Назови это чувство «любовью»

      Уж никогда бы и не подумал, что моя жизнь станет такой: полной серых будней и однообразия. И никогда бы не подумал, что потеряю себя так быстро. Приходилось твердить себе: «Это нормально. Ты только выпустился, и это нормально, что ты не знаешь, чем будешь заниматься». Но таковым это не было. Я и сам не заметил, как любимое дело стало вытягивать все оставшиеся силы. Как увлечение переросло в обязанность. Как я утратил былую мысль о долгой карьере.       Мне было всего восемнадцать, когда пришлось столкнуться с затяжной депрессией и кризисом. Тогда я только сделал свой первый глоток свободы, как сразу же был разочарован. Взрослая жизнь была не такой, какой я бы хотел её видеть. Но в памяти до сих пор остаётся то лето, то море и её наряд.       Наша первая встреча случилась давно, три, или уже, быть может, четыре года назад. Но казалось, словно прошло всего пару дней, и что не было мучительно долгих зимних вечеров; что не было ночей, из-за которых я так и не сомкнул глаз. Иногда мне кажется, что того времени не существовало, что не было Сону, который шел вперед, иногда кажется, что не было её.       С каждым годом, как оказалось, становилось все сложнее вспоминать детали её внешности, её привычки. Все сложнее было держать её образ в голове, не забывая деталей. Прошло много времени, чтобы я четко мог увидеть все моменты того времени. Только изредка я могу увидеть её в своих снах. Только так могу вспомнить что-то еще, стараясь удержать в памяти это как можно на дольше. Только из-за воспоминаний о ней я мог держаться на плаву.       Я смог всего лишь раз изобразить её портрет. Сделать это в тайне, наслаждаясь тем моментом. Но моё мастерство не могло передать всю её чувственность, ту доброту в глазах, ту легкую улыбку и беззаботность в лице. То, как она видела этот мир, и то, какой настоящей она была, среди девушек, которых я знал до этого.       Даже сейчас, никому бы не было по силам быть такой, какой была она. Никто бы не смог заменить её, по крайней мере для меня. И никто не смог бы любить её так, как делал это я.       В то лето я не был Ким Сону, которого знают сейчас. Тогда я не имел собственной студии, не устраивал выставок, центром которых всегда была она. В то лето у меня было нечто большее, чем я имею сейчас. В то лето со мною была Гао Линь.

* * *

      Решение уехать на лето в Китай приняли за меня. Решение оставить меня на два с половиной месяца в совсем незнакомой раньше стране также приняли за меня. Пришлось лишь смириться. Я окончил школу с два месяца назад, получил профильное образование художника, но что же мне это дало? Хотелось бы знать самому.       Я сидел в автобусе на Гуанчжоу, стараясь удержать в руках рюкзак, пока оба моих чемодана стучали друг о друга в багажном отделе. Было чувство, побороть которое для меня было невозможно, что всего этого не должно было быть. Я мог бы сказать, что никуда не поеду, мог бы запереться в своей комнате, но я так же понимал, что лучше мне от этого не станет.       Мои родители гордились мной. Твердили постоянно, что меня ждет успешная карьера, на которую надеялся и я сам. Тем не менее в одно мгновение я потерял одну важную деталь, которую так и не смог найти.       С месяц назад, я наконец смог понять для себя, что больше не вижу тех красок, что видел раньше. Я больше не мыслил, как художник, а как взрослый человек, потерявший себя в собственных проблемах. И с каждым днем состояние становилось все хуже. Родители приняли решение отправить меня в портовый город в надежде на то, что это сможет вдохновить меня на что-то. Они надеялись, что таким образом я смогу освободить свою голову и убрать сомнения, которых раньше у меня никогда не было.       Надеялся и я сам.       Я так и не заметил, как мне стало нравится молчание. Как громким разговорам я стал предпочитать тишину, которая иногда говорила больше даже тысячи слов.       Я старался говорить, что счастлив, тем не менее все знали, что это не так. И отчасти я был рад, что за все это время наконец имел возможность сделать глубокий вдох свободы, прежде чем встретиться с тяжёлой жизнью.       Я уверил себя (по крайней мере старался сделать это), что не боюсь взрослой жизни, не боюсь препятствий, что могу встретить, но всё это удавалось с трудом.       