепенно выходя на импровизацию. Довольно улыбнувшись, Лука обратился к горстке образовавшихся слушателей. — Перед вами выступает Изабель, самая талантливая скрипачка в Париже. Рука чуть дрогнула, съев несчастную долю в мелодии. Не прерывая исполнение, Дюпен-Чен скользнула к нему ближе и прошептала на ухо: — Спасибо. Но ты опять не угадал. Лука смерил её взглядом, в котором досада боролась со смехом. Струны задорно звякнули в конце аранжировки, но он, казалось даже не заметил. — Я надеялся, что это сработает. Маринетт опустила смычок. Луке шла задумчивость. Всё внимание его сошлось во взгляде на неё. Было лестно и даже не стыдно. — Ты просчитался, — мягко сказала она, подмечая в собственном голосе флирт. Странно, что ему ещё не надоела эта глупая игра. Он покачал головой, напустив на себя уязвлённый вид: — Твоя жестокость сравнится только с твоей загадочностью, — пафосно выдал он. Её тихий смешок заглушило начало новой партии.

*

Один раз их занесло в какое-то странное заведение, названное Лукой баром. По факту больше походило на забегаловку для таких же непутёвых мечтателей, как и они. В углу даже стоял пыльный старый рояль. Чтобы окончательно уподобиться обстановке, она достала из рюкзака скетчбук. Лука проводил её ладони изучающим взглядом, но ничего не сказал. — Не так люблю музыку как ты, извини, — бросила она словно тот мог её осудить. — Занимаюсь вот скучным рисованием. — Неужели я настолько банален? — обречённо протянул он, давя улыбку. — Ага, — лениво продолжила она, — не удивлюсь, если ты сейчас сядешь за клавиши и выдашь шустрый пассаж. Лука лишь хитро ухмыльнулся, неторопливо отодвигая стул. — Да ладно. — встрепенулась она, не отводя глаз с его довольного лица. — Вот видишь, а говоришь не удивишься, — заключил он, и с чувством выполненного долга сел обратно. Маринетт замерла на секунду, надулась, но затем рассмеялась: — Обманщик! — она замолчала, переводя дух. Взгляд вернулся к его лицу, споткнулся о дрогнувший кадык, когда Лука осушил бокал. — Знаешь, ещё я не удивлюсь, если… Кровь взвыла и прильнула к лицу. Алкоголь ударил в голову. — Если что? — подстегнул Лука, заинтригованно подавшись вперёд. Маринетт опрокинула остатки коктейля и постаралась навесить на себя всевозможно уверенный вид. — Если ты меня сейчас поцелуешь. Лука тут же застыл, остановив взгляд на её опустевшем стакане. Призрак улыбки медленно сполз с его лица, поселив внутри неприятный холодок предчувствия. Маринетт ощутила, как хвалёный уверенный вид начал давать слабину. Она криво улыбнулась, хаотично соображая. Бардака в голове прибавили к тому же коктейли с сомнительным содержанием. — Или на таком инструменте не играешь? — голос просел, что в лучшем случае смогло бы сойти за уверенный тон. Хотелось было скрыть стыд в стакане, но тот был предательски пуст. Она соскочила с места. — Ты куда? — опешил Лука. Выглядел он озадаченно и даже слегка напугано. Стало совестно и печально одновременно. — За выпивкой схожу, — нарочито непринуждённо отозвалась она, сдерживая непонятную дрожь. В голове же тем временем перебирались различные ругательства. В чей адрес — даже сразу и не разберешь. — Может, лучше пойдем? — аккуратно спросил он, поднимаясь следом. Маринетт лишь безразлично повела плечом. В холодном воздухе улицы отчётливо ощущалась зависшая неловкость. Лука словно шкатулка музыкальная — в одночасье затих и закрылся с резким щелчком. Стало зябко и обидно. В голове засел хмельной принцип: больше не вести себя так глупо и непосредственно. Захотелось возненавидеть зиму, вина которой прослеживалась сомнительно: был ясный безветренный вечер. Стаканом занять руки больше возможности не было и Маринетт абсурдно захотела достать скрипку. Но тут же отмела эту идею, вспоминая коченеющие пальцы. Жаль. Музыка бы сейчас была очень кстати. — Большое упущение, — сказала вдруг тихо она. Не хотелось смотреть на Луку и она всеми фибрами души пожелала, что хоть немного удастся его задеть. Хотя бы самую малость, ради пресловутой справедливости что ли. — Ты о чём? — отозвался Лука всё тем же причастным тоном. Видимо, и тут промашка. Она проглотила неловкую злость и вскинула самый беспристрастный взгляд, на который была способна. — То что ты не играешь на клавишах, — улыбнулась Маринетт.

