Почти двадцать один

«Pass me that lovely little gun»

Мэйбл тринадцать. Ей по душе россыпь сахарной присыпки на шоколадном мороженом, бегать босиком по лужам после дождя и неловко флиртовать с очередным смазливым парнишкой. Мэйбл любит мягкое пузо Пухли и бесконечную черную дыру свитеров. — Когда ты начала увлекаться астрономией? — улыбается брат, услышав словосочетание. Ему ни на миллисекунду не приходит в голову сказать, что дыры не бывают бесконечными. Мэйбл глупо хихикает, парируя: — Когда у тебя начали появляться первые волоски на груди. Она импровизирует и беспрерывно генерирует идеи, в её голове полнейший хаос. Однажды Диппер тихо сказал, Мэйбл чуток СДВГ-нутая, и однозначно попал в цель. А ещё она любит Диппера. Диппера с его заумными книжками, звенящей серьезностью и надкушенными тонкими губами. — Ты только что прокусил их до крови, бро. Опять. Он небрежно отмахивается и начинает нервно грызть карандаш, с привычным шелестом просматривая страницы дневника. А она думает, что было бы неплохо научиться оказывать первую помощь на случай, если будет что-то хуже прокушенной губы. Но мысль остаётся мыслью. Диппера с одинаковыми футболками на каждый день. — Ты такой скучный, братишка. А как же блёстки? А как же эта… как её там… эфтика… эвтестика… эвзос… экзотика, короче! Мэйбл пытается выговорить слово, которое услышала от Пасифики и увидела однажды на страничках библиотечного романчика — старички отчего-то называли его «бульварным» — но в конце-концов бросает попытки. А Диппер, как всегда, поправляет с умным (и совсем чуть-чуть обиженным) видом: — Эстетика, Мэйбл. И вовсе я не скучный! Просто я хорошо себя чувствую без постоянной смены нарядов, спасибо. Мэйбл болтает ногами, наслаждаясь солнечным утром в Гравити Фолз. Подбирает языком подтаявшее мороженое и ловит на себе взгляд Диппера, чуть более внимательный, чем обычно.

«My dear, my darling one»

Дипперу тринадцать. Ему не подходит избыток сахара, хоть он и уверен, что сахарный диабет не от этого. Когда сестра уходит гулять в дождь, он остаётся в хижине, открывает треугольное окно и кричит с высоты второго этажа: «Мэйбл, ты же простудишься!». Потому что непогода равно переохлаждение, потому что слякоть и грязь (Но ради неё готов выйти, да). Диппер совсем не любвеобилен, можно сказать однолюб, ему сложно говорить с девчонками, и чаще всего они его отшивают. Диппер — мальчик-пасмурность, мальчик-детектив. Когда он нашёл на чердаке произведения Конан Дойля (это наверняка был подарок дядушки Форда с того конца океана), то слетел с катушек от счастья — и это самое верное определение, которое можно подобрать, потому что Диппер не любит сходить с ума. — Дип-Дип, ты совсем ку-ку? Тебе мало этих твоих энциклопедий? — сестра улыбается. Ей не приходит в голову сказать, что имя автора для неё значит ровным счётом… ничего. — Ты не понимаешь, Мэйбл, — у Диппера вдохновенно горят глаза, и он начинает рассказ про приключения бумажных героев, обходя стороной всем известную серию книг про Шерлока Холмса. И Мэйбл неожиданно интересно. Зато Диппер любит Мэйбл. Мэйбл с её дурацкой улыбкой до ушей и брекетами. — Я сниму их через полгода, представляешь, братик? Мэйбл с её нелепыми стикерами на другой половине комнаты — «этому дому не мешает немного яркости!» — звенящей ветреностью летних романов — им бы подошла мягкая обложка, ни с того ни с сего думает Диппер — и заколкой в форме звезды. Она начинает пользоваться гигиенической помадой, а он — медленно забывая Вэнди, всё так же усердно хранить её глянцевые фотографии в одной картонной коробке с рисунками и первым порножурналом. Мэйбл находит коробку случайно и сперва обижается, что у загадочных близнецов появились секреты друг от друга. А затем — гомерически смеётся: — Диппер, ты так красиво рисуешь… тебе нужно было стать художником, бум! Диппер сперва возмущается, что она полезла в личные вещи — но у нас же нет секретов друг от друга! Затем — прячет улыбку за кепкой и пересматривает записную книжку с изрисованными чернильной ручкой листками. Диппер педант, а ещё неисправимый перфекционист, поэтому ему кажется, что всё очень плохо и похвала была незаслуженной. А Мэйбл — просто глупышка. Просто его сестра.

«They are knocking now upon your door»

Мэйбл четырнадцать. Мэйбл — девочка-лето, девочка-улыбка, девочка-счастье. Она слышит слово «блять» и беззаботно повторяет его, на что Диппер вскидывается потревоженной птицей, а дяди, только что ненадолго вернувшиеся с кругосветки, заразительно смеются. На очередной вечеринке ей предлагают покурить мятные сигареты: ей сначала не нравится, а потом нравится, а потом она пьет какую-то непонятную бурду и всё как в тумане. На следующий день Диппер рассказал, что она была очень пьяная и довольная, что он украл её из объятий какого-то стрёмного парниши, тащил на себе немощное и в общем-то тяжелое (!) тело. И, конечно, уложил спать. У неё так забавно заплетался язык. Мэйбл ничего не помнит о вчерашнем вечере, зато надолго запоминает нудную лекцию о том, насколько важно соблюдать осторожность на вечеринках.

«They measure the room, they know the score»

Дипперу четырнадцать. Диппер ждёт Мэйбл под флуоресцентными огнями очередной тусовки, в которую её пригласили — в качестве души компании или, если откровенней, клоуна. А Мэйбл и рада быть клоуном — составлять таро, играть в шарады, разбирать натальные карты, делать уникальные фотокарточки для каждого, развлекать смешинками меж пресных шуток и танцевать до упаду (правда, вряд ли танец входит в обязанности клоунов, разве что барашкин, это да). Не хватает только навыка жонглирования, но Мэйбл быстро учится, Мэйбл любит осваивать новое. Он усмехается, когда она сносит его напиток, проскакивая мимо радужным вихрем. Ох, нет, не проскакивает — останавливается, пыхтит, запыхавшаяся: в неловком приветствии таится смазанное извинение. Кэнди рядом поправляет очки и деликатно отводит к столу, Гренда басом горланит какие-то однотипные песни — удивительно, но ей подпевают. Диппер облокачивается о стену — он не умеет танцевать так зажигательно, или шутить так, чтобы и шизоид улыбнулся, или флиртовать не краснея… он абсолютно спокоен, когда Мэйбл крадёт — не буквально, хотя с неё станется, если вспомнить Русалдо — какого-то патлатого парня для медляка (довольно бессмысленно, ведь Мэйбл не умеет двигаться медленно). Она залихватски виляет бёдрами, дёргается, поворачивается, хохочет, поправляет волосы, теребит свитер, накручивает кольца на пальце, двигается-двигается-двигается… Диппер только краем глаза следит, чтобы с ней всё было в порядке. Он — её подушка безопасности, или что-то около того. — Хэй, братишка! — слегка пошатываясь (что же с людьми делает бокальчик алкогольного сидра), Мэйбл подходит к нему и поворачивается к лицам, имена которых он не знает, но чувствует, что скоро узнает. Диппер расслабленно кладёт руку ей на бедро, обтянутое джинсовой юбкой. Она ерошит его отросшие волосы у шеи и обнимает за плечи. — Познакомься, это Джонни, он делает отличные коктейли — спасибо за Кровавую Мэри, Джонни! А это Сьюзен, она такая классная… Он бросает беглый взгляд на наручные часы — их одиноко ждёт старенький пикап дяди Стэна. Она всё понимает: — В час ночи пойдём домой? Диппер кивает с улыбкой. Всё-таки, Мэйбл именно душа компании.

«They're mopping up the butcher's floor Of your broken little hearts»

Мэйбл пятнадцать. Она пишет письмо дядям, которые нашли аномальную зону поближе к Калифорнии. Выбирает лучшую ручку, лучшую бумагу, клеит наклейки сердечек и пони, пока Диппер, внезапно затеявший ремонт, на фоне сосредоточенно красит обои их маленького чердачка. Их жизнь наполняется его зарисовками. Вэнди, показывающая жест, который помог отличить её от Шифтера; Сус, спорящий с автоматом; дяди, сражающие необычно большого осьминога; маяк Гравити Фолз в ночи; потрепанная хижина; Пасифика, потягивающая лимонад; прохожие и все-все-все. Мэйбл не признается, что подглядывала: не из стеснения, а потому, что в персональном ящике Диппера, среди энциклопедий и школьных тестов, больше всего её. Её неприметной родинки под правым глазом, её вишневого ободка и разноцветных браслетов, её ярких ногтей и накрашенных малиновым блеском губ. Её, нарисованной со старанием и Любовью. Почерк Мэйбл совсем не такой, как у братца — он строчит буквы так правильно, будто его рука механическая. Она не умеет так легко и мелко выводить каллиграфические завитушки и вензеля. Почерк Мэйбл — крупный, хаотичный, как трещинка в асфальте. Она оставляет жирные кляксы, называя их чёрными квазарами, а ещё, иногда случайно «орфографически» и «пунктуационно» ошибается, судя по словам Диппи. Мэйбл не понимает, что такое орфография, она пишет так, как хочет, и чувствует себя превосходно. Мэйбл рассказывает, как они ловят какую-то кракозябру, нарочно упуская тот момент, когда Диппер бинтует огромную царапину от хищных когтей на коленной чашечке. — Требую поцеловать порез! — Ты серьезно, Мэйбл? — Ты чего стесняешься, ты раньше так делал уже! Целуй. — Но… — Це-луй. Це-луй, жалкий раб! Диппер, тяжело — по-стариковски, она бы сказала — вздыхая, наклоняется и оставляет поцелуй на бинте, пропитавшем кровь. Да, раньше он так делал, потому что в детстве Мэйбл, неусидчивая и буйная, как ураган, много падала, спотыкалась и лазала по деревьям. Когда он целовал её ушибы, она тут же переставала плакать, словно ей только это и нужно было. А может, просто притворялась. Диппер порой кажется ей старше всех, кого она знает. Иногда он смотрит так проницательно и тоскливо, что чудится, будто в юное тело каким-то образом вселилось древнее существо — не кто-то вроде Билла, фу боже. — А давай примем ванну вместе? — Что? Нам уже не по пять лет, Мэйбл! Мэйбл думает, что с каждым годом в крохотных шестеренках исправно работающего мозга её братца — вот видишь, Дип, я умею длинно и непонятно говорить! — накапливается всё больше запретов и ограничений. Так, наверно, и работает взросление. Закономерно, но печально. Она собирает в резную шкатулку — бесполезный подарок родителей — те моменты, когда её самый близкий бро пакостит вместе с ней, или подскакивает, озарённый очень-умной-догадкой, или… Она мурлычет на его плече. Они подкидывают в шампунь Вэнди фиолетовый краситель. Включают караоке на всю ночь, когда расстроены. Диппер успокаивает её, когда Мэйбл бросает парень, которого она ошибочно — разве могло быть иначе? — считала смыслом своей жизни. Он забирает её из больницы. Носит ей её любимые цветы — ромашки… Эти моменты чем реже, тем нужней и интимней, она никому не отдаст их. Это — её. Мэйбл всё-таки старается и пишет мелкими буковками в углу бумажки, наполовину завернутой в нарядный конверт. «Дядя Стэн, чисто гипотетически представь, что ты втюрился в кого-то, в кого ну просто нельзя-нельзя втюриться. Что бы ты делал в этом случае? p. s. Это вопрос из всратого тестика в интернете, я не смогла норм ответить». Она отправляет письмо и предлагает Дипперу помощь. Он молча вручает ей валик и ведро с ежевично-розовой краской. Когда в конце июля им приходит письмо (ремонт давно завершен), Мэйбл сразу же подбегает к почтальону, нетерпеливо, чуть ли не вместе с кожей вырывая конверт из рук. Чуть дрожащими пальцами рвёт бумажку и читает вслух под заинтересованные взгляды Суса и Вэнди. Диппер смотрит озадаченно и с подозрением. Она умалчивает о приписке к письму, где в углу покоится несуразное: «Мэйбл, да наплюнь ты на них, эти идиотские запреты» рядом с аккуратно выведенной строчкой от дяди Форда: «самое главное, что бы ты не попала в плохую компанию, внученька».

«Forgive us now for what we've done»

Дипперу пятнадцать. Ему никак не могут надоесть загадки. Он мечтает о себе взрослом, сидящем в уютном кресле с курительной трубкой, и да, вечно притягивает неприятности. Самый разгар фазы полового созревания, его порабощенный разум по-прежнему думает обо всём с точки зрения прочитанных строчек в биологической энциклопедии. — Это всё переходный возраст, — он наматывает круги по чердаку, — гормоны пробуждаются от длительной спячки, провоцируя эмоциональные скачки и смены настроений. Дурацкое подростковое тело! Всё пройдёт. У Мэйбл, которая активно ходит на свиданки, в глазах копошатся тысячи шаловливых чертят, и все они как будто знают великую тайну во вселенной. Ему кажутся привлекательными абсолютно все — девочки, мальчики — и он совершенно не понимает, что с этим делать. Дипперу не нравится терять контроль. На лето Дипперу приходится заселиться в старой комнате дяди Форда, потому что было бы крайне неловко дрочить в одной комнате с хихикающей близняшкой (насколько бы они ни были близки). Даже Мэйбл он считает симпатичной не в дружеском смысле — с её максимально несоблазнительным безнадежным оптимизмом, щербинкой в зубах, мешковатыми свитерами и _слегка_ придурковатым взглядом. Диппер ищет возможные причины перед синим экраном новенького ноутбука — боже благослови человека, который придумал интернет. В свободное время он копается в книгах по психологии, сравнивает информацию, читает о последствиях кровосмесительных связей и никогда, никогда не забывает прочистить историю браузера. Сус говорит, он замкнулся в себе, Вэнди решает, что между близнецами пробежала особенно костлявая чёрная кошка. — Просто знай, что ты можешь на меня положиться в случае чего, чувак, — она надвигает ему на лоб ушанку. У неё чудесная улыбка и волосы как красный дуб — из таких её семья рубит дрова. Диппер нервозно благодарит и закрывает ноутбук. Вот почему он несчастен — люди вроде него слишком много думают. Нет мыслей — нет проблем. Тупые мозги. Он заглядывает в окно-треугольник: Мэйбл поёт на улице, не стесняясь того, что откровенно фальшивит. Вовсю эксплуатирует микрофон и зрителей, и, похоже, ничего не замечает. Диппер позволяет себе приподнять уголки губ, когда она натыкается взглядом на его силуэт и подзывает жестом руки. Ему бы подобало симпатизировать ей как ребенку, ведь в душе Мэйбл всегда пятнадцать. Но нет. Диппер считает, что Мэйбл лучше всех его выдуманных и не очень девчонок. И это настоящая проблема.

«It started out as a bit of fun»

Мэйбл шестнадцать. На давний тринадцатый день рождения ей подарили телескоп, который еле умещался на балконе родительского дома. Он был просто огромен и она всегда тащила его летом в Гравити Фолз, потому что… не могла иначе. Потому что Мэйбл слегка сумасшедшая, так ей говорили все, от подруг и бывших парней до незнакомых прохожих. Сам Диппер называл её безумной как минимум несколько раз в год. Во всех смыслах — хороших, плохих. Сегодня телескоп повредила гроза. Она немного расстроенная, немного скисшая, как лимонная долька. Вздрагивает от раската грома, шарахается от белой вспышки за окном — хижина выдержит, ведь правда? — и босая приходит к брату. Её глаза — испуганные и печальные, как у подстреленной лани, и Диппер с сожалеющей улыбкой пускает её в постель, позволяя доверчиво льнуть к боку. Поглаживает по волосам, стряхивает с плеч фантомную тяжесть. Тихим голосом рассказывает придуманную на ходу сказку про созвездия и сверхновые, потому что… не может иначе. Потому что его отчужденность причинит ей боль. — Диппер, — Мэйбл касается густой челки, обнажая родимое пятно: Большой Ковш будто светится под пальцами. Он замолкает. — Да? — Мы ведь всегда будем вместе? Он отвечает не раздумывая. — Всегда. Мэйбл знает, что это чистая правда. Мэйбл понимает, что никто из мимолетных влюбленностей не станет жертвовать собой ради неё, что никто больше не будет таким щемяще преданным — до потери пульса, до последнего удара сердца. Никто не полюбит её так же самоотверженно, как Диппер — и пока он с ней, ей не будет одиноко. «Если я заблужусь в череде галактик, только ты сможешь найти меня». Мэйбл понимает. Тем утром ей снится серебристо-голубой бег Большой Медведицы. Это был приятный сон.

