Спектр

— «Раз», Китнисс! Чувствуй «раз»! — прикрикнула на неё Джулия, которая пыталась сочетать командование своими подопытными и игру на рояле. — Шаг на сильную долю! — Есть, мэм, — язвительно отозвалась Китнисс, но всё же постаралась выполнить указания. Если бы ей ещё три дня назад кто-нибудь сказал, что она будет вспоминать методику освоения вальса, о которой радостно забыла сразу после окончания Тура победителей, Китнисс бы вряд ли поверила в подобное. Она бы, скорее, уличила незадачливого предсказателя в плохом юморе, поскольку шутка, коей явно было бы то заявление, была отнюдь не смешной. Вот только сейчас она стала главной героиней неудачной комедии: на чистом упрямстве двигалась под нежную плавную музыку, следила за проклятой сильной долей, которую Джулия обозначала громким «раз» и более сильным нажатием на клавиши инструмента, и убеждала себя перестать мысленно ругаться на чересчур деятельную подругу. Вернувшись домой в последнюю неделю июля, Джулия принесла с собой не только оживление и впечатления от поездки в Капитолий, но и решение, которое повлекло неприятности для Китнисс и Хеймитча. Дней десять Джулия потратила на то, чтобы снова влиться в привычную жизнь: она радовалась отсутствию подчас надоедливых родственников, наслаждалась тишиной и покоем, с удовольствием возилась с Лютиком, занималась на рояле, читала — словом, входила в привычную колею. Однако в итоге всё же настал тот день, который заставил Китнисс пересмотреть свою реакцию на приезд подруги. Джулия сообщила, что с осени начнёт нести своё искусство в массы — устроится преподавать музыку детям Седьмого. Похвальное стремление, которое Китнисс всецело поддержала, вскоре, однако, отразилось на ней: её подруга решила, что обязана обновить свой репертуар и добавить в него больше танцевальной музыки. Ещё тогда тревожная вспышка должна была озарить сознание Китнисс, предупреждая о надвигающихся проблемах, но этого не произошло. Она всё с таким же одобрением относилась к целям Джулии, упустив тот момент, когда путь к отступлению был отрезан. Для того, чтобы протестировать выбранные танцы, Джулии нужны были помощники, а единственными кандидатами оказались Китнисс и Хеймитч. «Нет, если ты сейчас же станешь профессиональной пианисткой, конечно, я поменяюсь с тобой местами, раз уж ты так не хочешь танцевать, — проговорила Джулия с самым невинным выражением лица. — Впрочем, если Хеймитч откроет в себе талант игры на рояле, то я могу заменить и его, — прибавила она, прекрасно понимая, что ни то, ни другое абсолютно невозможно, и не оставляя Китнисс выбора». Единственной радостью было то, что Хеймитч соглашался едва ли не с большим нежеланием, чем Китнисс. Совместные страдания отчего-то поднимали настроение, которое уронила необходимость танцевать. Конечно, Джулия собиралась быть не учителем танцев, о чём Китнисс не преминула ей напомнить, зато она планировала сделать всё возможное, чтобы разнообразить учебный процесс, заинтересовать детей и вовлечь их в творческую деятельность. Потому у её первых подопечных в виде Китнисс и Хеймитча не получилось отказаться от уготованной им роли — Джулия твёрдо была намерена отрепетировать свои будущие уроки на них. — Китнисс, — предупредительно прошипел ей Хеймитч, отталкивая плечом её руку. Задумавшись, Китнисс не заметила, насколько сильно впилась в него ногтями. — Между прочим, это твоя вина, — быстрым шёпотом проговорила Китнисс, жалея о сбитом дыхании. — Кто просил тебя дарить Джулии те ноты? — она дёрнула головой в сторону сборника, стоящего перед их личной пианисткой. Его страницы, приобретшие песочный оттенок с течением времени, были объектом многочисленных проклятий Китнисс, которыми она про себя награждала ноты с того самого момента, как её вынудили танцевать. — Зато ты была настолько оригинальной, что подарила ей картину, — парировал Хеймитч, одной фразой вызывая в памяти Китнисс образы терзаний, испытанных при выборе подарка для Джулии. В конечном счёте она остановилась на одном из полотен, попавших в её коллекцию, и с душой раскрашенное «Впечатление» жившего в далёком прошлом художника Моне вроде бы пришлось по вкусу имениннице. — Джулии понравилось, и это главное, — ответила Китнисс, завершая краткий обмен мнениями. Джулия, следуя данному ею слову, вновь начала повторять вальс, не давая танцорам времени на передышку. Крепче сжав ладонь Хеймитча, Китнисс ступила в новый круг танцевального издевательства. В прошлый раз, когда они танцевали на Марди Гра, главным её желанием было то, чтобы Хеймитч хоть чуть-чуть открылся ей, она хотела узнать его лучше. Потому-то тогда танец был второстепенным, поначалу неудобным дополнением. Сейчас же Китнисс воздерживалась от расспросов, сконцентрировав всё внимание на движениях, отношение к которым она никак не могла определить. Погода диктовала моду, и на Китнисс были надеты свободные удлинённые шорты песочного цвета и простая белая футболка. Одежда не сковывала, но, в отличие от бального платья, в котором она ходила на Марди Гра, открывала гораздо больше участков туловища, и ощущения от чужих касаний были… непривычными. В прошлый раз на ней были перчатки — сейчас же между их с Хеймитчем руками не было барьера. Китнисс чувствовала его своей кожей и своим телом: забыть о близком контакте не давало тепло, которое исходило от ладони Хеймитча на её талии и которое в какой-то момент стало казаться обжигающим, будто с каждым шагом, с каждой секундой оно всё усиливалось. — Китнисс, хватит вырываться, — дала новое указание Джулия, — а ты, Хеймитч, мог бы в таком случае держать Китнисс крепче. Боже, Джулия явно издевалась над ней. Именно неудобство и некая неловкость побуждали Китнисс отстраняться настолько, насколько позволяли танцевальные элементы. Она искренне пыталась не думать о соприкосновении её правой руки с рукой Хеймитча и о том, что её левая всё ещё держала его плечо и периодически, будто против воли хозяйки, перемещалась к шее в поисках более удобной точки. Смотрела куда угодно, только бы не в глаза напротив. Отчаянно не замечала тепло, распространяющееся под кожей вовсе не от интенсивности физической нагрузки. К счастью, Хеймитч совету Джулии следовать не стал, и Китнисс испытала облегчение, смешанное с… Удивлённая этим открытием, она осознала, что вторым чувством было лёгкое разочарование. Что это значило: Хеймитчу было плевать на качество танца, или же он не хотел усиливать контакт с ней? Китнисс решила, что не будет выяснять это. Прекращение звучания вальса она восприняла как спасение. — Думаю, на сегодня мы закончили, — твёрдо озвучил Хеймитч мысли Китнисс, стратегически отступая к креслу и опускаясь на него. — Уже?! — воскликнула Джулия. — И часа не прошло, как мы начали! — несколько обиженно проговорила она, но тем не менее закрыла ноты и отложила их в сторону. — Полностью поддерживаю Хеймитча, — быстро вставила Китнисс, мечтающая о возможности рухнуть на диван и пролежать там ближайший час… или два, или даже годы. — Смотри, Джулия, исторический момент, — воздел указательный палец к потолку Хеймитч и пафосно закончил: — Китнисс Эвердин полностью согласилась со мной. Джулия усмехнулась, а Китнисс фыркнула: — Можешь запомнить эту дату в качестве праздника, потому что это вряд ли повторится когда-нибудь ещё. — Похоже на вызов, солнышко, — протянул Хеймитч, окидывая её нечитаемым взглядом.