Этим летом мне было страшно и одиноко. Этим летом я боялся самого себя. Каждый шаг казался не верным, каждое слово — неуместным, каждое движение (вплоть до малейшего шороха) — не обоснованным. Всю мою жизнь легко можно было бы записать на пленке, но это лето, казалось бы, не уместилось и на трех.       Я не смог объяснить родителям как прошла поездка, потому что единственное, что осталось в памяти: лишь белые линии на асфальте, тяжесть сумок и чемодана. Я не мог рассказать им даже том, как прибыл в отель и как дружелюбны были люди вокруг меня. Всё вокруг, и даже время, заморозилось вокруг меня. Ничего не давало надежды. Ничего, казалось, не могло вытащить меня из той ямы, в которую я упал. Эти мысли, чувства, эмоции — все это ломало меня изнутри.       — Да, мам, — громко, даже слишком, проговариваю я, обрывая на полуслове. — Я буду в порядке. Познакомлюсь с кем-то, найду чем занять себя, — мне бы не хотелось врать, но именно это они хотели бы услышать.       Я лежу на кровати, прижимая телефон к уху. Смотрю в потолок, концентрируясь на музыке, что играла фоном. "I know you've never loved The crinkles by your eyes when you smile You've never loved your stomach or your thighs"       Я и не замечаю, как полностью оставляю реальность позади. Больше не слышу маму, улавливая лишь спокойную мелодию, ранящую душу. Раздирающую её на части от чувств, что похоронены под плотным слоем пыли. Раскрывая мои слабости. "The dimples in your back at the bottom of your spine But I'll love them endlessly"       Давно, очевидно даже слишком, я спрятал всё то, что беспокоило, всё то, что могло помешать моей работе, но так я лишился души. Лишился чувств, понимания их, лишился того, что было так необходимо. Я знал лишь только о постоянной грусти, одиночестве и боли, заперев все остальное, стараясь вспоминать все реже. И был не прав говоря себе тогда: «Это не нужно тебе, Ким Сону. Ты сможешь выжить и без них. Сможешь научится сосредотачиваться на главном, закопав свои чувства». И все это было одной большой ошибкой, как я могу понять сейчас.       Однако, как это обычно и бывает, уже было поздно что-то менять. А исправить, казалось, совсем невозможно.       Я глянул на холст, стоявший у окна. Долго смотрел на него, стараясь понять себя. Я пытался найти название той эмоции, что зарождалась внутри, смотря я на него. Это не было ненавистью, не было разочарованием, но и вдохновением тоже не было. Я смотрел на него, не понимая, что чувствую.       И дело не в том, что я не хотел понять эти чувства, и даже не в том, что я не знал их. Вся моя проблема заключалась в том, что я не помнил их. А когда они начали прорываться, исходя из глубины сердца, где столько времени были заперты, я стал чувствовать себя в самом деле ужасно.       На следующее утро я проснулся с ужасной головной болью, красными глазами. Все тело ломило от вчерашних слез, что появились на глазах ни с того ни с сего. Утром я уже и не понимал почему ревел во все горло, почему кричал в подушку, стуча по той руками. Не помнил так же то, почему было так больно. Мне хотелось бежать и дальше от себя, хотелось бежать от времени, проблем, но никогда это ничего не меняло. Я мог бежать дальше, мог не слушать собственных чувств, но что-то мне подсказывало, что именно это неверная дорога. Что с самого начала я шел по неправильному пути, и в конце концов это привело к тому, что я потерял себя. Потерял, казалось, даже больше, чем имел.       Я не мог понять, насколько плохо чувствую себя, пока не наступило утро четвертого июня. Сегодняшнее утро, в которое стало ещё хуже. Сам и не знал, но я боялся сам себя. Меня трясло лишь от одной мысли остаться самим с собой: с собственными страхами, мыслями и эмоциями. Я верил, что привык жить, замкнувшись в своем собственном мире, однако теперь понял, что все было не таким, как казалось.       У каждого из нас свои кошмары. Моим же был я сам.       Первые пару дней я не мог найти чем себя занять. Делал всё, что мог: играл в игры, смотрел фильмы, слушал музыку. Тем не менее притронуться к краскам мне оказалось не по силам. К концу недели я так и не распаковал вещи, что от части было к лучшему, ведь родители нашли знакомых, которые готовы были принять меня жить к ним, а также работать в их кафе. Но выразить благодарность я не мог. В конце концов это значило то, что они вновь хотели иметь контроль надо мной, толком не оставляя выбора.       