«Here, take these before we run away»

Дипперу шестнадцать. Его сердце бьется со скоростью более ста ударов в минуту — словно резко словило приступ тахикардии или решило выпрыгнуть из грудной клетки. Отчасти Диппер бы понял, если бы выпрыгнуло. Планы, расчёты, анализы, вероятности успеха в случае побега… — Мэйбл! — его, их Мэйбл отчаянно пытается соединить пальцы с его, но Диппера тянут назад, и всё тщетно: он застрял здесь, а она — в Гравити Фолз. — Нет уж, никуда ты не полетишь! У Диппера — он предпочитает называть его АнтиДиппером, чтобы как-то разделять их — из параллельной реальности озлобленный взгляд, искривленная улыбка, винтовка и вместо ноги какая-то противная железка. Он гарантированно хороший снайпер, Диппер уверен в этом на триллион процентов. Мэйбл здесь носит абордажный крюк для того, чтобы острым концом протыкать черепа, а одноглазый капитан Стэн (как иронично сбылись твои мечты про чёрную повязку на глазу, дядя) бороздит просторы вселенной с пиратским флагом на мачте. Диппер брошен в трюм — кто учил их связывать такие крепкие верёвки? Диппер тяжело дышит — в нём есть что-то неконтролируемое, непокорное, как тот же сердечный приступ или ещё что похуже. В нём есть что-то, что царапает ребра и оставляет ожоги — словно он Икар, слишком близко подлетевший к солнцу, или дурак, который упал в вулканическую лаву. Страх. — Мэйбл, это я. Это же я! Она гибкой змеей ластится к АнтиДипперу и говорит стрелять. Тот огрызается «приказываю здесь я!», но всё равно приходится спрятаться за деревянными ящиками — прочь от пуль. Вероятность бунта, анализ обстановки, дешифровка, пути отступления… Его планы разваливаются. Что ж такое?! — О-оу. Мэйбл — не Мэйбл, поправляет себя Диппер — приходит где-то через час (несколько часов? он потерял счёт времени). Она хитро усмехается, на её щеке виден обсохший след явно чужой крови, её волосы — торнадо, не мягкие волны, на голову условной короной нахлобучена шляпа, в которой — он ужасается — виднеется скелет кошки. Она — не она. — Узнаю этот взгляд, — не-Мэйбл задумчиво проводит лезвием стилета по его лицу, подцепляя лёгкую щетину. Диппер старается избежать прикосновения, насколько может. — Ты думаешь! Боже, как же вы с ним всё-таки похожи. Перебираете мозгами, подсчитываете что-то там, играете в Шерлока Холмса… думаете-думаете-думаете. Мне опостылело! Он вскрикивает — кожу вспарывает. Она смеётся так знакомо — задорно и весёло — что понятия путаются. Мэйбл? Не Мэйбл? Кто она? Что происходит? — Смирись, червяк! Отсюда нет выхода. Никто не спасёт тебя. Мэйбл, которую ты знаешь, не умеет составлять планы, она не сможет проникнуть на корабль незамеченной. Короче говоря, она полная идиотка! Не-Мэйбл замахивается стилетом, и Диппер чудом уворачивается. Верёвки не такие хорошие, как он думал? — О? — Это неправда! — под его глазами расплываются синяки, но вызов в них горит жгучим безрассудством. — Моя Мэйбл замечательный человек, без неё я мог погибнуть несколько раз ещё в двенадцать. Мог столькое не узнать… Мог сжечь карту, приведшую к восьмому с половиной президенту Америки. Мог расшибиться насмерть после рукопашного боя с Гидеоном. Мог остаться без дяди — ведь кто такой Стэн, если он не помнит их? Мог, в конце-концов, не определиться, какую майку выбирать: ту, что с пумой или ту, что с пантерой. — Моя Мэйбл потрясающая, и тебе с ней никогда не сравниться, ты, мерзкая, второсортная, никому не нужная… мразь! — Ах, вот как мы заговорили… защитничек! — она смеётся резковато и жутко. — Посмотрим, на сколько хватит твоей бравады. Что скажет эта твоя Мэйбл, когда увидит тебя мёртвым? А? А? Диппер испуганно жмурится, ожидая дозу ослепляющей боли. Секунда. Одна. Третья. Ничего не происходит. Он открывает глаза. — Мэйбл! Она строит воинственную гримасу, на её щеке наклейка кометы, её волосы — каштановые волны, не сумасбродное торнадо, на её голову нахлобучена идиотская шляпка, в которой искусственные мыши пьют чай наравне с кошками. Она бросает сковородку и злорадно наступает на упавшую не-Мэйбл, пока развязывает тугие узлы верёвок. — Н-но… как? Портал закрыт, Диппер был в этом уверен на сто… — Импровизация, братишка, — карий глаз озорно подмигивает, — с нами дяди, Вэнди и Сус. На это нет времени, я всё объясню потом. Давай выбираться отсюда! Есть идеи? Диппер кивает. В его голове зарождается безупречный сценарий и глубокая признательность. Вместе они по необходимости способны перехитрить не только Шерлока Холмса — самого Билла Сайфера, как их дяди. — Вот мой план… «Я найду тебя, где бы ты ни был». — И мы позволим им просто уйти? — недовольно рычит не-Мэйбл, тут же затихая, когда АнтиДиппер с шумным скрежетом — чёртова металлическая нога! — поворачивается к ней. — Они не представляют угрозы, — холодно говорит он, сверкая золотом в веренице скалящихся зубов, начищенных до омерзительного блеска. Не-Мэйбл потерянно смотрит на горизонт: всего секунды назад здесь был портал. — Нас ждут другие великие приключения, сестра. Стэн, развернем корабль!

«O children, lift up your voice, lift up your voice»

Мэйбл семнадцать. У счастья приторный вкус только что стыренных французских булок с фуршетного стола. Мэйбл — смайлик без смысла, Мэйбл — дружба со всеми и вся: так сохраняется равновесие планет. Она вечно, абсолютно глупо счастлива — многое в ней смотрится глупо, на самом деле. Это то ли благословение, то ли проклятие, но так или иначе, Мэйбл отрывается на всю катушку. Она совсем капельку припизднутая детством, и ей совершенно не стыдно. Потому что никому второй раз не торкнет семнадцать. Потому что никто не проживает жизнь дважды, как бы ей ни хотелось верить в реинкарнации, вроде так Диппер это называет. Кажется, что её близняшка разделяет эту идею. Диппер прижимает её к изгороди нового особняка Пасифики, игриво подцепляя зубами серьгу из начос. Это напоминает случай, когда они прятались от монстра, чьё имя Мэйбл честно забыла — «это был минотавр». Только тогда от Дипа несло холодным потом и напряжением, а сейчас — всего лишь смесью сладкой «Питт колы» с какой-то дрянью. — А я съел твою серьгу, а я съел твою серьгу! — Эй! Диппер хихикает — хихикает! Не надо было его поить… его поцелуй в щеку почему-то отдаёт мёдом и карамелью, мамочка Мэйбл просит поделиться десертом, ведь мамочка Мэйбл любит сладкое. Они успевают украсть яблоки с карамелью и мёдом под возмущенные крики охраны. Бессовестно лопая начинку по дороге, освещенной тыквами в честь надвигающегося Хэллоуина, Мэйбл гуляет с Диппером в обнимку — Гравити Фолз подмигивает знакомыми улочками. Брат крепко обвивает её плечо и свободно говорит что-то непонятное, но жутко забавное про тригонометрию и психологию углов — серьезно, что ему там насыпали, она тоже так хочет. Мэйбл думает, что счастлива чуть более глупо, чем обычно.

«Children Rejoice, rejoice»

Дипперу семнадцать. Дипперу предлагают поступить в престижный университет, как говорит Мэйбл, для заумных ботаников — отчасти она говорит это потому, что он начал носить «смешные выпуклые очочки», всё по стереотипам, всё по канонам. — Зрение — хрупкая штука, Мэйбл! — хмурится Диппер, скрывая некоторую грусть во взгляде: в их семье рано ухудшающееся зрение — наследственное, судя по матери и дядушкам. Улавливая его настроение, как чуткая антенна, Мэйбл сгребает его в охапку и вещает про привлекательность очков, радугу и прочую жизнерадостную чушь, о которой Диппер предпочитает забыть за ненадобностью Возможностей — река, только бы не потерять русло. Они выясняют, что университет слишком далеко от Калифорнии, Сус предлагает закатить грандиозную прощальную вечеринку, а Мэйбл куда-то уходит и не возвращается. Диппер думает, что, пожалуй, вечеринка и университет подождут. Диппер спасает её от лап неведомой хтони (p.s. надо выяснить, что это было) и думает, что он, пожалуй, очень плохой человек. Мэйбл впервые слышит из его уст ругань. Долгую, забористую ругань. Потому что она больная, потерянная для общества, с безуминкой на дне зрачков, которая не кажется ему очаровательной. Просто глупышка Мэйбл. Просто его сестра. — Брось, Дип-Дип, — она захватывает его в примирительные объятия (было бы зачем примиряться), и Диппер, не в силах сопротивляться, лишь кивает, как болванчик, заведомо соглашаясь с её словами. Сам лес, кажется, соглашается с ней, шевеля ветками сосен. — Ты всегда сможешь меня защитить. Это так здорово! — Здорово… да. Кого он обманывает? Больше, чем сестра. Диппер теряет контроль. Тонет в метафорическом море, на дно которого «Боевой Стэн» поверг многих чудовищ. Ему это не нравится, Диппер не умеет плавать. Но он должен во что бы то ни стало уберечь её, оградить её. Диппер — очень-очень плохой человек. Это могло бы быть забавным анекдотом, только от шутки здесь — костяк. «Ты всегда сможешь меня защитить». Даже от самого себя?

