ромашка

      — ян романовна! а… ну, яна романовна! ильина, чёрт тебя, куда ж ты так… яна!       балагур, болван, идиот… злость кипит где-то в венах, а на лице маска каменная, непробиваемая. яна идёт куда-то вперёд, дорогу не выбирает, целиком и полностью доверяет ногам и тому, куда они её несут. в висках так и стучит опрометчивое «беги! быстрее!», но что-то внутри сопротивляется. балагур, болван, идиот.       — ромашка, стой! ты куда так летишь?       и опять сдаётся. тормозит резко, думает, справедливо ли поступает. ведь любовь к шустову однажды погубит её, заставит сгореть до тла, с концами, сотрёт и ничего после себя не оставит. яна, с большим для неё трудом, делает вдох, глубокий, чтобы точно взять контроль, а после на пятках разворачивается к самым красивым глазам в этом мире среди всех людей, живущих и дышащих отравленным кислородом. и опять сдаётся.       — лечу? лечу куда? вызвали на точку, вместо тебя леса тушить буду, мне же в диспетчерской делать совсем нечего!       максим улыбается широко, так тепло, солнечно, своими лучами пробираясь в самый мрак души и забирая всё темное внутри. максим — эпицентр её пожара, подливаемого огнём из бензина, и яна знает, что никогда его не потушит. просто потому что любит так, что всё на свете простить готова, отдать последнее, лишь бы слышать и чувствовать счастье в его голосе и глазах. максим улыбается широко.       — тогда бы ты была самым очаровательным участником тушения пожаров во всей россии! — максим специально гласные на «очаровательном» распевает и ладонями к девушке тянется. видит, что она как струна, натянута до предела. коснись — взорвётся. но максим любит рисковать. особенно, если это касается ильиной.       — клянусь, шустов, я однажды задушу тебя и не будет тебе спасения!       — мне бы и быть задушенным в очаге твоей любви.       яна горит. и ничего сказать не успевает. губы шустова оказываются быстрее её собственных. целуют сладко, крепко, словно смакуют лучшее вино с южных земель. яна теряется, но как всегда находит себя в крепких объятиях максима. ладони на плечи, выше на шею, а там совсем близко на щёки. она приподнимается едва, стараясь компенсировать разницу в росте. яна горит.       огонь живёт по своим правилам. он смертоносен, ничто и никто не способны побороть его. он незримо рядом, внутри нас, питается чувствами и керосином из чего-то до боли светлого и чистого. яна горит уже больше двух лет, это видит и ощущает каждый. её пламя — максим, солнцем вошедший в её жизнь и превративший каждый день в карусель эмоций. максима умиляет то, как яна смотрит на него снизу из-за всё той же разницы в росте, касается грубых ладоней и плетёт всё те же венки из ромашек. зажечь ильину просто, она поддатливая, мягкая в руках, словно пластилин, чем шустов нагло пользуется. их огонь живёт по своим правилам.       — надеюсь, теперь ты расскажешь, что тебя так волнует и почему ты от меня весь день по части бегаешь? — через поцелуи по лицу спрашивает шустов. яна нежится, согревается и держится в крепком кольце его рук. она успела забыть, почему и за что в ней кипела злость, зачем она скрывалась весь день и не пускала ни на шаг. максим словно перекрывает всё плохое, стирает негатив, и яна смотрит так по-детски наивно. шустов смеётся громко, превращая аккуратную причёску ильной в безобразие.       — ты просто… просто, блин, шустов! сил на тебя нет никаких, одно волнение и раздражение! — бурчит девушка, крепко обнимая максима.       маленькие ладони на лопатки ложатся, притягивая ближе, а бледное лицо скрывается в груди. максим улыбается, без всякой злобы, понимает, что не имеет права осуждать и попрекать. работа у обоих нервная, а строить отношения в таком хаосе гораздо сложнее, чем можно себе представить.       — знаю, яна романовна, знаю… ты прости уж, что так всё выходит, — максим пальцами подбородок её приподнимает, вновь заглядывая в родные глаза. яркие такие, похожие на оттенок чая с лимоном или растаявший молочный шоколад. красивые и любимые. — мы улетаем. сбор через час. думал, что успею у тебя прощение за все грехи выпросить, похоже, получилось, — оба рассмеялись, продолжая обниматься посреди взлётной полосы.       стало совсем жарко. разгар летнего сезона принёс не только любимую всеми погоду, но и много работы в лесах на точках пожара. максим всё чаще пропадает на тушениях и караулах, а после последнего инцидента на вылете всё навалилось ещё сильнее. только сейчас он рядом, окутанный лучами солнца со спины, такой смешной и похожий на цветущий одуванчик. улыбается так по-родному, залечивает раны и сшивает последнее оставшееся внутри. им бы исчезнуть на пару дней, раствориться в полях и собирать букеты из полевых цветов, а реальность — бесконечная гонка, разлука, расстояния. яна ладонью ведёт по щеке максима, ногтями едва царапая отросшую бороду. максим льнёт ближе, млеет в руках любимой и запоминает каждую секунду. стало совсем жарко.       — обещаешь вернуться? — тихо шепчет яна, закусывая нижнюю губу. максим молчит. подбирает всё те же избитые для обоих слова.       — обещаю. мне ещё брата твоего на карауле беречь. вернуть же живым и здоровым надо, соколова меня убьёт, если что не так пойдёт, — яна усмехается. понесло же младшего в такое опасное дело. «да я вам всем ещё докажу! и покажу!» смешной такой, настоящий мальчишка. яна в брате души не чаяла. сердце, конечно, беспокоилось и скулило, но что тут взять. приходилось мириться и поддерживать. хорошо, что у ромы ещё и катя была, яне от этого было легче. девочка она умная, младшего спустить с небес на землю сможет, как бы он туда не рвался.       — он сам себя сберечь сможет. про себя не забывай, солнца лучик, — яна улыбается и мягко целует максима в обгоревший нос.       и снова бесконечное ожидание. в диспетчерской всегда шумно, это помогало заглушить лишнее. мысли контролировались подобно радио, переключаешь на другую частоту — помехи обеспечены, а когда сигнала нет, то сразу жить в разы проще. неизвестность подогревала интерес, убаюкивала и затуманивала. пока катя не начала паниковать и просить громова о новой информации по ольхово. и снова бесконечное ожидание.       яна привыкла. она знала, что эта работа тяжёлая, моментами неблагодарная. постоянный стресс и адский труд на сложных вылетах сказывался на каждом в части, начиная от новобранцев и заканчивая обычной девушкой в диспетчерской. найти себе призвание здесь стоило слишком много. смерть была их лучшим другом, как бы они не старались. правда, светлого было в разы больше, громкий детский смех чего только стоил. одно сплошное кино. яна привыкла.       ольхово горело, и яна не знала, что будет дальше. катя улетела с громовым, убедив того, что ситуация крайне тяжёлая. ильина порывалась исчезнуть в тени самолета вместе с ними, но она была нужна на своём месте. поймать спокойствие стало тяжелее. ольхово горело, и яна не знала, что будет дальше.       они вернулись уже в обед следующего дня. яна не нашла взгляд родных глаз среди всей толпы. она помнила отрывки фраз алексея павловича, но и они стирались в боли. рома был где-то рядом, шептал что-то, мол, «не ссы, систр, всё пучком будет, ещё успеем на свадьбе твоей с шустовым поиграть, не теряй надежды!» в их реальности, надежда — чувство эмферное, сквозь пальцы исчезающее, как его можно было потерять, даже не имея? яна не нашла взгляд родных глаз среди всей толпы.       — ромашка, я тебя люблю.       ильина улыбается ярко. они вдвоём, посреди поля, в объятиях цветов и пчёл. яна на коленях у максима, держит его лицо в руках и целует загорелую кожу.       — и я тебя, одуванчик.       максим тянется к её губам, и поцелуй становится сладким, со вкусом мёда. большие ладони максима на талии яны, нежно по коже ведут, будто боятся обжечься. на душе тепло так, уютно, а на небе горят первые звёзды.       всё казалось сном. большим обманом и заветной мечтой. яна проваливалась в беспокойную дрёму. как бы она не хотела, организм в стрессе требовал хоть каплю отдыха. она старалась оставаться в сознании, ибо боялась. пропустить, прослушать, не застать. тепло ушло, уступая место вьюге. холодной, колючей, и яна отдалась ей. все казалось сном.       — о чём ты мечтаешь? — шёпотом спрашивает максим в темноте их комнаты. они греются друг о друга в прохладе летней ночи, окна открыты полностью. шелестит листва и кричат птицы где-то вдалеке.       — о твоей фамилии в моём паспорте, — шутит яна, тихо посмеиваясь. в мгновение она видит серьёзность, промелькнувшую на лице любимого, а после к мелодии её смеха добавляется мужской бас.       — что же, это я точно смогу воплотить в жизнь.       яну будит лёгкое прикосновение к плечам. тягучая полудрёма не отпускала, очертания вокруг плыли, все никак не обретая чёткие линии. по ощущениям была глубокая ночь, а тело сильно затекло от неудобного положения на маленьком диване в комнате. чья-то тяжелая ладонь легла на голову, после заправляя непослушную прядь волос за ухо. и яна из последних сил открывает глаза.       — макс?..       — я, ромашка. яна бросается к нему в объятия. максим держит её в своих руках. и оба зажигаются в моменте абсолютной любви.

“сгорай в этом пламени, весь этот мир горит в твоих руках”