Волчик

«…И, заманив меня — так, чтоб не видел Бог, — Усталого, без сил, скучнейшей из дорог В безлюдье страшное, в пустыню Пресыщенья…» Шарль Бодлер, «Разрушение»

Вадик смотрит ему в глаза — долго и цепко, и от этого взгляда в животе раскатывается тревожное чувство. Это волчье чутье подсказывает — не подходи, а еще лучше беги нахуй от этих вот глаз, светлых и мутных. Такие бывают у злых нищих стариков, как у перехода у общаги Серого, или у безразличных сытых командосов. В этих глазах — я тебя сожру, перемолю с костями — ты себя обратно не соберешь. Олег пытается сморгнуть вдруг подскочившую тревогу, тушит сигу о бетон ограждения, почти уходит, когда: — Че ты все убегаешь, волчик? — Вадик на Олежу Волкова косится на каждом перекуре, но тот почти всегда сам в себе — и над гремящими шутейками смеется через раз. Олег оборачивается зло: — Волчик? Вадик затягивается вкусно, чуть щурясь: — Ага, — улыбается, но больше походит на оскал. Олег от такого чуть теряется — привык бить первым, и сейчас от веселого вдруг столкновения чувствует себя глупо, как будто не дал шанса. Может, пора привыкать, что не все в мире против тебя? — Да ты не спеши, раскурись нормально, — Вадим тянет помятую сигарету, — или пахать охота? — это верно, лучше торчать в курилке. У Олега на сегодня сигарет больше нет, всю положенную десятку скурил до обеда — позвонил, блять, Серому, вчера. Теперь, в сумерках курилки, у входа в казармы протянутая сига была рукой дружбы. Вадим чиркнул спичкой, ухмыляясь — Олег затянулся огоньком из чужих рук. Щенок — зеленый, тупенький, бегает одуревше. Видать, отпустили поводок или выкинули на улицу — ползал, на ощупь искал — к какой прильнуть ноге. Ну ниче, сейчас мы тебя приласкаем. Вадим улыбнулся загадочно собственным мыслям, и Олег вдруг улыбнулся тоже. Так и началось. От этого Олежи несет разбитым сердечком — раз в два дня ходит в пустующей вечером бытовке от стены до стены — вызванивает свою ненаглядную. Вадик удивленно ухмыляется однажды, остановившись у двери от случайно услышанного за ней — я подумал что мы да блять серый. Серый, значит. Дверь открывает быстро, как будто случайно, с издевательским удовольствием — сейчас будет тебе сеанс экстренной психотерапии, детка. — Волчик? Олег оборачивается почти испуганно: — Я… — наверно, хочет своему Серому нашептать, что перезвонит еще, да только — сори, Серый, времени у тебя больше нет, что проебано, то проебано, и Олег это как будто берет из ехидного вадиковского взгляда как подсказку, и заканчивает жестко. — Пока. — Сбрасывает. — Че случилось? — Ну, ты не торопи события, — Вадик улыбается, — еще случится. Олег не выкупает и половины — как всегда смотрит своими огромными черными глазами, хлопает ресничками принцессы, но Вадик расслабиться не дает, продолжая: — Может, на турнички? Олег предложению почти рад — хотелось башку проветрить, а Вадик…ну. О нем Волков особо старался не думать, но тот сам так и норовил влезть в мысли — постоянно маячил где-то поблизости. Вот так раз — коснется плеча. Это, конечно, нормально — просто дружеский хлоп, но от ощущения тяжелой руки, особенно на шее, когда Вадим хватал весело — блять…у Олега мурашки пробегали по ногам, неясно, с хуя ли. Может, это общий стресс, а может — Может, Вадик охуел в той же степени, в какой оказался охуенен? На турниках Олега уделывает — оставшийся час свободного времени пролетает незаметно. Между подходами кидает всякое — в том числе форменную футболку на шины — Олег в душе всегда старался не смотреть особо на чужое расписанное тело, потому что интересно было пиздец как, но сейчас вроде как все легально, просто тренировка — гладкая грудь блестит от пота, переливается дракон. — Охуенная татуха, — Олег пытается смотреть непринужденно, но