Семья как-никак

— Надо позвонить и Шерил! — возбужденно говорит Бетти, меряя шагами коридор роддома. Элис в глубине души готова ногти грызть от волнения и может даже прыгать от восторга, но по старой привычке сохраняет лицо и делает вид, что недовольна всем вокруг. — Это еще зачем? — возмущенно спрашивает она. — Мам, это и ее племянники! — Бетти уже набирает номер, и ничем ее уже не переубедить. Элис недоумевает, где же упустила воспитание и младшей дочери, и откуда вообще вылезло это ослиное упрямство, но больше для формы, сейчас ей откровенно плевать, что ее идеальная семья рассыпается и смешивается с какими-то там Блоссомами, сейчас все, что ее волнует, это вторая дочь и ее, прости господи, внуки. — Ну да, давай тогда позвоним еще и твоему отцу, он ведь станет дедушкой. Наплюем на тот факт, что он этих детей вообще никак не хотел и сделал все, чтобы от них избавиться. — С этими ты разберешься сама, — спокойно парирует Бетти, уже прижимая телефон к уху. Элис только вздыхает и принимает тот факт, что ее дочери совсем взрослые. Одна рожает, вторая находит в себе силы спокойно принять новую ссору вроде только примирившихся родителей и не вмешиваться, и неизвестно, что взрослее. На часах одиннадцатый час вечера, Шерил прибегает спустя минут пятнадцать после звонка, вся какая-то растрепанная, бледная и рассеянная; Элис кривится и отворачивается — ей не нравится видеть члена ненавистной семейки такой вот… девчонкой. И вот они нервничают уже втроем. Что все хорошо их уведомляют, спустя, кажется, вечность. — Так, нет, нет, мамочка устала, я пущу разве что одну из вас ее проведать. Наглядитесь еще. — Ну и ждите тогда, тетушки, бабушка идет на разведку, — усмехается Элис, и Бетти не менее взбудоражено смеется, а Шерил стоит чуть поодаль с застывшей улыбкой, неестественность которой заметна даже застланными радостью глазами новоявленной бабушки. Другое дело, что дела ей до этого никакого нет. Когда Элис выходит от смертельно усталой Полли, обе девушки еще сидят в коридоре, и Бетти трещит без умолку, а Шерил кивает, с той же приклеенной улыбкой. — Все, пошли отсюда, — командует Элис, — я хочу отметить это дело. — Ты с нами, Шерил? — спрашивает Бетти, и прежде чем Элис удается задохнуться от возмущения, та снова кивает, как болванчик, улыбается, как кукла, и отказывается: — Я пойду домой. — Давай мы проводим тебя? — Я дойду, — она вдруг хватает руку Бетти, крепко сжимает и говорит осипшим голосом, — спасибо, что позвонила. На улице темень, и всю дорогу Элис приходится вяло спорить с дочерью, расстроенной бегством второй тети новорожденных. Она не понимает, в чем такая большая проблема была отпустить Блоссом домой ночью — она же сама самый страшный кошмар этого города. И уж тем более она не хочет видеть ту у себя. На выписку Шерил приходит в брюках и с цветами. Никто ничего ей не говорит, все стыдливо прячут глаза, и только Элис прожигает ее озлобленным взглядом: «Что ты делаешь, глупая девчонка? Не смей расстраивать мою дочь воспоминаниями о своем тупоголовом братце!». Шерил же смотрит куда-то в сторону и, кажется, не видит вообще ничего вокруг. Полли выходит с улыбкой, отдает одного ребенка матери, а второго несет Шерил. — Его зовут Дагвуд, — говорит молодая мать и помогает более-менее правильно взять мальчика. Бледность Шерил заметна даже через слой косметики, и все молчат, Элис покачивает девочку и думает о том, какой же это все бред. Вся видимость идеальной семьи, выпестованная ею годами ранее, полетела под откос, и вопрос только в том, кто выбрал более неподходящего для себя спутника жизни: она или одна из ее дочерей? Куперы, Блоссомы, Джонсы, ей хочется их всех послать к черту, и она думает, а почему нет? Слава богу, здесь нет ни заносчивой Пенелопы, ни несносного ЭфПи, а с детьми она как-нибудь справится, она взрослый человек. — Идем все праздновать. Кричать запрещаю, веселиться разрешаю, — она ловит взгляд Шерил, застывшей с племянником и добавляет, — повторять не буду и особые приглашения раздавать тоже. В итоге в зале ее дома толпятся и шуршат восемь старшеклассников: две ее дочери, две подруги Полли, трое друзей Бетти и Шерил Блоссом. Смесь убийственная, но все заняты двумя орущими младенцами, пока Элис окончательно это не достает: — Да отстаньте от детей, — не выдерживает она, — они уснуть из-за вас не могут. Идите на кухню. Кружек не хватает, так что какао я заварила в пластиковых стаканчиках. На кухне она пересчитывает шушукающуюся толпу по головам, и обнаруживает, что Кевина таки забыли. Один стаканчик остается на столе, и Элис берет его и выходит обратно. — Пластик не для Блоссомов? — раздраженно спрашивает она, и сует какао Шерил, так и не сдвинувшейся ни на дюйм от кроваток, наконец, уснувших младенцев. — Она больше похожа на Полли, — невпопад отвечает та, кивая на розовое одеяльце. — Ни на кого они еще не похожи. — Я буду приходить к ним. — Ты вообще хоть раз до этого