«We're older now, the light is dim»

Мэйбл восемнадцать. Ей по-прежнему по душе шоколадное мороженое (но без сахарной присыпки), бегать по лужам после дождя (не босиком, потому что занозы) и флиртовать с очередным смазливым парнишкой — теперь ловко, как пиратка, захватывающая корабль. Она всё ещё помнит приключение с ними, которые не они («это называется реверс, Мэйбл»). Мэйбл любит мягкое пузо Пухли и бесконечную чёрную дыру свитеров. — Смотри, Диппер! Падающая звезда! Ночь окутывает весенней прохладой и чёрной ширмой, укрывая ото всех. Почему-то до Мэйбл доносится тяжёлый запах цветов (лилии, что ли?). То ли эта паскуда ночь недостаточно темна, то ли лампочка чересчур светла, но Мэйбл может различить мешки под глазами брата, сидящего у дымоходной трубы. С возрастом они становятся всё заметней. — Где? Она передает ему бинокль и указывает пальцем в небо. — Да вот же! — Невероятно, — увидев стремительную белую вспышку, Диппер отдаёт ей бинокль и улыбается: — Загадаем желание? Эта улыбка красивая и редкая, как комета Галлея. Мэйбл кивает и, сама того не осознав, желает, чтобы он улыбался так чаще. Она импровизирует и беспрерывно генерирует идеи, в её голове полнейший хаос. Однажды Диппер тихо сказал, Мэйбл чуток СДВГ-нутая, и однозначно попал в цель. А ещё она любит Диппера. По-прежнему любит. Более того, стала любить ещё сильней, чем раньше, хотя казалось, куда дальше-то? Теперь ей можно пить и курить (не то чтобы раньше что-то мешало), хоть Дип по-прежнему против того, чтобы она погибла в сорок от рака лёгких. А вино, ну это да, это можно по праздникам. Но в Дипе в общем мало энтузиазма. Они сидят на крыше хижины и поедают крекеры под лучами закатного солнца. — Бро, ты хоть представляешь сколько дорог перед нами открылись? Мы можем всё! Стать кинозвездами, астронавтами, полететь на луну! И ещё что-то, о чем мне говорила Пасифика… я забыла что, но это было что-то интересное. Диппер издаёт мрачный смешок — «то, о чем говорила Пасифика, наверянка начиналось на букву «с». — А ещё на нас куча тягомотины, — он начинает перечислять эту тягомотину на пальцах, и Мэйбл пропускает поток информации мимо ушей, ибо нечего портить радость. — Кто-то не хочет взрослеть? — Я вовсе не об этом, — Диппер терпеливый, он игнорирует шпильку про вечное лето. Это было шесть лет назад. — Мы взрослые, да, но вместе со свободой появляется большая ответственность. Кроме того, не думаю, что ты вдруг станешь большой и самостоятельной из-за какой-то циферки. Он улыбается, и Мэйбл на мгновение любуется этой улыбкой (всё-таки начал так делать чаще, желания сбываются), про себя неохотно признавая его правоту. В её башке — жвачки, розовые зонты и страна единорогов, совсем не таких, какие они оказались на деле. В её башке гуляет ветер вместе с кипящей ненормальностью. Внешне она изменилась — выше, стройней, возможно красивей? — но внутри не ощущает никаких изменений. — Мэйбл? — А? Диппер достаёт пачку из нагрудного кармана и, смущенно усмехаясь, вытаскивает две чертовски знакомые сигареты. У Мэйбл загораются глаза — почти как огонёк на конце зажигалки. — Один раз можно, — он вкладывает ей и себе в губы сигарету. Прижимается совсем-совсем вплотную, делясь морковно-оранжевым огоньком. — Это что, отмазочка такая? — Не-е-ет… Мэйбл перемещает сигарету в уголок рта, не решаясь вдохнуть дым в лёгкие — по видимости, им суждено испортиться не в срок, тут уж ничего не поделаешь. Вот сорванец — мысль пахнет обескураженным восхищением, а Диппер — резким запахом подвала, химикатов и ещё чего-то, похожего на тлеющий огонь в очаге. Что-то, что она знает с детства, что-то, что подозрительно напоминает дом. Она спрашивает, хоть и знает ответ — у этих сигарет вкус четырнадцатилетия. — Мятные? — Мятные. Мэйбл любит шоколадное мороженое, бег по лужам после дождя, флирт, мягкое пузо Пухли и космический рукав свитеров. Она импровизирует и бесконечно генерирует идеи, в её голове полнейший хаос. Однажды Диппер тихо сказал, Мэйбл чуток СДВГ-нутая, и однозначно попал в цель. Во многих случаях Диппер тот, кто приводит её полёт мыслей в порядок. Любовью к сладкому, Пухли и свитерам не высчитать сотую долю её любви к Дипперу. С ним Мэйбл более нормальная, и, кажется, это абсолютно нормально.

«And you are only just beginning»