блять — Вадим закидывает руки на турник, и вся грудь напрягается мышцами, это пиздец — сколько же он качался до такой формы? Олег себя с Серым всегда чувствовал киборгом-убийцей, на фоне тонких запястий и впалого живота собственное тело казалось большим и неповоротливым, теперь же — как будто почти наоборот. — Можно не только смотреть, но еще и трогать, — Вадик подмигивает, и — сука — поклясться готов, что в майском вечере видно, как у Олега вдруг щеки начинают пылать — уже сошедшая от передышки краснота возвращается мгновенно, и волчонок растерянно молчит — ну что же ты, детка, не стесняйся. Поиметь, примерить эту поплывшую смущенную мордашку вдруг и правда хочется. Вадик думает эту мысль иногда, пока дрочит насухую в туалете, но теперь-то — ну, куда его одного? маленького, брошенного, недотраханного мальчика? В пару от горячей воды Олег встает вдруг под соседний душ. Вадик не понимает — покрасоваться собой перед ним или посмотреть поближе на него? Поэтому поворачивается целиком, натирает вспенившимся мылом грудь: — Олег, — да, хорошо звучит — интимно, особенно здесь, пока вокруг плещется толпа тел — сейчас наколдую тебе волшебство, — я, может, не в свое дело лезу, — Вадик знает, что не в свое, Вадик ведет рукой по собственной крепкой шее, обводит татутху, Олег смотрит только в глаза — боится по-другому, потому что знает о себе, знает, как хочется рассмотреть чужое сильное тело. — Но, по-моему, у тебя проблемы какие-то на гражданке? Олег отворачивается — Вадик видит, как перекатываются мышцы на спине — ну что ты так разнервничался, детка? Что там за дерьмо у тебя в мозгах? — У меня нет проблем, — скованный голос сквозь шум воды едва пробивается. — Понял, — Вадик весело кивает сам себе и тоже отворачивается. Поиграем в дистанции — посмотрим, когда прибежит псинка на поднятый свист. И — бля, да быть не может!— Вадик боковым зрением видит, как Олег поворачивается к нему — кажется, через три, два, од… — А тебе до меня какое дело? Так хочется, чтобы было кому-то дело, да? Так ведь приятно звучит чужая обеспокоенность? Чужой интерес. Вадик оборачивается, чуть наклоняется вперед — взгляд кидает на жесткий живот, на темную дорожку волос — южный мальчик, вкусный, наверно? — А, может, ты мне нравишься? И смотрит так, словно это Олег ему должен ответить — может или не может. Олег не спит почти всю ночь — сердце в душевых бьется так, что вот-вот руки начнут дрожать от перевозбуждения. С ним такого никогда не было. То есть — в прямом смысле. За девятнадцать лет никогда еще не было вот этого — с кем-то пересекаться взглядами, чувствовать между строк какое-то…внимание, чувствовать, что за тобой наблюдают, что не ты, а тебя — тебя пытаются поймать, завлечь, втянуть в разговор, игру, соревнование. Это флирт типа или что? С Серым было, конечно — много и по-разному, и неловкие признания в душевых были, и дрочка в темноте чулана была, и трахаться до потери сознания было, но по-другому совсем — вкус у этого был фатальный. Безусловный. Все было, будто так и должно быть — прекрасно. Но не было ничего нового в том, что он Серого поцеловал в пятнадцать под ивой у пруда, это словно и в десять было ему ясно — что вот он, Серый, и ради Серого Олег все, что тот попросит, и если он, краснея скулами, просит поцеловать его по-настоящему — Олег целует. Но трепетность и нежность первых прикосновений тает быстро, и в семнадцать Олег уже не помнит, как это — когда Сережа его стеснялся. И в семнадцать Олег не знает по-прежнему как это — жизнь без обожания к этому лису, волнительному, бесстыдному, требовательному и такому… В общем — недосягаемому. Как бы Олег ни старался — достичь его и правда невозможно. И что сегодня олеговы поцелуи в пятнадцать против знания, что Серому этот поцелуй хочет подарить теперь каждая вторая на потоке и каждый третий, наверно, тоже. Решение Олега он принимает как и ожидалось — не принимая вовсе. Ебнулся? Ты хоть что-то понимаешь? Тебе не нравится? Со мной не нравится? Ну пиздец — иди, служи, блять, солдатик. Сам-то нихуя не можешь? С одних матрасов казенных на другие? Удачи. Серый отходит от гнева так же быстро, как и впадает в него — на вокзале прижимает к колонне. Тот поцелуй Олег себе запрещает вспоминать, чтобы не кололо сердце. В нем такое признание, что… что Олег ничего не понимает в себе — но и остаться не может, Серый о нем тоже вряд ли что расскажет — надо искать свое самому. — Только звони, — смотрит своими бездонными глазами, блестящими от слез — но волю рыданию не дает больше. С той ссоры ни разу больше не дает. Олег звонит, как обещал — только зачем? Олегу здесь почти нравится — словно механика действия и простота расписания и правда его, и правда — место. Серый не рад, язвит, молчит, говорит — о себе, у Олега спрашивает только злобное раз в неделю — ну что, нравится все еще, да? Да. На следующий день после бессонной ночи Олег понимает, что звонить никому не хочет, что слышать это не хочет. И вообще — у него здесь другая жизнь. Без проблем на гражданке. Серый это словно чувствует сквозь километры — не звонит сам, пишет только. 20:03 что такое? наказан? плохо себя вел? Он сидит уже на чем-то или просто ебнулся? Олег почти отвечает, когда: 20:24 псина режимная Олега взъебывает как никогда до этого — руку стесывает до крови, вот-вот сустав вылетит — а здесь такое не приветствуется, в медчасть не хотелось. Кровь бежит по костяшкам, на бетоне на заднем дворе расположения отпечатки, словно кого-то башкой размазали. Олег бы рад зарыдать — но не получается, совсем не получается, в груди только свербит такой гнев — вот же сука. Вот же сука! Волков не чувствует на пылающем жаром лице, как все-таки катятся горячие слезы, пока не начинает течь нос — пиздец, дожил. Серому не отвечает, и мечтает только об одном — его забыть. На вечернем построении на волчонке лица нет. Вадик специально мимо бытовки погулял — пустота, тишина. Ночью Олег не спит снова — глаз не сомкнуть, поэтому чужие шаги рядом чувствует мгновенно. Вадик стоит в одном белье и футболке, закрывая собой пробивающийся из дальней двери свет коридора. Качает головой на выход. Олег идет, сам не зная, зачем. Что-то в этом Вадике тянет — и вряд ли это раскачанный грудак и крутая татуха. Шагнув в коридор, Вадик салютует дежурному в наряде — Олег косится с опаской. — Не ссы, все свои. Погнали, че покажу. Олег чувствует себя так, как будто его разводят на что-то, но никак не может нащупать — на что и зачем. Вадик приводит на пятый, к самому чердаку, Олег здесь не был ни разу. — И че дальше? — Дальше сеанс медитации, — Вадик вдруг корчит смешное лицо и выдает шепотом йоговское «ооооомн», Олег невольно улыбается, — полезно перед сном, слыхал? Олег осязает его с вниманием. Чувствует его — Вадика — запах. Мыло, въевшийся словно под саму кожу табак, еще не выветрившееся тепло постели и что-то странное — сладковатое. Вадим достает ключ будто из ниоткуда, как фокусник из шляпы, трещит старым скрипучим замком. — А мы пизды за такие самоволки не получим? — Нет, зай, мы получим только удовольствие! От смешливого «зай» Олег снова чувствует себя неловко — пора бы привыкнуть к такой манере. На крыше холодно, хоть и май — Олег садится рядом на грязный шифер, чувствует, что Вадим смотрит на него в упор и поворачивается. От взгляда ко взгляду скользит что-то странное, Олег чувствует напряжение в животе — от холода или от волнения, и прерывает тишину: — Типа свидание? — это хуево-рисковая шутка, но Вадик вроде должен понять. Так и