***

Она не хотела пересказывать все свои мысли и ощущения доктору Силии — правда. Ей нужно было поделиться этим с кем-то, с человеком, который найдёт всему рациональное объяснение с точки зрения медицины — тоже правда. Марафон вальса с Хеймитчем, который устроила Джулия, показал, что Китнисс не понимала саму себя и, что важнее, не желала полноценно разбираться с собой. И уж тем более она не собиралась признавать, что боялась сделать это: раньше подобные опыты нередко заканчивались самобичеванием и погружением в меланхолию. Самоанализ не относился к лучшим её умениям, и Китнисс не слишком фокусировалась на нём. — Доктор, кажется, у меня изменилось восприятие, — как можно менее конкретно сказала Китнисс, — ощущения как будто усилились, и я не понимаю причин этого. — Всё закономерно, мисс Эвердин, — сдержанно улыбнулась Силия, поправляя очки. — Вы практически вернулись в реальный мир. — Что? — переспросила Китнисс, удивлённая абстрактными словами врача. — Я не поним… — Китнисс, — мягко прервала её Силия, — последние три недели мы с вами снижали дозу тех лекарств, которые вы принимали. Думаю, через неделю вы сможете полностью отказаться от них. Соответственно, ваше восприятие возвращается к здоровому, — вся правда звучала настолько фантастически, что верить в неё было несколько боязно. — Вы выздоравливаете, мисс Эвердин, и, надеюсь, сможете жить без того депрессивного настроения, которое преследовало вас. Вы наконец освободитесь от него. Китнисс уже знала это. Она чувствовала, что с каждым днём ей становится легче дышать, что вина и горечь потерь притупляются и отступают — настолько далеко, что она почти не вспоминает о них. В её снах больше не было кошмаров, и это было одной из лучших составляющих в её выздоровлении. Но всё же открыто и свободно думать об этом было удивительно, казалось, стóит лишь увериться в успехе, как весь прогресс исчезнет, рассыпаясь пеплом вновь сгоревших надежд. Силия говорила что-то ещё, но Китнисс уже не заостряла на этом внимания. Главное для себя она уже выяснила: во всём виновато снижение дозы лекарств. Все изменения в ощущениях связаны исключительно с этим.

***

За дверями кабинета доктора Силии Вебер её, как всегда, ожидала Джулия. С возвращением мисс Элмер от родни привычный порядок вещей восстановился, поскольку Хеймитч не стал задерживаться на должности сопровождающего Китнисс. Достаточно было и того, что за весь месяц отсутствия Джулии он ни разу не предложил Китнисс посещать врача в гордом одиночестве. — Ну? Как всё прошло? — полюбопытствовала Джулия, глядя на задумчивое лицо Китнисс. — Силия убеждена, что я почти здорова, — повторение чужих слов далось естественно, почти буднично, словно подобное происходило едва ли не каждый день. — Так это же здорово! — Джулия даже негромко хлопнула в ладоши — её радость, в отличие от Китнисс, не омрачалась сомнениями. — Ты уже придумала, что будешь делать, когда отведённый тебе год в Седьмом закончится? Китнисс думала о чём угодно, но не об этом, и внезапный вопрос заставил её призадуматься. Она молчала до того, пока они не покинули стены больницы, оказываясь на летней жаре. — Честно говоря, я не знаю, — самым простым решением стало озвучивание правды. — Раньше даже не задумывалась об этом. Может, мне будет лучше вернуться в Двенадцатый… — произнесла Китнисс, совсем не уверенная в том, что поездка домой принесёт ей благо. — У тебя на самом деле много возможностей, — беспечно рассуждала Джулия, уже сидя в машине и не заботясь о наличии водителя. — Ты даже можешь остаться здесь и выкупить какой-нибудь из домов победителей. Ну, кроме дома Джоанны, конечно, — добавила она, спохватившись. — Разве Деревню победителей не будут заселять? — интерес был сильнее установленной ею необходимости молчать в присутствии постороннего, и Китнисс, не удержавшись, спросила. — И, кстати, почему она не заселена до сих пор? В Двенадцатом, наверное, уже давно живут люди. — Дурная слава, — пожала плечами Джулия, — вы-то с Питом жили в Деревне всего год, а один Хеймитч на двенадцать домов — это как-то мало. У нас, если я правильно помню, было шесть победителей, включая Блайта и Джоанну. Двое из них умерли до моего рождения, ещё двое — сразу после Третьей Квартальной бойни, — Китнисс с удовлетворением отметила, что упоминание Семьдесят пятых Игр не заставило её вздрогнуть. — Не у всех всё было в порядке с рассудком, так что мало кто хотел иметь дело с победителями и