*

Она раньше не обращала внимания на подобные мелочи. Что например иногда Лука приносил вместо электрогитары акустическую классику. Причин могло быть множество, и все что шли в голову, Маринетт находила интересными. Вот только спрашивать не находила нужным: был риск забыться в плавной бархатной речи. Говорил Лука о музыке иначе, нежели её преподаватели с дипломами и грамотами. Возникало чувство посвящения в редкое таинство. Куффен относился к музыке почти с религиозным трепетом. В начале знакомства Маринетт находила это причудливым, но теперь видела неповторимость. Объясняя матери свой профессиональный выбор, она прибегала к речам о гармонии и красоте, тратила часы на бесполезную болтовню. Если бы на её месте тогда очутился Лука, Сабин наверняка отмела все сомнения. Трудно не полюбить музыку, когда тебе о ней рассказывают с такой отдачей. По крайней мере, такими доводами она утешала себя, когда очередной раз подмечала вьющееся волнение, стоило Луке начать играть. — Сколько их у тебя? — поинтересовалась Маринетт, косясь на гитару в его руках, что была явно новой. — Я не считаю, делаю на продажу — он усмехнулся. — Можешь провести ревизию. Маринетт отвлеклась на скрипку, подкручивая колки, дабы не было заметно краснеющего лица. Сознание издевательски рисовало двусмысленную подоплёку. Вероятно, она видела двойное дно, там где его нет. А в случае с Куффеном — все эти ухмылочки и взгляды — разобраться было вообще невозможно. — Если хочешь, — осторожно добавил Лука. — Надеюсь, это не попытка втюхать мне одну из них? — Втюхать? — сделал он возмущённый вид — Это, вообще-то называется экономической жилкой, Скарлетт. Вырвался надрывный смешок, вмиг ощутившийся поражением. Но скрывать любопытства Маринетт не стала. — Близко. Ладно, может хотя бы твои гитары помогут тебе угадать.

*

В нос ударил тонкий запах свежераспиленного дерева. Маринетт забыла смотреть под ноги, словно и впрямь пыталась с порога сосчитать количество всех видов гитар. Она споткнулась о какой-то ящик, но падения не произошло. Лука ловко поймал её, придерживая за талию и — только подумать! — мило вскинул брови, улыбаясь. — Ты как, Анетт? — как ни в чём ни бывало осведомился он. — Жива, — её голос озяб. Неловкость оказалась томительной. Лука поправил ей вывернувшийся воротник куртки, добивая. — Ты покраснела, — проявил он наблюдательность. — Это значит, что я угадал? — Нет, — Маринетт нашла силы наконец отлепиться от него. — Просто на улице холодно. Она вошла вглубь мастерской, параллельно убегая от допытывающих взглядов. Но помогло скверно: здесь всё кричало о нём. Она в момент застыла. Взгляд зацепился за недоделанную скрипку. Её корпус оказался выкрашен в чёрный. — Нравится? Лука, конечно, всегда так разговаривает. И совершенно точно ей показалось, как томно прозвучал этот вопрос. Она не ответила, притворившись, что её заинтересовал рубанок, покрытый стружками. Сразу же представилось, как аккуратно ловкие руки обтачивают очередную деку. Горячее наваждение заставило скинуть куртку. Она нарочито вальяжно уселась на захламленный эскизами и чертежами диван, закинув ногу на ногу. — Тут ничего, — выдала она вердикт. — Думала, ты занимаешься только гитарами. — Начал делать скрипки. С недавних пор. Он отправил взгляд в её сторону, мучительно долгий. Маринетт не выдержала и уставилась на первый попавшийся в поле зрения гриф. Возвращаясь мыслями в тот вечер, разумно предположить, что она себе всё накручивает. Или Лука флиртует с ней из баловства, потому что иначе не умеет. — Бернадетт? Он до сих пор не терял веры в себя. — Словно мне восемьдесят, — вяло улыбнулась она. — Значит, гитары не помогли, — пробормотал Лука. — На самом деле ты почти угадал, осталось всего ничего, — нежность в голосе не удалось ни скрыть, ни задавить ехидством. И она не казалось неуместной. В этой комнате, укутанной теплом, будто нитями — вымокший зимний вечер принадлежал другому измерению в которое нежность не вписывалась. Только колючий холод, равнодушные глаза прохожих и озлобленные полицейские. А здесь в пору было дать волю всему неозвученному, затаившемуся в глубине и зажатому будничной рутиной. Лука уселся рядом, отложив скинутую ей куртку в сторону. Он невесть чему загадочно улыбнулся. Маринетт даже не стала задаваться вопросом — чему именно. Привыкла. — Как на счёт разучить что-нибудь новенькое? — в его руках материализовалась гитара. Маринетт согласно кивнула.