происходит, тему он подхватывает мгновенно: — Первое получается. Будем под звездами сосаться? Смеются. Конечно будем, волчок — ты посмотри на себя. Вадик прячет в смехе оскал. Холодный ветер обдувает так, что, начинает казаться, поднимается температура. Олег касается плечом чужого. — Спасибо. Нихуя себе. — За что? — Да как-то… — Олег вдохнул поглубже, смотря на открывающийся полигон, ветер завывал оглушающе, и в сердце томилась невысказанная тоска. — Просто за общение. Вадик понимающе кивнул. А понятно было одно — это будет проще, чем казалось. Холодный волчик тает, стоит потрепать того по скалящейся морде. И льнет теперь к рукам. Олег чувствовал странное — будто нашел что-то, но боялся рассматривать в темноте, потому что представил уже это драгоценностью. Молчание затянулось, и Волков спросил то, о чем было странно говорить с другими: — Тебе здесь нравится? — Да, — Олег чувствовал, что Вадик не сводит с него глаз, в которых радужка как будто растворилась в белке при такой темноте. Ответ Волкова удивил. Ему тоже — да? — Почему? Это запрещенный прием, Вадику почти стыдно. Еще одно мгновение, и он бы тормознул сам себя — типа, бля, ну за такое, наверно, точно горят в аду. Но он говорит, чувствуя, как гаснет последний зов совести. Игра стала такой увлекательной, что хочется получить не демо-версию, хочется все и сразу. — Ну, — Вадик сделал последний вздох перед тем, как перейти границу легкого искреннего флирта, — тебя встретил, например. Олег не смотрит в ответ, пытаясь унять разогнавшееся сердце. С крыши спускаются, когда обмерзают до стучащих зубов — ну, нормальная закалка, хорошая медитация. Олег делает шаг к лестнице с чердака, когда Вадик вдруг хватает за руку — тоже ледяной, но все равно чуть теплее, и пальцы у него грубые, хоть чувствительность и упала от температуры. — А что у тебя с рукой? Олег уже забыл про свою руку и теперь глупо смотрел за запекшиеся корочкой костяшки. Вопрос казался странным. Вадик понял, что реально сгорит в аду, когда почувствовал небывалое наслаждение от этой щенячьей мордочки — боже, детка, кто же тебя как обидел, если от минимума почти дружеских вопросов ты таешь? — Просто…блять, — Олег вздохнул обреченно — носить в себе это было невыносимо, и сейчас так остро захотелось получить эту поддержку. Вадик все еще держал его руку в своей. — Короче… просто вспылил. У меня реально проблемы на гражданке. — И, чуть помолчав, добавил, словно разрешая себе быть. — Были. — Ты их решил? — или тебе помочь Вадик оставил на какой-нибудь особенный случай. — Решил, — Олег не убирал руку, хотя время оптимально нормального касания закончилось, свет едва пробивался, и от Вадика были видны только силуэт и горящие глаза. — Ну что ж, — Олег вдруг почувствовал, как Вадик подошел совсем близко, почти вплотную — он был чуть выше и наклонился угрожающе и…возбуждающе, — это надо отметить. Олег замер в поцелуе, и Вадик уже подумал, что это зря — он пиздец поторопился, и надо было обработать мальчика еще хотя бы неделю. Чужие губы совсем не поддавались, и Волков, кажется, был в шаге от бегства, пока не почувствовал вдруг руку в своих волосах — Вадик притянул в последней попытке, нежно и осторожно, как будто — просто попробуем. Все — у Олега жар разлился в груди от этого чувства чужой ладони на затылке, он подался вперед. Вадик рычал в поцелуй, вылизывая чужой рот — такие сухие, обветренные губы, такой горячий длинный язык — Олег лез им чуть ли не в глотку, прижимался так, словно вот-вот трахнет его сам. Вадик ощутил чужие холодные руки у себя под футболкой, и едва разорвал касание ртов, чувствуя как холодит слюна в уголках губ: — Какой ты вкусный, — Олег не открывал глаз, пытаясь продлить это мгновение наслаждения — в чужом севшем шепоте хотелось потеряться, притереться к этим рукам, убаюкаться. — Иди сюда, детка. Вадик вдруг схватил Олега за бедра, прижимая так тесно, что чувствовалось чужое возбуждение — Олег притерся пару раз, почти случайно, из непроходящего чувства облегчения — как хотелось забыться наконец, сбросить весь этот стресс и весь этот контроль, услышать эти слова, услышать, что он — вкусный, красивый, желанный. Волчонок на вкус как паста, сладость чая с сахаром, сига, а на запах — блять, ну нюх у Вадика всегда был отменный, но сейчас, в нагревающейся тесноте — запах у Олега был запредельно охуительный, хотелось облизать его всего, вытрахать до изнеможения, попробовать везде, а еще лучше — дать попробовать себя. — Я готов кончить, даже не касаясь себя, — Вадик укусил жестко чужую шею, — хочешь почувствовать, каково это? — Разводишь меня? — едва прошептал Олег. Он старался, чтобы голос звучал трезво, но вело просто пиздец — и верить в то, что все это какой-то развод не оставалось сил, хотелось только, чтобы этот ласковый, отключающий поцелуй длился вечно. Вадик отстранился, протянул руку к чужому лицу — Олег вздрогнул от почти незнакомого прикосновения — обычно он так касался Серого, а не наоборот. Но Вадик вдруг зацепил жестко острый подбородок и снова наклонился, чтобы проговорить в самые губы, прошептать низким возбужденным голосом: — Это ты меня развел, солнышко, — он ухмыльнулся, Олег дышал тяжело и глубоко, — да так, что я весь твой. Олег плывет как девчонка, наверно, течет уже весь — Вадим не касается его по-настоящему, лишь дразня собой. Хочется сказать это, так и подначивает все сучье внутри сказать это. Вадик борется с собой как всегда неохотно — несколько секунд, пока Олег водит руками по его груди странно и неловко, и: — Не знаю, кто он…но он тебя не достоин. Олег вдруг вскинул блестящий взгляд, глаза в полутьме чернели — Вадик подумал на мгновенье, что это борщ — сейчас ему въебут за такие анпакинги лички, и плакали фантазии о нормальном отсосе в этой дыре, но Волков промолчал. Вадик был не прав — он и правда ничего не знает. Ни о Сером, ни об Олеге. Это Волков думает, засыпая, чувствует, как вина борется с чем-то ожидающим внутри, с чем-то, что шепчет — попробуй. Волков вообще не особо разговорчивый — это Вадим понимает за неделю неловких поцелуев в темноте бытовки, в пустоте курилки. Олег шуганный и шарахается от каждого прикосновения там, где их могут увидеть — что такое, кис, мамка застукала, пока дрочил на гейскую порнуху с кассеты? Через пару дней выясняется, что с мамками у Олега особые отношения — на Леху бычит за невинные шутки, выдает свою суточную норму слов. Окей — Вадик ставит галочку, мамок не трогаем. А что трогаем? Может, эту задницу, рожденную для армейских штанов? Вадим шлепает тряпкой, пока Олег моет швабру — сегодня пхд, и уборщики в душ (по полной случайности) именно они. Вадик на оглашении списка распределения едва выглядывает из строя — косится с ухмылкой. — Ты че делаешь? — Олег оборачивается неожиданно с неловкой улыбкой. Вадик подходит размашисто, красуется в промокшей на груди от пота футболке. — Шлепаю твою попку мокрой тряпкой, — скалится как и всегда — теперь Олегу даже нравится, что-то задорное в этом лице есть. А вот в словах — пиздец, сколько всего есть. Обычно олегов зад внимания…ну, не получал. Он неловко выпрямился, и понимание, что и Вадик понял, как это его смутило сделало еще хуже — снова жара начала подползать к щекам. Вадим хмыкнул — мол, понял. И продолжил уборку. Олег возил шваброй лениво, но как вернуть сбитый игривый настрой не знал. Уходя из душевых, Вадик все-таки делает попытку номер два — прижимается пахом к упругой манящей заднице. Олег замирает перед самой дверью, оборачивается: — Пистолет