Дипперу восемнадцать. В его башке — тысяча и один план, сотни витающих возможностей и шансов. Он любит учебу — поговаривают, что он самый лучший на курсе — любит порядок и систему, Мэйбл сказала, он чуток ОКР-нутый. И на удивление попала в цель. А ещё он любит Мэйбл. По-прежнему любит. Более того, стал любить ещё сильней, чем раньше, хотя казалось, куда дальше-то? Однажды Мэйбл приходит к нему на порог комнаты в стельку пьяная. — Я же говорил тебе не лакать столько пива? И как ты вообще пьешь такую дрянь… В ответ — смех. Чистый, серебряный. Всё спокойно. Всё хорошо. — Мэйбл? — у Диппера настороженный голос, книжка про алгебру на коленях, которую он откладывает под вопль интуиции о том, что «ЧТО-ТО ИДЕТ НЕ ТАК!». Да, Мэйбл пьяная (пора начать контролировать этот прогрессирующий алкоголизм), но очевидно не так, как он подумал — она сохраняет координацию, вполне ловко залезая к нему на постель. Она говорит несвязный бред и случайно (?) целует в нежный участок за ухом. Диппер млеет, растекается лужицей, оплавленным воском, и нет, он не может собраться снова, несмотря на то, что слова из её уст звучат тревожно и страшно. — Ты же говорил, что мы никогда не расстанемся… ты обещал… обещал, обещал, обещал! Её хрупкие руки молотят по груди. Диппер в растерянности, хватается за кудри цвета перезревшего желудя, за покатые плечи, непривычно обнаженные, незакрытые пушистой тканью свитеров. Это неправильно, потому что её свитеры навеивают тепло и уют не только телу, потому что они должны быть на ней в любой из известных реальностей. — О чем ты, Мэйбл? Где ты была? — Я… ты собираешься уезжать, верно? Диппер сорвано выдыхает. Она ловит его взгляд. Смотрит серьезно и трезво, как бы спрашивая: «ты оставляешь меня?». Оставляешь детство за дверью? Оставляешь свои «Мэйбл, тебе надо учить уроки», «горе ты луковое, дай помогу». Оставляешь позади мои советы насчёт разной всячины, в том числе про девчонок? Статую поверженного демона, от которого не остался даже человеческий прах? Оставляешь летние вечера, проведенные в поисках совместных приключений? Оставляешь меня? — Боже, Мэйбл, не драматизуй, — Диппер находится с ответом, чувствуя себя невероятно тупым. — Это всего-то на два года. Мы ещё увидимся… Ты ведь не попросишь меня пожертвовать надеждами на лучшее будущее — для тебя, для меня, для нас? Мэйбл прерывает его. Поцелуем. Она носит всё ту же гигиеническую помаду, и Диппер с удивленно распахнутыми глазами отстраненно сожалеет, что узнал её вкус именно таким образом — клубника, она такая настоящая. Мягкость её кожи, пахнущей сладко и молочно, такая настоящая, и, блять, черт бы его побрал, Диппер раскрывает губы навстречу, подаётся вперёд, задыхаясь в обжигающем пламени её любви. О да, я заставлю тебя пожертвовать всем, Диппи, — говорит её поцелуй, украденный без спроса, — самоуважение, достоинство, надежды на будущее, скучные мечты о детях и доме, в котором тебя ждут. Потому что тебя жду я. — Мэйбл, нет! Мэйбл слегка сумасшедшая, так ей говорили все, от подруг и бывших парней до незнакомых прохожих. Сам Диппер называл её безумной минимум несколько раз за год. — Ты сумасшедшая! Она хватается с нечеловеческой силой, хотя в этом нет нужды: близость с ней невидимыми путами оплетает тело. Безуминка в её зрачках беснуется как никогда прежде, подавляя разум. Мэйбл эгоистичная, жадная, сумасшедшая с её дрожащими руками — боже, откуда столько силы? — и застывшими слёзами на ресницах. И это тот случай, когда Диппер думает об этом во всех смыслах. Хороших. Плохих. — Ты думал, что я… не знаю, что… означают твои взгляды? Почему ты отдалился от меня? — в перерывах между поцелуями она находит его руку и сплетает пальцы. — Диппи… ты можешь скрыть всё от Суса, Вэнди, дядушек, друзей и знакомых. Ты такой хороший актёр! Но ты не сможешь ничего скрыть… от своей близняшки, потому что… Они связаны с рождения. Да. — Я… я… я устал. Диппер вплетает трясущиеся пальцы в шоколадные волосы, такие похожие на его. — Я устала, — вторят ему. Практически в унисон. Мэйбл целует в лоб — у её поцелуя вкус горькой водки и тщательно скрываемого отчаяния. (Когда она успела так вырасти?) Они такие одинаковые — всё равно, что вглядываться в своё искаженное отражение — и такие разные. Солнце плюнуло в её плечи веснушками, небесный атлас оставил на нём одно из своих созвездий. Он вжимает ладони в её щеки и больше не отдёргивает, ведь… разве это может быть чем-то греховным? — Ненавижу тебя, — Диппер не верит себе. Мэйбл улыбается так, будто верит, и ему становится намного, намного легче. — Я тоже, Диппер. Я тоже, — они пронзительно хихикают в ночном полумраке. Диппер любит учебу, порядок и систему, в его башке у всего есть причинная полка и применение, он точен и уделяет внимание каждой мелочи, скатываясь до лёгкой дотошности. Мэйбл сказала, он чуток ОКР-нутый, и, на удивление, попала в цель. Во многих случаях она та, кто соединяет детали его картины в одно целое. Любовью к учебе, порядку и системе не высчитать сотую долю его любви к Мэйбл. С ней Диппер более ненормальный, и, кажется, это абсолютно нормально.

«We have the answer to all your fears, It's short, it's simple, it's crystal clear»

Мэйбл девятнадцать. Она примечает красивый домик около малолюдного пляжа и уговаривает брата повезти её. Дом сделан из натурального дерева, уютный и маленький, с видом на пляж. Диппер, конечно, водит на старом авто с бородатых времён, который оставил ему отец, попутно подмечая — она знает, знает, что засранец улыбается — что представлял идеальное место жительства для Мэйбл не таким. Не таким уединенным. Не таким домашним. Он говорит, зажимая морщины в уголках глаз — это улыбка глазами, как Мэйбл любит повторять — что всегда представлял её жительницей ужасно большого и ужасно людного мегаполиса. Кратко говоря, там, где много вспышек, шума и огней, там и она. Мэйбл задорно фыркает: с фантазией у Диппера всегда были натяжные отношения. — Не всё же нам по тусовкам шастать, братишка! У неё нет вопросов по поводу того, есть ли у Соснового Деревца права (да, он продолжает носить ту милую штопаную-перештопанную кепочку) — очевидно, что есть. — Мне их Санта Клаус подарил, — как-то раз шутит Диппер. Мэйбл смеётся, несмотря на то, что с чувством юмора у него тоже натяжные отношения. Это же Диппи. Такие как он всегда охвачены стремлением к новизне и авантюрам, такие как он повёрнуты на технике безопасности — его стезя строго напутствовать «не суй пальцы в оголённые провода», а самому — обезвреживать бомбу. Он пойдёт с ней на край мира, если потребуется — только не забудет пристегнуть ремни. — Мы должны сюда переехать, братик. Мэйбл крутится вокруг своей оси, наступая спортивными кроссовками на осколки. Дип-Дип рассказывал, что море шлифует эти стекляшки, возвращая их нежными и прекрасными, и она ищет среди грязных обломков такие сокровища. То, что Мэйбл старше на пять минут — это чистый джекпот фортуны, ошибка природы. Такие как Мэйбл совершают глупости и роют себе могилы горстями, счастливо улыбаясь в процессе, такие как Мэйбл умудряются не помнить таблицу умножения, но вести бухгалтерию вперёд, и это какое-то восьмое чудо света. — Здесь… неплохо. — А то ж! Мэйбл точно знает, что в их близнецовой тусовке Диппер — главный мозг. Дипперу известен ответ на любой вопрос, пару языков помимо родного, все исторические даты, указанные в учебниках, он очаровательно бросается заумными терминами, когда нервничает. Ищет, где Мэйбл могла бы пригодиться с её талантом к декоративно-прикладным искусствам, вязанием отпадных свитеров и победами в гольфе — и находит. Мэйбл устраивается в творческую забегаловку благодаря удаче, но в основном по заслуге младшего-брата-лучшего-друга-навечно. — Выкладывай карманы, нам придётся немного поднакопить. Ух, как же волнительно! Диппер снисходительно качает головой. Он выбирает университет поближе к дому и подрабатывает вдвое усердней, чем обычно — я так и знала, что тебе понравится, старина Дип. Ночью Мэйбл снится кошмар. Голос Билла Сайфера скрипит, словно механическая пружина, так громко и реально, будто не прошло всех этих лет. — Сама подумай: кто станет жертвовать всем ради какой-то тупой сестры или брата? Диппер жертвует. А она?

«It's round about, it's somewhere here Lost amongst our winnings»