*

Ужин остывал. Вместе с решимостью рассказать матери о том, что стипендия была выдуманной. — Почему ты играешь? — как-то вскользь поинтересовался Лука. — А ты? — тут же вскинулась Маринетт. Но почему-то ответ напрашивался сам собой. — Люблю дарить музыку другим, — меланхолично заявил он, — и все же? Делать было нечего — пришлось признаться о шатком финансовом положении её скромной семьи. И о её глупой попытке выдать эти гроши за выплату университета. Из которого её вот-вот турнут за бесконечные прогулы. Да наверняка выглядела при этом до того жалко, что помолчав с минуту, Куффен отправил её домой. — Думаю, вам нужно поговорить. А сам же остался на площади морозить задницу, альтруист чёртов. Когда в прихожей наконец раздалось лязганье дверного замка, Маринетт даже подскочила. Сабин выглядела измотанной. — Ты припозднилась, — обронила Маринетт, расставляя тарелки, словно готовилась к приёму королевскому, ей богу. Мама оглядела стол и бросила на неё виноватый взгляд. — Я забыла какую-то дату? Кольнула лёгкая печаль: даже стараясь угодить матери, она всё равно умудряется делать её несчастной. — Нет, я просто пыталась тебя задобрить, — Маринетт решила не юлить. На лице Сабин проступила обеспокоенность. — Неужели с учёбой что-то не так? — Что-то вроде того, — промямлила Маринетт, заранее ощутив ожог родительского разочарования. — Мне не платят никакую стипендию, мам. Лучше бы она удивилась, но вместо этого лишь тяжело вздохнула. — Если это облегчит твою совесть — я знала. Видела тебя как-то с каким-то мальчишкой на площади. Даже сейчас Маринетт почувствовала, как к лицу прилип жаркий румянец. Интересно, как бы он отреагировал на такое прозвище?.. Она не заметила, как вспышка воспоминаний о Луке вылилась в улыбку. Которая сразу же завяла при взгляде на маму. — Ты не сердишься? — тихо спросила Маринетт, одёрнув себя за несвоевременные мысли. — Я… — Сабин запнулась. — Конечно нет, — будто каждое слово давалось ей с большим трудом. Она устало осела в кресло, прикрыв лицо рукой. — Просто не подумала бы, что до такого дойдёт, что… Маринетт не смогла удержаться и подошла ближе. Она положила руки на напряжённые плечи матери. — Что всё окажется настолько плохо. — вяло закончила мысль Сабин. Маринетт криво улыбнулась. — Ну, не так уж и плохо, — вперив мечтательный взгляд в пустоту, подметила она. — Особенно в последнее время… На губах матери впервые за вечер заиграла улыбка. — Уж не связано ли это с тем самым музыкантом? Маринетт замешкалась. Говорить кому угодно о Луке непривычно и странно. Она вспомнила, как неловко выпрашивала у него поцелуй. Сладкая влюблённость отозвалась горечью и внутренности окатило стыдом. — Его зовут Лука. Она тут же замолкла, боязливо покосившись на дверной проём. Какая глупость! Будто тот мог соткаться из теней. — Лука, — повторила Сабин и хмыкнула. Дальше расспрашивать не стала, словно всё и так понятно.