Поэтому в понедельник около семи утра я вышел из отеля снова волоча за собой чемодан, одновременно пытаясь справиться с сумками в руках. Мне нужно было добраться до телефона, который лежал в кармане и попытаться не ослепнуть от утреннего солнца. Я шагал вверх по улице в попытках найти остановку, и наконец сесть в нужный автобус, дабы добраться на другой конец города к морю. И если фотографии не врали, это должно быть в самом деле красивое место. Однако с этим возникли некоторые проблемы.       Когда пришел нужный автобус, тот был забит битком, поэтому пришлось ждать два с половиной часа следующего, и тем не менее, ехать стоя, надеясь, что никто не решит забрать чемодан, который пришлось выпустить из рук. Всей душой мне хотелось оказаться как можно дальше от родителей, и когда они дали мне такую возможность, как я думал, все ещё пытались иметь полный контроль, пробуя все новые способы.       К полудню, не смотря на все проблемы, что случились со мной в дороге, я оказался на месте. Меня встретила тётушка Лу, когда я прибыл к их кафе; и пока что она остаётся единственным человеком, которого мог знать тут.       Тётушка Лу была очаровательной женщиной с тёмными густыми волосами, что постоянно были собраны в высокий конский хвост; тёплыми карими глазами, что при свете дня казались медовыми. Она встретила меня с крепкими объятиями, и всё что мне оставалось сделать, находясь рядом с ней, — отбросить всё свои мысли, натянуть тёплую, но фальшивую улыбку, и обнять её в ответ.       — Ты сильно повзрослел, с нашей последней встречи, малыш Сону, — она пристально смотрит на меня, всё ещё держа руками за плечи.       Я думал, что больше никто не будет называть меня таким образом, однако сказать об этом сейчас, означало испортить отношения в самом начале.       — Прошло сколько лет? Три, или быть может пять? — вновь взвывает она, после недолгой паузы.       — На самом деле больше семи, — я стараюсь звучать дружелюбно, и думаю, что у меня не плохо выходит.       — Как быстро же летит время, — она махает рукой, говорит что-то по-китайски, чего мне не понять, и снова поворачивается ко мне. — Должна ли я познакомить тебя со своей семьёй? — она улыбается, а брови её лезут вверх по лицу.       Я лишь киваю в ответ, не имея шансов (и, на удивление, желания) возразить. Я должен был снова сказать себе оставить мрачного Сону в Корее, и натянув улыбку стать тем, каким меня помнили до этого. И если по началу, это казалось проще простого, то сейчас, казалось, сделать это было невозможно.       Я шумно выдыхаю, хватаюсь за чемодан, поднимаю с пола сумку и плетусь за тётушкой, входя в небольшой двухэтажный дом. Внутри он выглядит новее, чем казался с улицы, и я не могу сдержать внутренний восторг, поэтому медленно шагаю, разинув рот.       — Жилые комнаты на втором этаже, — поясняет она. — Мы с мужем решили сделать кафе из этого места, и как видишь, оно достаточно популярно даже в начале лета. Что уж говорить о разгаре сезона. И нам бы не помешали твои руки, если ты, конечно, не против, — она на мгновение останавливается, чтобы посмотреть на меня, улыбнутся, а после продолжить идти.       — Думаю я смогу помочь, — проглотив слова, что вертелись на языке, говорю я.       — Вот и славненько, — мы поднялись вверх по ступенькам, прошли в конец коридора и остановились около белой деревянной двери. — Это твоя комната, Сону. Обустраивайся и скажи, если тебе что-то понадобится. Моя дочь, Гао Линь, живет в комнате напротив, поэтому не шуми сильно в случае чего. Сегодня можешь отдохнуть, встретимся за ужином, — я только и успел, что кивнуть и прокричать ей в спину "спасибо", как та уже скрылась за углом.       Дверь открывается с еле слышным скрипом. Я вхожу внутрь, захлопывая её, останавливаясь прямо посреди комнаты. Кровать, окно, тумбочка, письменный стол, шкаф, и ванная комната. Это помещение было настолько маленьким, насколько я представлял себе. Такой же была моя комната дома, однако там всё не было белым, как было здесь. И при солнечном свете, комната казалась ещё ярче, однако удивило меня больше всего то, что мне нравилось это.       Летний ветер пробрался под футболку, вызывая неконтролируемые мурашки по всему телу. Они исходили от кончиков пальцев, заканчиваясь где-то у шеи. И я предпочёл назвать это нервозностью и реакцией моего тела на восхищение.