Дипперу девятнадцать. Где-то в другом варианте реальности Диппер мог бы обзавестись детьми — не то чтобы он собирался — домом и шестью собаками. Он бы гулял от заката до рассвета с кем-то, кто был бы более на него похож и понимал его не хуже Мэйбл. Он бы качался в кресле-каталке до седин и целовал внукам лбы на ночь. Где-то так могло бы быть. Где-то, где он не говорит, насупив брови в полумраке комнаты: — Я не хочу, чтобы у тебя были дети от меня, Мэйбл. Это больно и бессмысленно, они родятся неполноценными и, зная тебя, ты решишь их оставить. Не могу позволить, чтобы моя похоть испортила тебе жизнь. Иначе буду ужасным человеком. Если уже не… Где-то, где Мэйбл с её растрепанной косичкой и большими детскими глазами не размахивает руками, звякая браслетами дружбы: — Стоп-стоп-стоп. Притормози, Дип. Хочешь сказать, что… тебя это устраивает? Где-то, где Дипперу не приходится скрывать за твёрдым «нет» невысказанное: «но я слишком люблю тебя». Где-то, где нет его любознательности, доводящей Мэйбл до смеха и щекотки, и её слов, произнесенных с благоговейным, таким взрослым выдохом: «ты один такой». Где-то, где Диппер не прикладывает пальцы к угловатому запястью, с которого сняты все браслеты и кольца, чтобы услышать неровный пульс. Где-то, где Диппер не водит кончиком указательного пальца по округлому бедру в приятном кружеве, играючи подбираясь к внутренней стороне и вызывая у Мэйбл лёгкую дрожь. Где-то в той реальности, где нет неприметной родинки под правым глазом, вишневого ободка и разноцветных браслетов, ярких ногтей и накрашенных малиновым блеском губ. Мэйбл могла бы обзавестись детьми — не то чтобы она собиралась — домом и шестью собаками. Она бы гуляла от заката до рассвета с кем-то, кто был бы более на неё похож и понимал её не хуже Диппера. Она бы качалась в кресле-каталке до седин и целовала внукам лбы на ночь. Где-то так могло бы быть. Где-то, где нет жилистых рук Диппера сплошь в мозолях, мелких царапинах и ожогах от лабораторных опытов, спрятанных цветными лейкопластырями — Мэйбл покупает увлажняющий крем, но это не особо помогает. Мэйбл может лишь прикреплять к пластырям стикеры с милыми котиками, и Дипперу, в принципе, этого достаточно. Где-то, где Мэйбл не зарывается носом в волосы Диппера, приговаривая с улыбкой: «ты такой мягкий, как шерсть кошки. И от тебя вкусно пахнет!». Где-то, где нет её, выгибающейся в постели, как тысячи довольных кошек. Мэйбл тайком нюхает его подушки, Диппер в этом уверен. Где-то, где он не говорит ей на ухо горячим срывающимся шепотом: «ты самая лучшая загадка, которую я встречал» и она не воспринимает это, как самый романтичный комплимент в мире. Где-то в той реальности, в которой нет заумных книжек, одинаковых футболок на каждый день, кепки с рисунком ели и тонких губ, закушенных до крови. — Диппер? Она стучится в дверь, прежде чем войти, и это на неё слишком не похоже. Внутри орёт, надрываясь, тревога. — Что такое, Мэйбл? — Нам… надо поговорить. Диппер тихо молит про себя, стоя на автобусной остановке: останови меня. Не дай поздно проснувшемуся благоразумию одержать вверх. Не дай мне запрыгнуть в последний вагон. — В общем… можешь уезжать. Пожалуйста, не перебивай и сначала дослушай, — она виновато опускает глаза и теребит свитер. — Я поняла, что была большой эгоисткой, когда не отпускала тебя на учебу. Ужасной! Мерзкой! Бессердечной эгоисткой! Можешь побить меня, если хочешь. Ты потрясающий человек, Диппер чёрт тебя подери Пайнс — и не говори, что это не так! Ты умный, бесстрашный, добрый. Невероятно добрый! Такие, как ты, меняют мир к лучшему. Тебя ждёт великое будущее. А я… я буду тебе только мешать. Уезжай с чистой совестью. Неужели это всё? — думает Диппер, когда приезжает автобус. Помня истории близнецов Пайнс, жители города приходят сопровождать его. Но какой прок, если его мысли сосредоточены на человеке, который выбежал из их общей комнаты со слезами на глазах? Какой прок, если среди знакомых лиц нет той, кто могла бы спросить: «готов к прыжку в неизвестность?». И кому он мог бы ответить «с чистой совестью»: «неа». — Диппер, — Вэнди осторожно дотрагивается до плеча, когда он сидит, занимая любимое место на крыше, согнув ноги в коленях: её мощную веснушчатую, как у жительницы дикого запада, руку не перепутать ни с чьей другой. — Ты и Мэйбл… — Да. Что бы ты ни хотела сказать — да. Диппер устал всё держать в себе. Когда его сестра успела стать такой убедительной, чтобы ему пришлось признать: «туше»? Научил на свою голову. — Да, я больной мудак. Можешь рассказать об этом всем. Над ухом слышится сочувствующее: «ох, чувак…». — Я не отменяю своих слов, — Вэнди надвигает ему на лоб ушанку. — Ты всегда можешь положиться на меня. Никому не растреплю. По правде, между тобой и Мэйбл… всегда была какая-то странная движуха. Я не осуждаю. У Вэнди по-прежнему чудесная улыбка и волосы как красный дуб — из таких её семья рубит дрова. Диппер вяло усмехается, положив на колено щеку. — Странная движуха началась с лет пятнадцати. И до сих пор не прекращается. Она молчит некоторое время. — Но… как так вышло? — Я не знаю, Вэнди. Я не знаю. Мэйбл выбегает на остановку. Где-то в другом варианте реальности они могли бы обзавестись детьми — не то чтобы они собирались — домом и шестью собаками. Они бы гуляли от заката до рассвета с кем-то, кто был бы более на них похож и понимал не хуже друг друга. Они бы качались в кресле-каталке до седин и целовали внукам лбы на ночь. Где-то так могло бы быть. Где-то так может быть. Где-то, где нет странной, безумной, аморальной, существующей вопреки всем законам логики привязанности двойняшек детективов/загадочных близнецов друг к другу. Диппер тихо молит про себя: останови меня. Не дай поздно проснувшемуся благоразумию одержать вверх. Не дай запрыгнуть в последний вагон. Мэйбл смотрит вслед. Мэйбл не останавливает его.

«Hey little train! We are all jumping on The train that goes to the Kingdom. We're happy, Ma, we're having fun, And the train ain't even left the station»

Мэйбл двадцать. У Мэйбл такие мешки под глазами, что занудный братец мог бы обзавидоваться. Она перашагивает порог холодной пустой квартиры — некоторые не распакованные вещи ещё собирают пыль на дощатом полу. Везде валяются недопитые банки энергетиков, ни черта не придающие энергии, а ещё, кажется, в одном кухонном ящике сдохла моль. Мэйбл улыбается, снимая шляпку и яркое-яркое пальто: — Привет, дом! Привет, Диппе… Потом осознаёт, что его нет в соседней комнате. Она слишком опоздала — тот домик из натурального дерева, который они успели облюбовать, занят кем-то другим. Кто-то другой подбрасывает поленья в пышущий жаром камин, плетет фенечки, заполняет пространство собой: любимыми предметами, любимой музыкой, любимыми чувствами. Кто-то другой любуется видом на песчаный пляж и собирает отшлифованные заботливым морем стекляшки, кто-то другой надевает на пятки носки, помещает ракушки в банки и создаёт звёзды на потолке — или не создаёт, в зависимости от предпочтений. Мэйбл искренне рада за этого абстрактного кого-то, кого она не знает. Наверное. Радоваться за других лучше, чем ненавидеть их. Мэйбл порой испытывает такой соблазн. Соблазн повыбить проклятые окна, с которых солнце заходит иррационально неправильно — настолько иррационально, что Мэйбл не может объяснить разницу. Заходит и заходит, что бубнить-то? Солнце всегда встаёт на востоке. Она хочет побеситься, закричать во весь голос, но потом вспоминает, что некому надевать беруши. Что её не услышат. Мэйбл неуверенно общается со стенами и незначительной популяцией плесени вон в том углу. Теперь у неё нет человека, которому она может рассказывать что-либо — неважно, насколько смешное и бредовое будет это что-то. Ей не страшно после тригонометрии и психологии углов. У Мэйбл нет её брата, который бы мешал спать по ночам этим противным щелканьем ручки во время чтения — и, хотя Мэйбл первое время пытается убедить себя, что всё в порядке, что так даже лучше (Диппер называет этот никудышный прием самовнушением), ей вскоре становится очевидно: не в порядке. Всё это не то. Всё это не она. — Диппер, тебе когда-нибудь хотелось вернуться в двенадцать? — Мэйбл в пижаме с утятами сползает вниз по двери. Повод для этого вопроса был невразумительно неуместным — всего-то её жуткие боли внизу живота. Всего-то первые месячные. Всего-то адская спираль, раздирающая изнутри. Всего-то. Диппер не смотрел на их окровавленную простыню — не смотрит и на грязное белье и пустой стакан воды, очутившийся в раковине. Он поглаживает её по спине и шепчет, что всё пройдет. — Иногда хочется, — подумав, честно признаётся Диппер, — но пути назад нет, Мэйбл. Не бойся, помнишь, о чем мы говорили давным давно? — Помню. Между двойняшками детективами нет секретов — это ак-сио-ма, так он говорит. Мэйбл рассерженно бурчит ругательства под нос, посылая к Сайферовой матери все Дипперовы аксиомы. На первый взгляд работа осталась та же, вот только Мэйбл изменилась, и далеко не в лучшую сторону. Ей чего-то не хватает, и Мэйбл усердно пытается не думать о том, чего именно. Потому что в какой-то момент, в один из бессонных ночей с жёстким матрасом, наедине с комнатным беспорядком и только что сшитыми носочными куклами, она осознаёт с кристальной ясностью — называйте это озарением, глупостью, неважно чем — почему люди вроде её занудного братца так несчастны. Они слишком много думают. Нет мыслей — нет проблем. Тупые мозги. — Пасифика, колись, тебе кто-то нравится? Когда шестнадцатилетняя Мэйбл устраивает ночевку с девчонками (предварительно выселив Диппера из чердака, чтобы не ворчал про шум и девчачьи штучки), ей кажется, что всё пойдёт по плану. И всё действительно идёт по плану — спальные мешки, пиццы с ананасами, косметика и журналы. Но когда Кэнди неумело подкрашивает Мэйбл ресницы тушью (она чешется), речь заходит о мальчиках, и Пасифика в элегантной ночнушке и естественно уложенными локонами утверждает, что ей нравится Диппер. Мэйбл коварно хихикает, пусть это сливается в общий фон с охами и ахами, называет брата феноменальным, придумывает их паре название — Диппсифика рулит! — и даёт советы по его завоеванию, про себя судорожно прокручивая в сознании одно слово. Только одно слово раз за разом режется и колется, прогоняемое по девяти кругам личного ада: Нет-нет-нет-нет-нет-нет. Мэйбл не солгала тогда: Диппер феноменален. Диппер один в своём роде. Мэйбл проще всего называть его занудным братцем. Никаких отсылок к тому, как она крадёт рисунки из его персонального ящика, чтобы он не успел их забрать — не успел забрать у неё её, нарисованную со старанием и Любовью. Именно с большой буквы. Какая это любовь — ей всё равно. У любви тысячи ликов, и ни одно из них не может быть верным. — Но, Мэйбл, — Диппер касается её руки. — Как же мы? Да, правильно. Занудный братец. Нейтрально, снисходительно, по-семейному. Никаких отсылок к ним. — Диппер, тебе когда-нибудь хотелось вернуться в двенадцать? Мэйбл хотелось. Хочется. Очень. У счастья приторный вкус французских булочек, стыренных с фуршетного стола. Мэйбл ест унылые овсянки, читает откровенно дерьмовые рассказы, умудряясь смеяться с них — Диппер бы сказал, что его айкью понижается по геометрической прогрессии каждую секунду, пока он читает сопливые низкопробные романы. Но Диппер далеко. Диппера нет. Это хорошо. Это замечательно. Просто прекрасно. Шедеврально. Мэйбл чего-то не хватает. Это что-то важное, с чем невозможно просто связаться по голосовой связи или написать смску в духе: «я скучаю». Потому что не катит. Потому что это не то. Потому что это не она. Иногда она решается заглянуть в университет, название которого всё не может запомнить — почему-то погода в такие дни пасмурна и дождлива. Она проносится напускным радужным вихрем, сбивая прохожих, ищет в окнах чей-то силуэт, но неизменно уходит. Мэйбл приводит в квартиру паренька на шесть лет старше себя — занудный братец сказал бы, что это слишком значительная разница, хотя ему это наверняка кажется пустяком после влюбленности в Вэнди. Диппер бы сказал, проявляя морщинку меж бровей, что Стив может оказаться опасным — не стоит так предубежденно относиться к тату и пирсингу в ушах, братец. Диппер бы сказал, что нельзя приводить в свой оазис кого-то, кого знаешь меньше двух часов. Но Диппер далеко. Диппера нет. Почему-то Мэйбл чувствует себя так, словно он умер. Стив смотрит слишком много фильмов категории 18+ — Стив пытается задушить Мэйбл пояском от её махрового халата. Мэйбл думает: Диппер никогда такое не смотрит. Диппер никогда бы так не поступил. На следующее утро Мэйбл общается со стеной и Стив шарахается от неё, как от прокаженной, выкрикивая так, что соседям слышно: «шизофреничка!» А она перестаёт заниматься самовнушением и признаёт, что внутри неё будто что-то умерло. Доктор, это можно вылечить? Доктор, это же не депрессия? — Диппер, тебе когда-нибудь хотелось… Всё это не то. Всё это не она. Чего-то не хватает. Благие намерения ведут в ад, так говорят в народе. Мэйбл понимает смысл изречения. Мэйбл считает, что совершила ужасную ошибку. Ей надоедает холодная пустая квартира и она садится в автобус. В динамиках наушников грохочет музыкальный позитив: на плеер поставлена самая мотивирующая песня, которую Мэйбл знает — песня, под которую хочется свернуть горы и моря. Мэйбл подпевает, взмахивая руками, отчего чуть не теряет равновесие — но это неважно, это пустяк. Портфель с рисунками Диппера отзывается тяжестью, а улыбка не пропадает с лица всю дорогу. Потому что это то, что нужно. Потому что это — она. Мэйбл поправляет наушники и смеётся. Её счастливый свитерок надет наискосок, Мэйбл притягивает взгляды — удивленные, осуждающие, недовольные, но ей совершенно всё равно. В душе Мэйбл горит ясная идея, уверенное предвкушение поездки. Поездки в единственное место на земле, которое поистине может назвать домом. Да, теперь всё в порядке. Ведь Мэйбл едет в Гравити Фолз.