держала на руках ребенка? — Нет. — Да, я заметила. Ладно. Я сегодня добрая. — Да, я заметила. Элис пытается найти в себе раздражение, но внутри нее просыпается маленькая змейка, которая хохочет и утверждает, что из девчонки еще выйдет толк. Она позволяет себе улыбку. — Я плохо представляю себе, что такое близнецы, — зачем-то признается Элис. — Бабушка рассказывала, что папа со своим братом в детстве дрались не на шутку. В кровь и выбитые зубы. Каждый хотел быть единственным. А у нас такого не было. Нас было двое — и все тут, — она усмехается через силу и снова передразнивает, грустно и совершенно не зло. — Я плохо представляю себе, что такое не быть близнецом. Элис не может поверить, что стоит и на полном серьезе сочувствует Блоссом. Чертова девчонка в брюках, пытающаяся на день заглушить саму себя в себе. Она вспоминает саму себя, девочку-язву, девочку-змею, девочку-на-которую-плевать-родителям. Она всю жизнь ищет себе семью, но мама не замечает, что она не возвращается ночью, один из змей делает слишком больно, муж не меняется и остается тюфяком, а дочери растут слишком уж быстро. Она так хотела быть другой матерью для них, не такой, как ее собственная, что, кажется, переборщила, но не исправила. Ну вот, теперь у нее в сорок двое внуков, а мальчишка, их заделавший, мертв, и она уже даже не может больше на него злиться. Она сегодня вообще ни на кого не может злиться. Поэтому сердится на себя. Выплевывает резко: — Я не буду тебя жалеть, Блоссом. — С чего вы решили, что мне нужна ваша жалость? — сразу отвечает Шерил. — Эй, вы что тут? — окликает их от двери Бетти, и боевой настрой улетучивается. — Просто говорим. Не оставляй гостей одних, Бетти. Но гости тоже уже тоже толпятся в дверях, и Элис шипит на них: — Идите обратно, детей разбудите! Она собой оттесняет всех обратно, подружки Полли пищат, что пойдут домой, и через пятнадцать минут дома внезапно только Куперы в раздробленном состоянии. — Что ты сказала Шерил, мама? — Посмотрим, придет ли она в самом деле нянчиться с младенцами в память о своем проклятом братце, — вместо ответа ворчит Элис. Приходит. Элис к тому моменту (за четыре дня) успевает сто раз провести урок: «Что делать с младенцами» своим дочерям и, главное, вспомнить этот урок самой, так что с Шерил она ведет себя максимально уверенно и чуть ли не гордо. Наверное, ужасно глупо пытаться возвыситься над девчонкой, но Элис все еще ничего не может поделать, в свое время ей так нравилось выбешивать Пенелопу. А у девчонки вдруг вырывается смешок, и Элис поверить не может — да та же в полном восторге! — Что ты такая радостная? Только попробуй последовать примеру своего недалекого брата и завести детей еще до конца школы, — она пытается звучать обидно, а звучит, как раздраженная мать с ветреной дочерью, и Шерил пялится на нее с удивлением. — Это вы за своей дочерью не уследили, — кидает она, и Элис задыхается от возмущения, и одновременного стыдного восторга предстоящей битвы. — Полли была порядочной девочкой, пока не связалась с этим Джейсоном. — Плохо же вы знаете свою порядочную девочку. Я сосчитать не смогу, сколько раз видела ее отплясывающей на вечеринках. — Куда она таскалась за Джейсоном. И ты сама-то, небось там куролесила вовсю! — Причем тут вообще я? Элис открывает рот и вдруг разражается гомерическим хохотом. Шерил отшатывается от нее, едва не выпустив ребенка из рук, и это приводит Купер в себя: — Да тише ты! — Что вы смеетесь? — С тобой невозможно разговаривать. Мой материнский инстинкт одновременно требует защищать Полли от вашего Блоссомовского плохого влияния и тебя — видимо, от того же. Шерил не понимает и торопится уйти. Но приходит снова. И снова. Причем именно тогда, когда с детьми сидит Элис, а не ее более доброжелательно настроенные дочери. И она достаточно умна и прозорлива, чтобы понять, почему. — Тебе настолько не хватает материнского внимания, что ты ищешь его даже от меня. — Я просто прихожу сидеть со своими племянниками. — Тогда бы ты приходила после школы, когда с близнецами Полли или Бетти, которые почему-то тебе покровительствуют. А ты приходишь вечером, когда с ними я. — Мне просто так удобнее. — Все настолько плохо дома? — Мне все еще совершенно не сдалась ваша жалость. Разговор за разговором — два-три раза в неделю. Дети растут поразительно быстро, Бетти перестает напряженно вслушиваться в их споры. Элис разводится, вдруг вспоминает старых подруг и к полугодию внуков раз напивается с ними так, что дочерям приходится увести ее в постель и выслушать исповедь, заставившую всех троих рыдать, как спящих в это время в кроватках малышей. Наутро она пьет две таблетки обезболивающего разом, запрещает всем вспоминать о вчерашнем и продолжает жить дальше, с каждым днем все дальше уходя от той идеальной картинки, под которую пыталась подстроить свою жизнь. «Ну и ладно», — думает она, и предлагает Шерил Блоссом остаться на ночь у них. Семья, как-никак.