* * *

      — Так почему ты здесь, Сону? — я как раз ковырялся вилкой в своём ужине, когда тётушка Лу подняла на меня свой строгий и в одночасье мягкий взгляд.       — Ну, — я старался подобрать правильные слова, — этот год выдался для меня сложнее остальных. Выпускной класс, и так далее. Посчитал, что мне необходимо развеяться, — я вновь не говорю то, что хотел. — Прийти в чувства и, может, стать собой.       — И это место — самое лучшее твоё решение? Я спрашиваю потому, что хочу дабы ты был счастлив.       Я молчу. Мгновения превращаются в минуты. Голос, который обычно был здравым посланником в моей голове, твердит что я должен сказать «нет». Громко и чётко. Тем не менее я не могу заставить себя произнести это.       — Думаю, я буду счастлив здесь.       Она немного склонила голову, ударила мужа в локоть, посмеялась, а после вновь натянула привычную мне гримасу дружелюбия.       — Тогда поговорим о твоей работе, — я киваю в ответ, вновь уставившись в тарелку. — Нам нужны одни руки на кухне. Работа не сложная: помогать персоналу. Возможно, изредка стоять на баре, однако мы постараемся дабы такого не случалось часто, — она выжидает пару мгновений, пристально смотрит на меня, а я даже голову поднять не в силах. — Поможешь?       — Хорошо, — на выдохе говорю я. — Когда мне приступать?       — Завтра. Твоя смена начнётся с девяти утра, и окончится к семи. Устроит? — конечно, это был риторический вопрос.       Я что-то промычал в ответ, встал из-за стола, оставил тарелку около мойки. Отряхнул руки о штаны, хлопнул в ладоши, не зная, как вести себя под стойким взглядом, бросил что-то в роде «пойду прогуляюсь по пляжу», и вышел через основные двери.       Бродил по пляжу с час, как что-то укололо в груди. Что это было? Вновь то, что я не смог оставить в отеле? Это чувство повторилось, вынуждая меня остановится и глядеть на маяк. Тем не менее через пять минут я лежал на мокром песке, а из глаз вот-вот и готовы будут сочится слёзы. Дело ли в музыке, что звучала в ушах? Дело ли в фильме, просмотренном на ночь? Дело ли в моей жизни?       Слишком много вопросов и так мало возможности ответить. Я мог лишь варить всё это в себе. Мне было некому рассказать обо всём, что чувствую, что пожирает меня живьем. И важно было не то, что я делал. А то, как я пытался пережить это. Как вновь пытался спрятать всё внутри; казаться не тем, кем я был на самом деле.       «‎А был ли в этом смысл?» — взвывает голос внутри головы.       «‎Нет», — мысленно отвечаю я, накрыв лицо руками.              «‎И что ты, по-твоему, тогда делаешь?» — громко кричит тот.       «‎Пытаюсь жить».       «‎Тогда открой глаза и встреться с тем, что тебя ждет. С тем миром, в котором до этого было столько красок, которые ты желал найти, повторить и перенести на холст. Нет никакого толку в том, что ты делаешь сейчас».       И этот здравый голос внутри меня был прав. Прав до тошноты. Прав настолько, что я сжал руки в кулаки, готовясь стучать по земле. Я должен был отпустить всё то, что туманило подсознание, стать кем-то другим за то время, что нахожусь здесь. Я должен был хотя бы постараться. И сейчас, вот так лёжа на мокром песке, я был полон решимости. Полон тех чувств, которых не помнил. Однако впервые за всё это время я вновь хотел понять это. Вспомнить как это быть нормальным, как это жить нормальной жизнью подростка, у которого ещё столько вещей было впереди.       И я хотел жить. Хотел исправить всё, что сделал с собой за последний год. Хотел вернуть всё на свои места.       — Вставай, — голос звучит совсем рядом. Мягкий, точно бархат, но звонкий, словно кто-то ударил по люстре. — Ничего не будет от того, что ты валяешься здесь.       