«Hey, little train! Wait for me! I once was blind but now I see. Have you left a seat for me? Is that such a stretch of the imagination?»

Дипперу двадцать. Чёрный грифель угольного карандаша ломается, чертя формулу. Университетские парни шутят, что Диппер Пайнс похож на сумасшедшего учёного. Говорят, что мешки под его глазами — такие, какие сестрица никогда не сможет скопировать — напоминают очки, что надевают летчики. Их на нём рисует бессонница, чтение детективов по ночам и смутное беспокойство, сосущее под ложечкой. Парни шутят: Диппер одержим. Но чем именно, он и сам не знает. Со временем вместо логических цепочек и цифр крупную тетрадь в клеточку заполняют образы. Произвольно, спонтанно: Дипперу просто нужно отвлечься от адских нагрузок. Дядя Стэн всегда считал, что большеголовость приводит к беде. Может быть, он был прав. Пирамида и дыра в пространстве вьются над плоским монохромным небом. Это бумажный, практически игрушечный Странногеддон, в который никто здесь не верит, потому что никто не видел воочию. Парни смеются: во чудак даёт, ведь даровано же кому-то такое буйное воображение. Диппер думает, что хочет спрятаться ото всех. А ещё о том, что не умеет в раскраски, это скорей подходит Мэйбл. Только она может делать цвета такими подлинными и яркими. Диппер же скучный, Диппер графичен и статичен, как геометрическая фигура. В его конспектах мелькают стройным рядом ели, похожие на вертикально поставленных дикобразов. Профессора говорят, что это несерьезно. Профессора говорят, такие как Диппер Пайнс созданы, чтобы продвигать науку вперёд, а не создавать бессмысленные почеркушки. Мэйбл бы сказала, что его почеркушки — отдельные произведения искусства. Он заходит в комнатенку — Диппер один из тех счастливцев, кому не досаждают соседи. Диппер набрасывает рубашку на спинку стула и улыбается: — Привет, дом. Привет, Мэй… Потом осознаёт, что её нет. Диппер знает, что на его бумагах неспроста начерчена заколка в форме звезды. Это знание спрятано где-то около отдела с воспоминаниями, такими солнечными, что серый одинаковый мир за окном кажется неестественным и странным. Не таким странным, как аномалии Гравити Фолз, или как чертежи дяди Форда в дневниках. Неправильно странным. Чудовищно странным. Будто всё, что Диппер когда-либо переживал — один большой, не слишком юморной сон. Вряд ли тогда Диппер пробудился до конца. Всё это не то. Всё это не он. Ему нравится измерение математических вычислений и задач, эта вселенная предсказуема, как свои колтуны в волосах после недели без расчески. Девчонки смотрят вслед, тоскливо вздыхая, а профессора говорят, что такие, как Диппер Пайнс — жемчужина в грязном болоте мозгов. Мэйбл бы сказала, что профессорские мозги — вот что настоящее болото. Диппер старается не размышлять о том, почему хочет запереться в пыльном чулане. А ещё о том, почему линии, что планировались быть формулой, складываются в лес и одинокий домик на берегу. Об этом нельзя думать, иначе решимость уйдёт. — Диппер, тебе когда-нибудь хотелось вернуться в двенадцать? Университетские парни, чьих имён Диппер через полгода не смог бы вспомнить даже под дулом винтовки, отнимают дневник. Находят там маяк и надпись «добро пожаловать» в город, которого не существует на картах (а ещё узорчатые свитера и вечную улыбку чертовски похожей на него девчонки). Они презрительно фыркают и говорят, что Диппер Пайнс чокнутый. Диппер выхватывает записную книжку и запирается в комнате. Он не настроен на рукопашки и драмы. Это не тоже самое, что запереться в пыльном чулане, но и так неплохо. Ему же не быть Гарри Поттером. Дипперу чего-то не хватает. Это что-то важное, с чем невозможно просто связаться по голосовой связи или написать смску в духе: «я скучаю». Потому что не катит. Потому что это не то. Потому что это не он. — Мэйбл? Иногда он видит на лужайках блеклую тень. Оставлять после себя радужный след — нелепо, это цепляет взгляд, и Диппер думает, что, возможно, это его сестра. Только она может быть такой чудаковатой и переливаться всеми цветами, что известны природе. Но тень уходит, вскидывая над головой похоронно чёрный зонтик. Она бы никогда не выбрала чёрный зонтик. — Что ты там бормочешь, чувак? — Ничего… показалось, наверное.

Мне некого хоронить — значит меня никому не придётся.