тем более жить с ними бок о бок. — Но неужели всем хватает домов? Что, правительство решило никого не расселять? — допытывалась Китнисс. — Часто люди просто не хотят покидать свои дома, особенно когда власти обещают восстановить жилища населения, — сказала Джулия. — Ты же не ходишь в город, поэтому и не видишь, что работы по восстановлению уже начались. Не думаю, что кто-то внезапно захочет заселить Деревню призраков, — смешок, сорвавшийся с губ девушки, был не весёлым — печальным. Диалог сам собою иссяк, и Китнисс не стала возобновлять его даже дома. У неё ещё было дело, которое она откладывала достаточно долго — настолько, что доктор Аврелий в ультимативном порядке велел с ним разобраться, угрожая в случае невыполнения передать Розмари Эвердин информацию о местонахождении её дочери. Китнисс была уверена, что он не сделает этого — разглашение врачебной тайны являлось нарушением закона, да и её совершеннолетие давно прошло, поэтому ставить мать в известность было не обязательно, — но проверять почему-то не хотелось. Как и в гостиной, Лютика в её комнате не было — мельком заметила Китнисс, пока открывала ящик с письмами. За время, проведённое в доме Хеймитча, кот, к всеобщему удивлению, проникся глубокой симпатией к другу Китнисс и теперь не упускал возможности сбежать к нему. Выпроводить Лютика оказалось ещё сложнее, чем Китнисс, и Хеймитчу в который раз пришлось смириться с посягательством на свою территорию. Значит, сейчас кот снова заявил права на чужую вотчину — окно на первом этаже было открыто так, чтобы Лютик мог пробраться домой. Однако он явно не пожелал этого сделать, выбрав компанию Хеймитча. Одним движением Китнисс вскрыла конверт и взглянула на короткий текст.       «Китнисс!       Тебя нет в Дистрикте-12, мне никто не говорит, где ты и что с тобой. Немедленно позвони мне! Я очень переживаю.       Мама». Такая короткая записка, а сколько было шума из-за неё. Китнисс не сдержалась от того, чтобы закатить глаза. Конечно, вместо ожидаемого поздравления с днём рождения Розмари Эвердин решила поиграть в родителя и предстать заботливой матерью. Приложенный номер телефона не выглядел настолько убедительно, чтобы она действительно позвонила по нему. Китнисс смяла письмо в кулаке и направилась с ним к двери. Двигалась она решительно, но рвано, как-то ломано, и со стороны наверняка могло показаться, что она в ярости. А на самом деле Китнисс просто была зла. Хорошо, что по пути ей не попалась Джулия, — сейчас Китнисс отмахнулась бы ото всех вопросов, чем могла обидеть подругу. Возможно, её злость была иррациональной, порождённой давней обидой на мать, которая лишь усилилась, когда миссис Эвердин посчитала, что в больнице Дистрикта-4 её помощь гораздо нужнее, а на деле же просто бросила сломленную дочь. Воспоминания о времени после казни Сноу и убийства Койн путались и были довольно размытыми, но отдельными вспышками в сознании проносилось понимание, что заботу о ней вновь спихнули на Хеймитча. Её мать могла позаботиться о дочери, хотя бы попробовать поддержать её — но она предпочла не иметь с Китнисс дела. А теперь она требовала, чтобы ей доложили о состоянии дочери, судьба которой совсем недавно не волновала её. Китнисс бы даже посмеялась над этим, если бы ей не было так больно. Обычно воздух за пределами помещений приводил её в чувства и успокаивал, но сейчас он не мог справиться с остротой нахлынувших обиды и злости. Сбросив обувь, Китнисс села на землю перед озером и опустила ноги в тёплую воду. Она решила, что не вернётся в дом, пока не завладеет контролем над своими эмоциями. Когда нечто пушистое ткнулось ей в бок, сердце Китнисс пропустило удар. Она чересчур глубоко ушла в себя, так, что даже перестала воспринимать окружающий мир. Сколько она просидела на берегу озера? И сколько бы ещё могла просидеть, если бы не Лютик? Но откуда… — Чем это ты занимаешься, солнышко? — раздался голос, который она вряд ли когда-нибудь сможет забыть. Конечно. Китнисс обернулась. Хеймитч Эбернети собственной персоной приближался к ней. — Ты хочешь спросить, что я тут делаю, — правильно разгадал он её мысли. — Знаешь, дорогая, твой кот не настолько милый, чтобы я оставил его жить у себя. — Значит, ты шёл отдать мне Лютика? — уточнила Китнисс, перетягивая кота к себе на колени и принимаясь гладить его шерсть, которая сейчас казалась песочной. — В общем-то да, — кивнул Хеймитч, устраиваясь на земле рядом с Китнисс. — Смотри, Лютик, этот