Я распахиваю глаза и мгновенно замечаю девушку, что возвышалась надо мной. Она наклонила голову вбок, уставившись на меня своими оленьими глазами. Незнакомка неловко улыбнулась.       — Твоя футболка уже насквозь мокрая, — она протягивает руку, предлагая мне встать. И я хватаюсь за неё, тем не менее большую тяжесть собственного тела перебрасываю на ноги, а не на её тоненькую руку.       Она была точно фарфоровая кукла. Тонкие руки, хрупкое тельце, белая кожа. Я обвожу её оценивающим взглядом. Замечаю её неровную улыбку, шрам на левой шеке. Отдёргиваю себя от мысли запустить руку в её шелковистые тёмные волосы, хочу убедиться настолько ли они шелковисты, как кажутся. А после я взглянул в её глаза. Я никогда ранее не уделял человеку так много в внимания, как делал это сейчас. Её большие оленьи глаза напомнили мне лунный камень: столь красивыми ни были.       Краешек её губ пополз вбок, когда она улыбнулась.             — Ты живешь со мной в одном доме, — она поморщилась на секунду, очевидно, мысленно ругая себя за то, что начала наш разговор с этого. Я подавил смешок. — Вернее, я Гао Линь, — теперь же она протягивает мне руку для знакомства.       Несмотря на то, что оба её родителя были китайцами, она хорошо говорила по-корейски. Почти даже без акцента. Я хватаюсь за её руку вновь только сейчас замечая, насколько холодными были её пальцы, и насколько миниатюрной казалась её рука по сравнению с моей.       — Ким Сону, — искренняя улыбка появилась теперь и на моём лице. Это было так непривычно: улыбаться по-настоящему, искренне, а не натягивать фальшивую улыбку по правилам, лишь бы никого не обидеть.       Тогда она больше ничего не сказала. Улыбнулась, покрепче сжала плюшевого медведя, что всё это время был за её спиной, и поплелась в сторону дома, где мы жили. Я не пошел за ней, но желание сделать это возрастало с каждым мгновением с тех пор как я остался один ночью на том пляже. Я не продолжил слушать музыку, как делал это раньше. Не продолжил бродить, продолжая убивать себя разговорами самим с собой. Я делал то, что не делал, казалось, вечность.       Я ринулся в свою комнату, бежал так быстро как только мог, схватил хост, свою старую сумку, и вернулся на пляж. Было темно, но я всё ещё мог видеть, что делаю. Этой ночью луна была слишком яркой, и я не уверен, смогу ли возобновить в памяти эти краски вновь. Сердце бешено колотилось в груди, когда один за другим мазок масляных красок появлялся на холсте. Я словно был в не себе. Словно сошел с ума от того, что творилось глубоко в душе. Но было бы ложью, если бы я сказал, что мне не нравились эти чувства.       Так, в ночь на шестнадцатое июня, я вновь почувствовал себя живым.       Я очнулся от сигнала мобильного, что покоился прямо у меня в руке. Сам и не заметил, как провалился в сон, как утратил грань между реальностью и сновидением. Но утро наступило быстро, так же быстро и пришло понимание того, что мне нужно собраться и идти на работу. Разлепив глаза, сначала я глянул на холст, на синий маяк на нём, на птиц и закат, на светлое море, которое в реальности казалось ещё светлее. Улыбнулся, запихнул краски в сумку и ринулся к дому.       Ноги ушли в пляс, когда я вручил картину тётушке Лу, когда обнял её и побеждал в свою комнату. Однако эйфория прошла к полудню. Я не надеялся на большее, однако мне хотелось, чтобы этот миг не заканчивался, или, по крайней мере, продлился чуть больше.       Так или иначе всё хорошее заканчивается, но, если продолжать в таком духе, быть может, у меня есть шанс вернуть прежнего Сону? Вопрос остаётся без ответов.       