*

Вид у него с самого начала дня был на редкость хитрющий, а поведение выдавало взвинченность. Маринетт могла лишь терзаться догадками, что тот задумал. Лука даже ни разу не обратился к слушателям. Но зато с двойным интересом метал в неё беглые, словно случайные взгляды. Или же у неё просто не заладилось утро, и воображение особенно сильно разыгралось. На перерыве Лука не стал как обычно жонглировать именами. Как не делал собственно и до него. Мелькнула справедливая мысль о том, что глупая, затянувшаяся игра наконец наскучила ему. Оглядываясь назад, Маринетт не до конца понимала, что ею двигало. Она не могла не удивляться: другой на месте Куффена уже бы давно сдался. — Есть планы на вечер? — осведомился он с какой-то излишней серьёзностью. Маринетт даже растерялась, и пауза могла сойти за раздумье. — В тот раз мы неплохо спелись, — уточнил он, спрятав озябшие руки в карманы. — Точнее сыгрались, — не удержалась она от глупого подобия шутке. Лука рассеянно усмехнулся. — Ну так что? Маринетт не сдержала улыбки и, поправив волосы, пожала плечами. — Я не против. Спешная упаковка инструментов утонула в хаотичных раздумьях. И Маринетт поймала себя на мысли, что всё чаще окунается в подобное безобразие. Она невольно перевела взгляд на Куффена, что шагал рядом, и заметила редкие снежинки осевшие ему на волосы и плечи. Пока она отгоняла навалившийся романтизм, в тишину впивался хруст подмерзших луж. — Ты что-то удумал, — не сдержавшись, наконец выдала она, разбивая затянувшееся молчание. Дорога до мастерской казалась длиннее, чем в прошлый раз. Нервы превратились в одну застывшую в остром ожидании смычка струну. — Сыграть пару новых песен, — прозвучало без единой неправильной ноты. Она покосилась на него, пытаясь отвлечься от вальсирующего по сознанию чувства неопределённости. Лука тут же глянул на неё, по губам заскользила тихая улыбка. Не зная его, подумала бы что он нарочно такой обаятельный. Хотя едва ли он вообще догадывался, что делает с ней одним только своим существованием. Оказавшись в тепле, Маринетт принялась растирать озябшие пальцы. От взгляда Луки это не скрылось. Он нахмурился: — Замёрзла? Захотелось тут же начать отпираться, но голос безвольно потух в груди. — Это ничего, у меня на холоде всегда так, — слабо выдавила она в оправдание. — И поэтому ты решила играть на улице среди зимы, — кивнул он, выдержав серьёзный тон. Протестующие реплики затерялись, когда Лука бережно взял её руки в свои. Маринетт замерла, поражённая таким простым проявлением заботы. Которая смутно показалась ей незаслуженной. Затем он поднял на неё взгляд: — Так лучше? Маринетт смогла лишь кивнуть, окончательно растерявшись. Застряла мыслями где-то между жаром чужих ладоней и радужкой светло-голубых глаз. Время измерялось колотящимся в ушах шумом собственного сердца. Лука бегло подался вперёд, но тут же отстранился, разнимая их руки. — Тебе нужен горячий чай, — резюмировал он. — Проходи. Здесь всё оставалось по-старому, и одновременно нечто переменилось. Словно в прошлый раз, когда она заходила в мастерскую она и сама была другим человеком. Инструменты перешёптывались между собой. Но слушать она не хотела: какой глупостью было вновь сюда приходить, и подпитывать чувства неуклюжими приятельскими диалогами с Куффеном. Самое паршивое, что они заставляли сердце корчиться в беспокойном ожидании. Лука бесшумно нарисовался в комнате, заставив мысли трусливо расползтись по углам. Он протянул ей кружку. — Сладкий, — сообщила Маринетт, сделав глоток. Лука резко замер и неуверенно взглянул на неё. — М? Он выглядел непривычно растерянно. Двусмысленность застала её слишком поздно. Маринетт мгновенно зарделась. — Ну в смысле не ты, а чай, ну то есть ты тоже ничего, но я не это… — Чай. Я понял, — Лука благодушно кивнул. — Сделать тебе новый? — Нет, мне нравится. Она то и дело прятала взгляд в кружке и ловила дежавю от происходящего. Когда Лука нежно улыбнулся, одарив при этом долгим взглядом, Маринетт пожалела, что не может нырнуть в чай и спрятаться там целиком. И с его стороны было однозначно нечестно разбрасываться такими взглядами. — Спасибо. Я окончательно согрелась, — она вытащила скрипку и выжидательно уставилась на Куффена. Непонятная злость подталкивала разделаться с причиной пребывания в этом месте. Она же и придала уверенности. На секунду могло показаться, что ей