ужасный человек совсем тебя не ценит, — заговорщически прошептала она на ухо коту, который, в свою очередь, дёрнул другим ухом и, прищурившись, коротко глянул на Хеймитча. — Я ценю и тебя, и твоего кота, солнышко, но не тогда, когда его главным хобби становится уничтожение важных бумаг, — раскрыл злодеяния Лютика Хеймитч. — А ты, видимо, пытаешься заговорить меня и не дать спросить о причине, по которой ты тут сидишь с отрешённым видом. Китнисс промолчала и отвернулась к озеру. Конечно, толку в молчании было мало, да и выговориться не помешало бы. Но поведение матери и своё отношение к нему она обсуждала разве что с психотерапевтом, хотя и тогда делала это неохотно. А имела ли она право вываливать свои проблемы на голову Хеймитча? С другой стороны, дружба подразумевала это, особенно с их уровнем доверия… — Я прочитала мамино письмо, — кратко отчиталась Китнисс, не отводя глаз от воды. — Только сейчас? — очень удивлённым тоном проговорил Хеймитч. — Да, только сейчас, — слегка раздражённо выдохнула Китнисс. — Мама написала, что вроде как очень переживает за меня и я должна срочно связаться с ней, — она даже нащупала рукой отброшенное в сторону и основательно помятое письмо и протянула Хеймитчу в подтверждение собственных слов. — Тебя вывела из себя её тревога за тебя? — предположил он, пробежав глазами текст за пару секунд. — Можно и так сказать, — согласилась Китнисс, надеясь услышать мнение со стороны. — И ты явно не горишь желанием звонить матери, — сделал верный вывод Хеймитч, безошибочно угадывая её намерения. Она вновь подтвердила догадку молчаливым кивком. — Так не пойдёт, солнышко, — неожиданно заключил он. — Это ещё почему? — едко осведомилась Китнисс, сверкнув глазами, что, впрочем, не произвело впечатления на Хеймитча. — Я сейчас буду банален, что бывает крайне редко, и надену маску умудрённого жизнью старца, — начал пояснять он. — Китнисс, в данный момент мать — твой единственный кровный родственник во всём мире. Без неё ты станешь последней Эвердин. Я не пытаюсь оправдать её поступки по отношению к тебе, но и не советую решать что-то сгоряча, — видимо, для выражения поддержки Хеймитч положил руку на плечо Китнисс и несильно сжал. — То есть на моём месте ты бы стал общаться с ней? — с недоверием спросила Китнисс, не замечая едва уловимых изменений своего сердечного ритма. — Хотел бы я, чтобы у меня была возможность общаться с семьёй, — отстранённо произнёс Хеймитч, убрав руку, и Китнисс прокляла себя за глупость: какой же идиоткой надо было быть, чтобы напомнить ему о погибшей семье! — И я не призываю тебя мириться с матерью и тут же прощать её — позвони ей, чтобы наконец высказать всю обиду, чтобы она поняла, как тебе было плохо, — напоследок прибавил он, поднимаясь с земли и поворачиваясь, чтобы уйти. Предатель Лютик, до того притворявшийся спящим самым крепким сном, встрепенулся и оглядел Хеймитча, будто просчитывая, сможет ли побежать вслед за ним, попасть в его дом и не оказаться выгнанным. — Хеймитч! — окликнула Китнисс, приняв решение в кратчайший срок. — Я подумаю над твоим советом, — пообещала она, пытаясь смотреть ему прямо в глаза. — Отлично, солнышко, — похвалил Хеймитч и всё же направился к дому, оставляя её наедине с блуждающими мыслями. Лютик лежал на месте, больше не совершая попыток сбежать, и неожиданно Китнисс поймала себя на понимании: сложнее всего было не думать о том, что, если бы кот убежал за Хеймитчем, у неё был бы повод снова наведаться в гости.

***

Бумажку с номером, смятую в порыве гнева, пришлось тщательно разглаживать, чтобы не ошибиться в цифрах. Аврелий должен был одобрить выбор, сделанный ею, да и Силия осталась бы довольна. Китнисс убедила себя в том, что она следует врачебным инструкциям. Но также она хотела высказаться и выплеснуть остатки жившей в ней боли, выпустить наружу всю обиду. И, наверное, совсем крошечной частью её мотивов была привязанность. В конце концов, как бы оно ни было, Розмари Эвердин приходилась ей матерью, которая присутствовала на протяжении большей части её жизни, пусть и не так, как того хотела бы Китнисс. И их связывала общая память о Прим. Гудки шли долго, и она даже успела прийти к выводу о том, что её матери попросту нет рядом с телефоном и ей никто не ответит. Но ровно за миг до того, как Китнисс сбросила вызов, на другом конце линии прозвучал знакомый голос, от которого сжалось что-то в области сердца. — Алло, мама? Это Китнисс.