Я провел день натирая бокалы, наполняя водой стаканы и изредка подметая полы. Не заметил, как день сменился вечером, как всё вновь вернулось на свои места. Однако я точно знал, что сделал один шаг вперед, больше не оставаясь на месте, как это было раньше.       Конечно, глупо было ожидать, что моё состояние изменится за один день, но я и не ждал. Старался жить настоящим, наслаждаться тем, что происходило здесь и сейчас.       К концу июня погода сильно изменилась. Вторые сутки лил дождь, кафе не открывалось, а я сидел в своей комнате, отказываясь от еды, испытывая невыносимую головную боль. Я кричал в подушку, кричал на себя, стоя у зеркала в ванной, отбивался от любой помощи. И в момент мне показалось то, что произошло в начале лета больше не вернуть. И я боялся этого. Боялся вновь погрязнуть в том страхе, закрыться в той тьме, как делал это раньше. Я вновь стал бояться самого себя.       И в эту дождливую ночь я глядел на фотографии, что мы сделали вместе с Линь, когда бродили городом. Я лежал на спине, держал их на расстоянии вытянутой руки, стараясь понять, что значит то, что происходит со мной. Почему я взвинчен, когда её не было рядом? Почему начинал нервничать, когда она уходила? Почему столько моих мыслей было о ней?       За всё это время мы говорили не много. Она предпочитала молчать и слушать, а я был не против. Она предпочитала замечать всё и молчать, держать в себе, тщательно обдумывая эти вещи.       Мне потребовался час, чтобы собраться с мыслями, встать с кровати, и, тяжело дыша, выйти из комнаты. Ладошки вспотели, когда я остановился у её комнаты. Я хотел постучать, но удар грома, заставил меня дёрнуться и помедлить ещё некоторое время. Однако в конце концов я громко стучу несколько раз, жду краткое «войди», и распахиваю дверь.       Гао Линь сидела на кровати, с распахнутым настежь окном. Тело покрылось мурашками, но, казалось, ей не было холодно. Она сидела на кровати, уставившись в окно.       — Я закрою его. Там в самом деле холодно, — вскрикнул я, оказываясь у окна. Она и не возражала.       — Что ты делаешь здесь? — ровно произнесла она, не поворачиваясь в мою сторону.       Я стоял у окна, переминаясь с ноги на ногу. Хороший вопрос зачем я пришел сюда. Но знал ли я сам на него ответ? Вероятно, я не имел и малейшего понятия.       «Просто скажи ей о чём думаешь», — голос в голове звучит небезразлично.       «Что я должен сказать ей? Что я сам не знаю, что именно происходит между нами? И ты думаешь, это так необходимо сейчас?» — мысленно, я точно веду разговор с собственным отражением.       «Именно! Ты не знаешь, что будет, если ты не скажешь. Но тебе известно, что будет, если ты похоронишь это в себе», — он был прав, как бы там ни было.       «Не сейчас», — отмахнулся я.       — Я хотел спросить, — помедлил, стараясь придумать, что сказать. — Быть может ты смогла бы, — я почесал затылок, прежде чем выкрикнуть, кажись, слишком громко: — стать моделью для моей картины? Я имею ввиду, мне нужно закончить хотя бы одну работу, которую я мог бы отдать в свою школу. И я подумал, ты могла бы...       — Прости, Сону, но я не могу, — она покачала головой.       Я не стал больше ничего спрашивать, сказал краткое «о» в ответ и поспешил выйти. На душе было пусто.       Я не смог заснуть целую ночь, а под утро, когда небо стало ясным, голова гудела от мыслей. Тем не менее, я смог понять одно: Гао Линь в силах помочь мне понять вновь мои чувства.       И конечно, я терпеть не мог, когда люди видят мои шрамы, она же видела их всех. Она знала о каждом из них, и не приходилось спрашивать. Гао Линь знала каждую мою уязвимость, каждое слабое место, но не пользовалась этим. Тем не менее, я не мог доверить кое-что важное. По крайней мере не сейчас. Уверен, ещё будет подходящее время, сказать ей об этом. Сказать о том, чего я сам не знаю.       