Искупление

— Скажите, товарищ Верде, вы преданы делу революции? — Да. — Вы преданы мне лично? — Да. Правильных ответов нет, есть только настроение и замысел вопрошающего — оба этих фактора остаются неизвестными. Проклятая русская рулетка, которая может продлиться сколь угодно долго, а может прекратиться, едва начавшись. — На Тифлис были большие надежды. Как и на вас, — Карл выглядел действительно огорчённым, будто узнал об уходе в мир иной очень пожилой и любимой болонки. — Именно вам я решил доверить это довольно деликатное задание, потому что вы умеете быть убедительным. При необходимости. Вы сочли моё поручение недостаточно серьёзным для нашего общего дела? Верде позволил себе единственную дерзость — прищуриться с вызовом. Стоило подобраться к этому чёртовому Кобе, далеко не сразу и не просто получить от него согласие и уже на пути обратно узнать о нарушении договоренности. Нелепо до противного. В любой схеме человеческий фактор всегда самый уязвимый и непредсказуемый. — Нет, не счёл. Лишние слова опасны, в них сразу же можно вгрызться, вывернуть, истрепать, не разжимая челюстей. "При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои — разумен". Верде разумен, поэтому ему дозволено чуть больше остальных. И это не повод забываться, всегда нужно помнить о хитроумной медоточивой ловушке фраз, жестов, взглядов, мимолётных прикосновений. Растворяющих, постепенно врастающих в самое нутро шёлковыми нитями, и не соскочить, не освободиться, не разорвав на куски самого себя. — Неужели я ошибся? Так хочется вам доверять. Сочувствующий взгляд и мягкий голос, так сообщают о неизлечимой болезни, пытаясь хоть немного сгладить удар от дурных известий. Кто угодно бы поверил. Кто угодно другой. Щелчок несостоявшегося выстрела слышен почти наяву, рулетка продолжается. — На колени. Верде умеет понимать, когда перечить не надо, всё равно исход у этой борьбы только один. Ковёр кажется неожиданно мягким. — Ты готов пролить свою кровь за революцию? — Да. Щёлк. Пустой выстрел. — Ты готов пролить свою кровь за меня? Ответ известен обоим, и поэтому пауза затягивается на один удар сердца дольше, не от страха — от возмущения. — Да. Карл невозмутимо искал что-то в ящике стола, и лучше заранее не знать, что именно. — Я помогу тебе искупить этот грех. Кровь смывает ошибки и позволяет продолжать жить дальше. Верде ждал чего угодно: пулю в лоб, очередную изощрённую казнь, которую предстоит испытать на себе, и на которую он пойдёт добровольно, опутанный все теми же шелковыми нитями. И явно не ждал того, что Карл опустится с ним рядом, возьмёт за руку почти участливо. Неуловимым движением проведёт по запястью чем-то острым и, не давая боли расцвести в полной мере, приникнет к нему губами. Отвращения не было, страха тоже, все чувства как будто заглушила плотная стена непонимания. Осталась она и тогда, когда Карл отстранился, облизываясь почти непристойно. Смутно царапало осознание несоответствия между видом собственной крови и камерностью обстановки. Нехитрую повязку скрыла ткань рукава, и Карл разом поскучнел, как скучнеет шампанское, растерявшее к концу вечера пузырьки. — Свободны, товарищ Верде. В глазах Верде отчётливо видна неподдельная, искренне-детская растерянность. "Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром".