От ломки до ломки – я всегда с тобой

      Он всегда считал его своим другом-товарищем-дружищем. С самого первого дня их знакомства и по сей день. Они живут вместе уже несколько лет, делят одну комнату на двоих и что уж там таить, даже диван. Пока Роза обнимает свою гитару, бубня что-то по малышек, Шершень сильнее укутывается в одеяло, так нагло украденное у парня, спящего и похрапывающего рядом. Сосуды совсем уж попортились от всех той дряни, что рыжий колол себе каждый раз, снова и снова, не смотря на все негодования Розы, что не раз пытался заставить Шершня бросить, а лишний раз и сбагрить в лечебницу на скопленные с концертов «Багрового Фантомаса» денег.       Но когда срывается каждый наркоман, наплевав на все свои устои и обещания завязать? Ломка. Момент, когда всё тело сводит сильной судорогой, мышцы тянет, дышать чертовски сложно, конечности дрожат, бросает то в жар, то в холод. Голова раскалывается, желудок сворачивается, создавая ощущение, что он вот-вот разъест сам себя, а сладостные и яркие, пляшущие после дозы звёздочки перед глазами превращаются в страшные и пугающие галлюцинации. Переживать такое каждый раз невыносимо. В такие моменты хочется либо сдохнуть, либо вновь исколоть предплечье, чтобы избавить себя от этого кошмара и не мучать лишние минуты, что тянутся, по ощущениям, бесконечно долго, отправляя в самые пучины ада.       И Шершень не пережил бы, если рядом не было бы Розы, что раз за разом прижимал к себе дрожащее тело, бьющееся в судорогах, не в силах сказать ни слова. Он прижимал его к себе, пытаясь казаться спокойным, будто это в норме вещей, пока сам каждый раз в душе переживал за своего друга.       — Шершняга, блин, ты чё опять тут растарахтелся блин. Какую дрянь блин ты принял на этот раз, а, трясогузка ты тухлая? Ты ж если скоропозтижнишься тут, то, блин, я ж без тя не смогу, ю ноу, блин? — подобные слова часто звучали в стенах этой квартирки. Роза поднимал Шершня, волоча того до их дивана, укладывал, продолжая ворчать, разворачивая одеяло, чтобы укрыть дрожащее, замерзшее тело и сидел с ним, крепко держа чужую ладонь в своей, ненавязчиво соскальзывая пальцем на запястье, надавливая на венку.       — Р-роз… — тихо, с запинками зовёт его Шершень, через долгих двадцать минут, когда тело уже не ломит с той же силой, а зрение постепенно возвращается. Он смотрит своими ясными глазами на парня, что всё это время сидел рядом. Даёт знак, что ему уже лучше и что тот может ложиться спать и не отмерять более его пульс. Так Роза и поступает, отпуская чужую ладонь, снимая свои очки, откладывая тёмные стёкла на тумбочку и в привычном жесте откидывает волосы назад. Кое-как перелазит через парня и укладывается на свою половину. Дай Бог поспать хотя-бы пару минут. Так думает Роза, прикрывая слипающиеся веки, чувствуя, как рыжий дрожащий чёрт подбирается ближе, прижимаясь к боку гитариста, мелко подрагивая.       — Шершняга, блин, ещё раз учудишь чё-нить подобное и я, блин, сам тебя заколю нахрен. Будешь, блин, как ёж окисленный тут ползать, ю ноу? — отзывается Роза, тем не менее кладя свою руку Шершню на плечи, приобнимая. Знает ведь, что тому так спокойнее и приступ проходит быстрее, поэтому и не возникает.       — Р-роза…       — Спи давай, кисель прокисший, блин.       И он искренне надеялся, что в этот раз они отделаются тем же, но было одно «но». Шершняга пропал. Заблудился в своих точках и до дома не дошёл. Роза не знает. Шершень, бывало, пропадал на день, максимум на два, а после возвращался, тихо что-то бубнил и получал подзатыльник за то, что — «Явился нахрен, сын, блин, блудный. Ты какого опять, блин, творишь, чёрт окисленный? У нас репетиции, блин, а ты тут нахрен исполняешь!».       Но нет. Его нет уже явно больше двух дней. Роза сам уже весь извёлся. Уже отмазки никакие не успокаивали, а алкоголь только добивал, заставляя рвать на себе волосы и срывать голос. И это давно переходило рамку «песни», это был зов о помощи, который не дано было понять никому. Соседи слышали лишь неразборчивые крики, принимая их за очередную песню, но только Роза знал, о чём он «поёт» и почему в кровь раздирает пальцы жёсткими струнами.       А дни тянутся непозволительно медленно. Роза сидит на полу, оперевшись спиной на диван, медленно перебирая струны израненными пальцами, которые даже пластырями заклеить не потрудились. А зачем? «Багровый Фантомас» не может существовать без своего барабанщика, как и Роза не может существовать без своего друга, что давно заменил ему семью, а сейчас пропадает неизвестно где и неизвестно каком состоянии. Кто знает, может он давно помер, оставаясь лежать на холодной земле на растерзание червям.       Роза подскакивает и несётся в коридор, хватает с вешалки куртку и несётся по лестнице на улицу. Не может он больше ждать, пока Шершень объявится сам. На душе не спокойно. Гитарист носится по всему району, заглядывает в каждый переулок и идёт дальше, проверяя каждый подвал и куст. Кто его знает, куда он мог пойти.       — Шершняга, блин, отзовись! — светлые волосы развеваются на холодном ветру, а собравшиеся над головой тучи готовы вот-вот пролить не один десяток дождевых слёз. Как нельзя кстати, потому что Розе с каждой минутой легче не становится: он устал, измотан и готов уже не колени встать и взмолиться Богу, лишь бы только помог ему найти Шершня, его дорогого Яшку.       Роза сбавляет шаг, снимает с глаз очки и смотрит перед собой невидящим взглядом, периодически оглядываясь по сторонам, пока редкие капли и порывы ветра говорили о скором начале дождя. Плевать. На всё сейчас плевать, он его так и не нашёл — полгорода оббегал и всё тщетно. Пропал и следа не оставил. Он еле плетётся, присаживается на какую-то скамейку и упирается лицом в сложенные на коленях руки, держась из последних сил, пока дождь барабанит по согнутой спине. Ещё же рано отчаиваться, ещё ведь не всё потеряно, ещё не…       Роза поднимает голову, смотря вперёд, в густоту тьмы какой-то подворотни через дорогу и едва ли может разглядеть там шевеление. Он хмурит брови, поднимаясь со скамьи, откидывает намокшие блондинистые пряди назад и смотрит, долго, не отрывая взгляд, боясь даже моргнуть. И с криком срывается с места, перебегая дорогу, замечая знакомую рыжую капну.       — Шершень! Шершняга нахрен! — Роза никогда так быстро ещё не бегал. Он подбегает к развалившемуся на асфальте другу, хватая того за грудки, принимаясь трясти. — Шершень, нахрен, ты что, блин, творишь, безмозглое ты насекомое!       А Шершень его не слышит. В ушах стоит гул от разыгравшегося за несколько секунд ливня, а перед газами ничего, кроме чёрных пятен. Он едва ли ощущает, что его трясут, уцепившись за одежду и, только где-то далеко и приглушённо он слышит знакомый и родной голос, которого не хватало все эти дни. Правда, понять он сейчас не в силах, реальность это или очередная галлюцинация, вызванная наркотиком.       — Шершень! — а Роза не унимается. Ну не может его друг быть мёртвым. Не может всё кончится так. Светлые пряди прилипают ко лбу, а Роза, не зная, что делать, оглядывается по сторонам и, только поразмыслив минуту, вспоминая, что он делал в эти моменты, задирает чужой рукав, видя след от укола шприца. — Шершняга, чёрт тебя подери, блин!       Роза хватается за чужое запястье, считая удары пульса, что почти не прощупывается. Если этот пустоголовый-блин-окисленный-к-чёртовой-гитаре-гений перебрал с дозировкой, сердечко, не раз подвергавшееся таким нападкам может и не выдержать такого захватывающего сна. Так и помрёт молодкой.       — Просыпайся! — Роза трясёт его, зовёт и пытается добудиться, пока в груди уже во всю нарастает паника, наравне с разыгравшимся ливнем. Он не знает, что ему делать, не знает, как реагировать, пока сердце в груди стучит набатом. Гитарист сжимает чужую футболку на груди, замахивается и с силой бьёт Шершня по лицу, смотря, как отлетаются чужие очки. — Яшка!       Звон тёмного стекла, шум дождя и стук сердца — всё становится неважным, когда взгляду зелёных глаз престают два голубых омута. Шершень едва разлепляет веки и жмурится от дождя, пока щека окрашивается в ярко-красный цвет. Роза выдыхает, склоняясь над своим другом, упираясь лбом в чужую грудь, пока всё тело бьёт дрожью, словно это он сейчас под наркотой, а не его рыжий приятель.       — Р-роза?.. — хрипло спрашивает Шершень, стараясь разглядеть сквозь плотное марево хоть что-нибудь. Эти ясные глаза смотрели в пустоту, зато тело очень хорошо ощущало давление на груди, что отдавало приятным теплом. Парень поднимает руку и дрожащими пальцами нащупывает капну волос. Мягкие, длинные, шелковистые… И, наверняка, блондинистые… — Р-роз…       — Какая же ты пустоголовая, нахрен, рыжая швабра… — тихо отзывается Роза, сжимая чужую мокрую футболку в своей руке, так и не поднимая головы. Он слышит стук чужого сердца и едва может различить его сквозь шум дождя.       — Роз…       — Знал бы ты, нахрен, как я хочу тебя приложить этой пустой головушкой прямо блин об этот мокрющий и твёрдый асфальт. Да только блин люблю я тебя сильнее и, нахрен, переживаю, что ты тут, нахрен, вытворяешь, селёдка ты окисленная. — тихо отзывается блондин, поднимая свою голову с чужой груди, осматривая лежачего под ним друга. Голубые глаза, словно стекляшки, а синяки под ними выглядят отвратительно. Он наверняка не ел всё это время, слишком уж выраженными стали его скулы. А смотреть на это дрожащее тело было слишком больно.       — Пошли домой… — выдыхает Роза и стягивает со своих плеч кожанку. Он укрывает ей Шершня и тянется за чужими очками, складывая их и убирая в карман. Гитарист выдыхает, удобнее устраиваясь на корточках рядом и видит, как эти дрожащие руки тянутся к нему. Парень малость хмурится, а после поднимает Шершня с земли, чувствуя, как чужие руки обхватывают его шею, а голова утыкается в ключицы. — Какой же ты, нахрен, проблемный, ю ноу?       Дальше тишина и только шум дождя. Роза идёт молча, чувствуя, как руки начинают затекать, а спина болеть. Но он это игнорирует, продолжая идти, утопая в холодных лужах. Роза не может и не хочет останавливаться, ведь прямо сейчас на его руках дрожит его любимый барабанщик. Не хватало того, чтобы он ещё и заболел. Парень трясёт головой, смахивая длинные волосы с лица и идёт дальше, сразу замечая их подъезд.       Роза кое-как открывает подъездную дверь и проходит внутрь, идя вверх по лестнице до нужного им этажа. Дверь квартиры тоже оказалась тем ещё испытанием. Он едва не роняет рыжего приятеля, но вовремя перехватывает того, спасая от падения. Просто не может он сейчас его уронить, не простит себе. Этот болван и так натерпелся, так ещё и с пола его потом соскребать. Роза проходит в квартиру и сразу идёт к дивану и плевать, что тот намокнет, главное — его Шершень будет в безопасности.       Следующие несколько часов проходят словно пытка. Шершня трясёт, рвёт, он стонет от боли и корчится, не переставая дрожать. Роза за всё это время успел переодеть его, напоить чаем, что почти сразу вышел обратно и несколько раз убраться. Пусть это и происходит всё не в первый раз, но больно всё равно. Больно смотреть на то, как дорогой тебе человек ёжится на постели от боли и не может связать и слова.       — Нихрена ты исполняешь, Шершяга… — вроде и сказано это в обычной манере, но даже, в очередной раз склонившись над каким-то ведром, Шершень мог слышать эти нотки. И он бы хотел это всё прекратить, но просто не мог. Его тошнило, голова кружилась, а тело сводит судорогами, пока его друг продолжает раз за разом заваривать этот чёртов чай, хотя сам не может даже промокшую до нитки одежду снять. Не до неё сейчас.       Роза сидит рядом, придерживая Шершня за плечи рукой, пока вторая держит ведро. Ему повезло, что он нашёл его раньше, чем началась ломка, а то неизвестно было бы, как бы её перенёс Шершень в одиночку. Гитарист дрожит точно его приятель, да только не от наркотика, а от холода. В квартире тепло, но не для человека, сидящего в мокром. Он задумался, тараня взглядом стену, когда Шершень просто наваливается на его бок. Роза сразу соображает — помогает улечься, накрывает одеялом, сильнее укутывая, чтобы не замёрз, а сам идёт расправляться с содержимым ведра. Он уже устал раз за разом смывать это всё, поэтому, просто-напросто, выливает всё в окно. Ведро ставит у дивана, а сам плетётся на кухню, ставить чайник.       Роза снимает мокрую футболку по пути и откладывает её на спинку стула, берясь за чайник, наполняя его водой и ставя на плиту. Мурашки несутся по телу, а сам парень продолжает раздеваться, плетясь к ванной. Он находит первые попавшиеся штаны и футболку, надевает их и выходит из комнаты, слыша тихий зов.       — Шершняга? — вернувшись к барабанщику спрашивает Роза, видя, как тот дрожит, съёжавшись под одеялом. А этот взгляд ярких синих глаз такой… жалобный, полный сожаления и, кажется, страха.       — Р-роз… п-пожалуйста. — тихо просит Шершень, смотря на застывшего в дверях друга, что тут же оказывается подле него.       — Болит что-то? Плохо? — присаживаясь на корточки спрашивает Роза, убирая рукой рыжие волосы в сторону, рассматривая это белое и осунувшееся лицо.       — О-обними…       — Шершняга, нахрен, я думал что-то серьёзное, а ты свои эти милашки блин обнимашки требуешь.       — П-прости…       — Шершень, нахрен… — Роза замолкает, смотря в ясные глаза напротив. Только от этой ясности толку не было. Но парень знает, что это не так. Что друг его умён и сообразителен, да вот только жизнь сыграла с ним злую шутку. Уж какую Роза не знает, лишь догадывается. Да и важно ли это, если он готов быть опорой, поддержкой и семьёй для него. Не важно.       Роза выдыхает, приподнимаясь и присаживаясь на самый край. Гитарист ждёт немного, а после укладывается рядом, слабо обнимая друга за плечи, понимая, как ему не хватало этого все эти дни, которых не было рядом его кровиночки. А от холодных и трясущихся рук, что укрывают его одеялом грудь сдавливает.       — Яшка… знаешь, как я, нахрен, испугался, когда ты блин пропал?.. — тихо говорит Роза, ближе прижимаясь к Шершню, чувствуя, как одна из его рук касается длинных волос на голове. Дыхание барабанщика сбитое, тяжёлое, как и биение его сердца, что качает кровь со всякой в ней дрянью, желудок выворачивается, а судороги сковывают болью всё тело. Но только сейчас он чувствует себя спокойно и в безопасности, когда рядом Роза, что защитит его, спасёт и не отвернётся.       — П-прости… — шепчет Шершень, прикрывая свои глаза, не переставая перебирать в руке чужие волосы, как-бы говоря, что он в сознании и переживать не стоит.       — Отдыхай, дурень, окисленный. — отвечает Роза, слыша стук чужого сердца и какое-то совсем неразборчивое «прости» и «люблю». Он выдыхает, проговаривая тоже самое в ответ, стараясь не сильно сжимать Шершня в своих объятиях и греть теплом своего тела, чтобы тот не замёрз. И Роза греет. Теплом своей заботы и любви к этому проблемному участнику своей группы. И будет греть столько, сколько понадобиться, пока его рыжее чудо не перестанет дрожать и не уснёт в его объятиях, чтобы утром вновь и вновь просить прощения за случившееся.       И всё это случится вновь. Пройдёт по замкнутому кругу, чтобы снова вернуться к началу. И только так, раз за разом проход одно и то же, они наконец смогут найти выход из этого порочного круга. Вдвоём. Вместе…