даже удалось его смутить, но он тут же склонил голову в немом вопросе. — Ох, твоя увечная подруга, каждый раз на неё смотреть больно, — как-то ехидно бросил он, попутно доставая гитару. — Ты же спец, — сухо выдала она, — наверно, тебе не составит труда играть с закрытыми глазами. — Не пойдёт. Как мне тогда на тебя смотреть? — он снова бессовестно заигрывал. Это, по правде потихоньку начинало вымещать смущение, вызывая раздражение. — Я тебе не Эйфелева башня, — она постаралась вторить его спокойному тону, — на которую тебе так нравится пялиться. — Башня так не краснеет, когда я на нее смотрю. — Я не... — Маринетт резко опустила скрипку. — Думаешь, это чертовски смешно?  — Что именно? Не переживай, ты намного красивее Эйф… — Вот! Ты снова это делаешь, как будто это какая-то игра. Ты это нарочно? Он заторможенно посмотрел на гитару и на скрипку в её руках. — Я сфальшивил? Она даже не уловила растерянности в его голосе. — Ты, — Маринетт задохнулась от смятения, что заволокло разум. — Заигрался. — Да? Странно, но я этого не чувствую. — Разумеется, — процедила она, возвращая скрипку на плечо. — Ты ничего не чувствуешь, кроме ритма, да? Лука бросил внимательный взгляд на неё, по-видимому переваривая сказанное. Она только сейчас заметила, что тот был явно расстроен. — Я чувствую, что ты явно чем-то недовольна, — пробормотал Лука, теряя терпение. Он неохотно отложил гитару. — В чём проблема? — В тебе, — выпалила Маринетт, окончательно избавляя руки от инструмента. — Я не понимаю, зачем ты это делаешь. Кружишь мне голову и затем делаешь вид, что ничего особенного не происходит. Это же...Издевательство! Было бы эффектно встать и уйти, хлопнув дверью, и тот факт, что делать этого не хотелось, весьма удручал. — Я… Извини, — Лука уставился в пол с отсутствующим выражением лица. Сложил руки в замок и лишь тогда тихо добавил: — Я думал ты это не серьёзно в тот раз. Маринетт застыла, окончательно запутавшись. Происходящее принимало оттенок абсурда. А опечаленный Лука придавал всеобщему театру окончательный штрих трагичности. Она почувствовала стыдливую вину. — Тот раз?.. Он робко придвинулся к ней, руки обожгло касанием чужих ладоней. Слабые догадки тотчас рассыпались, едва зародившись. — Я не хотел ставить тебя в неудобное положение, — произнёс он мягко, словно это всё объясняло. Пугливый трепет пробежался по всему телу, она осмелилась поднять удивлённый взгляд. — Что ты имеешь ввиду? — голос Маринетт обессилел от его близости. Лука не спешил с ответом, сверля загадочным взглядом. Она упустила миг, когда её губы обрели тепло мелодичного, неспешного поцелуя. В голове стало до нереальности пусто, а между рёбер тесно. Будто сердце располнело от прилива вспятившей крови и чувств. — Наверняка неловко целоваться с парнем, который даже не знает как тебя зовут, – проговорил Лука, медленно отстранившись. — Легкомысленно, не находишь? Маринетт фыркнула, напуская на себя невозмутимость. — Сейчас мне не было неловко, — вильнула она плечом. — И я даже знаю почему, — Лука несколько самодовольно улыбнулся и с важным видом поднялся. Не пытаясь скрыть любопытства, Маринетт пристально проследила за ним. Он вернулся не с пустыми руками. Знакомая скрипка приветливо подмигнула бликами на тёмном корпусе. — Это тебе, — всучил её Лука и следом подал смычок. Замешательство отняло способность говорить, и Маринетт изумлённо уставилась на Куффена. Прочитав выражение её лица, он небрежно пояснил: — То, что ты зовёшь скрипкой, настоящее оскорбление. Маринетт пропустила его слова мимо ушей, поддавшись искушению разглядеть инструмент подробнее. Он казался живым. — Ты сделал её для меня? — неверящим тоном спросила она, поднимая взгляд. Лука кивнул. — Можешь убедиться. На задней стороне грифа. Озадаченно нахмурившись, она бережно перевернула скрипку.

pour Marinette de Luca

— Я заметил, ты любишь подписывать свои вещи, — пожал плечами Лука. Маринетт невольно метнула взгляд в сторону куртки, оставленной на вешалке. — Это нечестно, — упрёк вышел театральным. Спрятать улыбку оказалось задачей не из лёгких. — Я рассчитывал скрасить это бессовестным подкупом. — Хитрец, — Маринетт всё-таки улыбнулась и вскочила. — Спасибо, — она робко поцеловала его. — Давай что-нибудь сыграем? Так и быть, глаза можешь не закрывать. Лука довольно хмыкнул. И следом по комнате пробежался озорной звонкий аккорд.