Это — необратимый процесс. Иронично, что в самом конце всё, что есть у Диппера Пайнса — это какие-то там почеркушки, воскрещающие полтергейстов былого. Звёздная ночь ложится на глаза, гармонично сплетаясь с пшеничными полями волос Пасифики Нортвест, признавшейся ему в любви. Диппер предполагал, к чему всё идёт, но всё равно не был готов. Сердце ведь не должно так громко биться, когда ты отказываешь девчонке? — Я жутко польщен, правда-правда, но… понимаешь, Пасифика, я… мне уже нравится кое-кто. Пасифика молчит несколько секунд, затем карикатурно хихикает. Ей больно, и Диппер прекрасно понимает, каково это, склеивать осколки разбитого вдребезги сердца. Понимает после поцелуев в пластыри и кулаков, содранных в кровь из-за драки с мудаковатым пареньком дурной сестрицы. Его-то сердце захвачено самым не грациозным способом, какой только можно придумать. Оборочками девичьего платьица. Гаденьким хихиканьем. Крепкими-крепкими объятиями. Непонятным коктейлем, пафосно называемым напитком счастья. Кофейным теплом горящих глаз. — Ладно, скажи хоть, кто? — Пасифика смеётся сквозь слёзы, и Дипперу ужасно жаль. — Должна же я знать, кому завидовать! Диппер улыбается, заботясь о том, чтобы улыбка получилась предельно дружелюбной. Он говорит, что всё сложно. Он говорит, скрывая мечтательные огоньки в глазах, что она излучает внутренний свет, будто солнце — солнце, к которому не страшно приблизиться. Он говорит, затаив дыхание, что она феноменальна. Пасифика застывает, словно видит призрака. Затем понимающе подмигивает и желает удачи. Ведь девчонке, завоевавшей сердце Диппера Пайнса, и впрямь не стыдно позавидовать. Он не склонен заниматься самовнушением. Профессора говорят, в точности повторяя слова Мэйбл, что такие как Диппер Пайнс созданы, чтобы менять мир к лучшему. Диппер думает, что хочет другого. Видеть мир, познавать мир, уверовать в мир. Да, ему хотелось бы вернуться в двенадцать. Тогда всё было проще, понятнее понятного. Хочется. Очень.

Брось эти письма в огонь. Смотри, кто запрыгнет с тобой в последний вагон.

Рисунки съедает жадное пламя. Диппер собирает немногочисленные пожитки в портфель и садится в салон старого, как тридцатилетние попытки дяди вернуть близнеца, автомобиля. Ему часто насмешливо улюлюкают вслед, разбрасываясь оскорблениями, как мусором. Дзынь-дзынь. Но Дипперу всё равно.

Кто пребудет с тобой в самом конце?

М э й б л

Ведь у любви тысячи ликов. И ни одно из них не может быть неверным. Он включает самую ужасную музыку из восьмидесятых, которую только знает, и подпевает низким баритоном, не смущаясь, пока руки сжимаются на руле. В душе Диппера горит туманная идея, робкое предвкушение поездки. Поездки в единственное место, которое поистине может назвать домом. Это то, что нужно. Это — он. Среди сожженных рисунков последней обугливается неровная цифра 21. Всё в порядке. Ведь Диппер едет в Гравити Фолз.

«Hey little train! Wait for me! I was held in chains but now I'm free. I'm hanging in there, don't you see In this process of elimination»

Старый мир соскабливается, будто змеиная чешуя — кончики их пальцев покалывает, а ветер шумит в ушах. Этот шум растит гул беспокойных сердец и поселяется где-то у трахеи. Время великих подвигов и отчаянных глупостей уже прошло. Мэйбл Пайнс почти двадцать один, её встречают среди сосен как гостью, чуть ли не носят на руках. Отовсюду летят приветствия, Сус обнимает и плачет, она шутит, что его слёзы прямо как крокодильи. Дяди пожимают плечами и идентично улыбаются. Они скучали. Мэйбл тоже скучала. Время свершений и неопознанных загадок уже прошло. Дипперу Пайнс почти двадцать один, он останавливает музыку и выходит из душного салона. От него отчего-то разит пустыней, Вэнди так шепчет в подставленное ухо, прежде чем надвинуть на лоб истертую до дыр, знакомую до рези в глазах кепку. Она сохранила, она не могла не сохранить. Их время, полное летней духоты и освежающих побегов, уже прошло. Мэйбл встречается взглядом с чешущим голову Диппером, приехавшим немногими неделями позже, и отводит глаза так быстро, что это можно счесть приступом ложной скромности. Диппер криво усмехается — он знает, что это не так. Всё-таки костлявая чёрная кошка прошлась по ним когтями. Близнецы Пайнс другие. Диппер смотрит на заколку в форме звезды, когда она тихо садится рядом на ступеньки, ведущие в подвал Форда. Мэйбл чувствует затхлый запах — ох уж эти лабораторные опыты — и вдруг понимает, что за год не выкурила ни одной сигареты. Потому что Диппер просил её не отравлять лёгкие. Сейчас пора завязаться неловким разговорам, вскрыться обидам и разочарованиям. Но нет ничего из этого — лишь гнетущее молчание, что Мэйбл разрывает с такой лёгкостью, будто читает его наверняка панические мысли. Будто знает, что нужно делать. Словно они по-прежнему две частицы одного целого. — Диппер? — Да?.. Она достает пачку из нагрудного кармана и, смущенно усмехаясь, вытаскивает две чертовски знакомые сигареты. У Диппера округляются глаза. Он давит смех в зародыше и бормочет что-то вроде «О, Мэйбл, ты…». — Один раз можно, помнишь? — она вкладывает ему и себе в губы сигарету. Прижимается вплотную, делясь морковно оранжевым огоньком. Ну же, давай. Подыграй. Диппер подыгрывает. — Это что, отмазочка такая? — Да. Переместив сигарету в уголок рта — не решился вдохнуть в лёгкие дым — он спрашивает, хоть и знает ответ. — Мятные? — Мятные! Кури давай эту дурь. Близнецы Пайнс другие. Но для друг друга остались прежними. — Ох, ну и кашу мы с тобой заварили… что же нам делать, Диппер? Мэйбл привыкла к тому, что Диппер знает ответ на любой вопрос. Это так легко — забыть о том, что он не всемогущий, и тем более, не всезнающий. — Ты предлагаешь мне сбежать? — недоверчиво спрашивает Мэйбл, услышав, по её мнению, совершенно идиотское предложение. Диппер отвечает на одном дыхании: — Нет, Мэйбл. Я предлагаю нам отдохнуть. От осуждения, от старых и новых знакомых, от друзей и родственников. Съездить куда-то, где нас не знают, где мы можем быть свободны. А там пускай всё вернется по местам. — По местам? — Да. Мы уже не дети, но это не значит, что мы должны провести жизнь вдали друг от друга. Мы можем быть сами по себе и при этом — вместе. Я должен был отговорить тебя от той идеи… но я не смог, не успел. — Неужели тебе там не понравилось, Диппер? Я думала, это твоя мечта — поступить в тот университет… — Мне понравилось, — чуть помолчав, он добавляет: — сперва. Мэйбл массирует виски, в голосе слышится беспомощность: — Я не понимаю, Диппер… — Позволь объяснить. Да, там есть всё, о чем я когда-либо мечтал, но без тебя это всё было каким-то не таким. Слишком пусто, понимаешь? Я просто хочу сказать, что… Он кладёт её руки в свои. Руки Мэйбл тёплые, маленькие, по ним рассыпаны крапинкой звёзд родинки. Руки Диппера отдают колким холодом, мозолями и вынужденной грубостью. — Не бойся. Мы справимся со всём, с чем нам придётся столкнуться, если будем вместе. Это самое главное, Мэйбл. Быть вместе. Время великих подвигов и отчаянных глупостей уже прошло. Мэйбл Пайнс почти двадцать один, она даёт брату клятву на мизинчиках, а потом щекочет под подбородком — ведь если и есть что-то, что никогда не меняется, так это задушенный смех Диппера: «Прекрати-прекрати!». «Я скучала». — Ты такая невыносимая засранка, Мэйбс. — Я знаю, Дип-Дипперсон. Я знаю, — поцелуй крепок — крепче любых обещаний, крепче зарегистрированного брака. «Я скучал». Старый мир проваливается в бездонную яму, в которой они однажды застревали. Время свершений и неопознанных загадок уже прошло. Дипперу Пайнс почти двадцать один, и несмотря на свои херовые ожидания, он знает: что бы ни было там, впереди, они обязательно справятся. Вместе.

«Hey little train! We are all jumping on The train that goes to the Kingdom We're happy, Ma, we're having fun, It's beyond my wildest expectation»