Поэтому я был полон решимости.       И к середине августа, после долгих прогулок вместе с Линь, я наконец мог дать себе ответ на вопрос кем я хотел быть на самом деле. И ответ лежал на поверхности: художником, как я и думал раньше. И пусть в голове до сих пор эхом отдавался её отказ, я написал для неё картину, которую планировал оставить в её комнате перед отъездом. Помню, как написал тогда внизу картины: «‎pour mon amour». И возможно, эта надпись — единственное моё смелое решение в её сторону.       За ужином в честь окончания моих каникул тётушка Лу много говорила, что ей было свойственно, часто шмыгала носом и лучезарно улыбалась в мою сторону. Я получил по голове от Линь, когда пролил на неё сок, однако она не злилась на самом деле. Она молча ушла сменить одежду, давая возможность тётушке Лу пошептаться за её спиной.       — Что ты думаешь о ней? — она пару раз подёргала бровями, улыбаясь во весь рот. — Вы так мило общались всё это время, что я просто не могу не спросить, — пояснила она.       Я подавился куском мяса, когда взглянул на нее.       «Неужели всё так очевидно?» — мысленно задался вопросом я.       «Даже лучше, чем ты можешь представить. Ты совсем забыл, как прятать собственные эмоции. Хотя уж лучше и не вспоминай», — протараторил голос в голове.       — Она хороший друг. Но на счёт большего, я так и не смог разобраться. По крайней мере для самого себя, — не было смысла скрывать от неё правду, раз она поняла всё и без моих слов.       — Дам тебе дельный совет: сегодня твой последний вечер здесь, поэтому сделай то, что считаешь нужным, Сону. Сделай всё так, как ты того хотел, а сомнения брось в тёмный ящик, — она похлопала меня по плечу, и стала из-за стола.       Ещё несколько минут я сидел в одиночестве, зарывшись руками в выгоревшие волосы. Должен ли я послушаться тётушку Лу? Хотел ли я? Определенно!       Я дождался, когда придёт Линь, и посмотрев на неё с надеждой прошептал:       — Пойдешь со мной прогуляться? — я хотел протянуть ей руку, но так этого и не сделал.       — Конечно! — энергично закивала она.       Я схватил её за кисть и потащил к пляжу. Не так давно она мне показала своё любимое место. Это был большой камень, вероятно искусственный, но нас это не волновало. Оттуда открывался завораживающий вид. Я повёл её именно туда. Мы взобрались на холодный камень, усаживаясь.       — Это твой последний день тут, — я слышал грусть в её голосе, однако, казалось, это не могло сравниться с тем, что чувствовал я.       — Да, к сожалению, — разговор заходит в тупик, поэтому я не нахожу ничего более подходящего, чем начать говорить то, ради чего я привёл её сюда. — Знаешь, почему мне так нравится писать картины? — спрашиваю я, а она мотает головой в ответ. — Время замирает. Люди остаются живыми на картинах; со всеми эмоциями, открытым сердцем, открытой душой. На картинах люди не выглядят одинокими, не скрывают собственных чувств, и их вид говорит всё сам за себя: счастливы они или горюют. Эти эмоции исходят прямо из глубин их душ. Как и то, что я смог почувствовать к тебе, — я запинаюсь, но вскоре готов продолжить. — Было столько моментов, когда я говорил себе, что ничего не происходит, но на самом деле я просто не мог понять многого. И сейчас не могу. Но я стараюсь. Стараюсь так же сказать об этом тебе. Я ненавижу то ощущение, когда ты расстроена, то чувство, когда ты отворачиваешься ко мне спиной. Но это не значит, что я чувствую тоже самое к тебе. Вернее будет сказать, что всё как раз с точностью да наоборот. Тем не менее я не знаю, как описать это, — я закрываю лицо руками сгорая от смущения.       — Есть ещё столько вещей, которые тебе нужно понять. Но именно это... — она тяжело вздыхает. — Назови это чувство "любовью".       Она спустилась с камня, отряхнула ноги. Сделала два шага вперёд, а после добавила:       — И не только ты думаешь об этом, Сону, — я знал, что она имела ввиду. Тем не менее мне не хватило сил пойти за ней, обнять, и может сделать что-то ещё. До этого момента я никогда не думал об этом. Но всей душой хотел.       Она ушла в дом, а я остался тут. Просидел так до ночи, и только когда свет в её комнате погас, смог направится внутрь. Я знал, что не смог бы заснуть до утра, поэтому просто лежал на кровати, размышляя: а нужна ли ей вообще эта чёртова картина. Но в конце концов я пробрался в её комнату к четырем утра, оставил холст на столе, и волоча за собой тяжелый чемодан, ушел.       Я не знал, что это наша не последняя встреча. Я не знал сумею ли я хоть раз ещё раз встретить её. Но сидя в автобусе, я не сдерживал слёз. История повторялась: я не смог рассказать родителям, как я добрался. Перед глазами были только белые полоски, а в ушах грустная музыка. Так или иначе все знали: я вернулся другим человеком. Вернулся тем, кто был влюблён.

* * *

      Выставка должна была начаться завтра в восемь, и закончится к полудню двадцать третьего числа. Я оказался в тут только ради того, чтобы проверить все ли выглядит так, как я того хотел. Я бродил рядами, медленно шагал от одной картины к другой, жалея, что отказался от бокала шампанского.       Я думал о Гао Линь и не представлял, что сейчас она стоит за моей спиной в жалких десяти метрах от меня.       — В тебе ничего не изменилось с момента нашей последней встречи, — я слышу до боли знакомый голос. Думаю, что быть может, он звучит в моей голове, но это оказывается не так, когда я разворачиваюсь на шесть часов, и мои глаза встречаются с её.       Она стояла передо мной здесь и сейчас. Та Гао Линь, которую я знал раньше. Та девушка, за которую я цеплялся даже тогда, когда она ушла. Передо мной стояла та, ради которой и была моя жизнь. Та девушка, что хранила любовь в фотографиях.       Мы стояли так ещё мгновение, прежде чем она не сделала шаг вперед, улыбнулась. Всё точно потеряло смысл, когда она была здесь. Больше никого не было здесь; только мы и будущее, которое может быть.       Я больше не хочу делать тех ошибок, что сделал в то лето. Я больше не был подростком без цели, и теперь у меня появилась ещё одна. Я шагнул к ней. Сделал шаг, другой, и спустя жалкие секунды остановился перед ней. Она стала куда женственнее с момента нашей прошлой встречи. Её тёмные волосы, казалось, стали ещё темнее, и только взгляд её лунных глаз не изменился.       Гао Линь стояла передо мной почти так же, как это было в последний раз. Сердце затрепетало, когда я наконец смог сказать:       — Я не собираюсь больше упускать свой, возможно, единственный шанс, — проговариваю я, а моя рука ложится на её маленькую щеку. Она знает для чего я говорю это. Знает, что я собираюсь сделать, и кивает, давая мне такую возможность.       Я прикрываю глаза, и отдаюсь чувствам, когда наши губы сплетаются в нежном поцелуе. Он был таким как я мог представить себе: от неё веяло морем, а движения были совсем легкими. Я отстранился, но так и не смог заставить себя отпустить её. Уткнулся лбом в её плечо, не выпуская из объятий.       — Какие бы ошибки мы не делали, как бы тяжело ни было, я не собираюсь отпускать тебя, Ким Сону, — пропела она, и я лишь сильнее зажал её в объятиях.       — Что бы ни случилось, останемся вместе до конца.