убери. Вадим только хмыкает про себя — а что так бегает волчок? еще не стреляный? Так даже интереснее. Леха с увала приносит все, о чем договаривались — дорогущий, на заказ у Браткова — стоил дохуя, но и средства оправдывают цель! Волчонку отдает торжественно — в задней курилке вечером. — Для тебя, — Вадик тянет сверток с ухмылкой — угадал или нет? Пусть да — хочется спектакль закончить как планировалось. — Что это? — Олег берет, но не разворачивает. Вадик вскидывает брови: — Подарок, — и добавляет чуть тише, — детка. Олег ухмыляется в ответ, но не может унять вдруг странного подрагивания рук — последний раз подарки открывал лет в пятнадцать. Потом уже как-то не задалось, а на последний день рождения… Олег завис, смотря в землю… а на последний Серый с рыжим лисьим хвостом в заднице вылизывал ему яйца — я твой подарок, Олеж. От воспоминаний накатила странная тоска, и Олег глянул на Вадика, чтобы протрезветь. — Это… ремень? — На заказ, — довольно добавил Вадик. — Зачем? Вопрос Вадика как-то режет — он ожидал другого эффекта, но и это тоже результат — получается, подарки мальчику просто так не дарили. Вадик, конечно же, тоже не -просто-так-, но и не с прям уж злым умыслом — так, чуть с подъебинкой. Он манит к себе пальцем, словно сейчас расскажет секрет, и отвечает на ухо: — Чтобы ты меня им выпорол, а потом трахнул. Как идейка? И выдыхает дым Олегу в лицо. И последнее, чего ожидает в ответ, это: — Охуенная. Ночью в душевых Олег сосет так, что палится мгновенно — соскучился по крепкому стволу за щекой. Вадик опускает руку в короткие волосы — его всегда от такого ведет, разве что слюной на пол не капает как псина. — Хороший мальчик. Олег сглатывает, цепляется за накаченные бедра сильнее — воздуха не хватает, но хочется Вадику понравиться. Чтобы тот стонал, чтобы кончил, едва на ногах удерживаясь. Олег выпустил с громким пошлым хлюпаньем. Вадик опустил руку к чужому лицу — погладил мягкие распухшие губы, положил пальцы на краснеющий язык, а казалось бы — какая малость, просто безделушка. — Сосешь просто охуительно. У меня от тебя яйца звенят, — Вадик водит членом по чужому лицу, в голове звон и ликование — мальчишка реально все. Слюна тянется и блестит. — Кончу тебе в ротик? От «ротика» Олега передергивает странно, но Вадик опускает руку обратно на волосы — мокрую, пахнущую слюной, смазкой, немного мылом. Олег вдруг уворачивается. — Я не хочу в рот. — На лицо? — Вадим только вскидывает брови. — Нет, — Олег берет рукой ствол, аккуратно надрачивая, — давай без этого. Без этого не получится, волчонок — Вадик думает с небольшим сожалением, когда спускает в чужую горячую глотку, последние секунды аж мышцы судорогой берет, блять, какой узкий и жаркий, сжимается в рвотных рефлексах — явно давно не принимал. Олег отстраняется, пытается откашляться — сперма течет из распахнутого рта. Отплевывается, поднимая злой взгляд, вот-вот укусит волчонок, да только не получится — Вадим притягивает к себе в поцелуй, как только Олег поднимается с лицом разъяренного щенка. И тот тает, конечно же — ну давай, скажи еще, что он тебя после минета не целовал? Серый целовал, но в Сером все было иначе — сосать Серому, значит кончить раньше него, и целоваться с ним потом, значит — спасибо, что мне не пришлось додрачивать самому. Олегу за собственные мысли стыдно — Серый не заслужил, но. Олег его любит пиздец — это Олега накрывает вместе с поцелуем с совсем другим вкусом, с ощущением совсем другого размера во рту, с едва заметной, короткой светлой порослью в паху, с тяжелыми яйцами на языке — вот со всем этим. Но это Олег все еще не любит. Хотя очень хочет — оказывается, очень хочет. Особенно сейчас, когда Вадик опускает руку на его член, и опускается вдруг сам — впервые с такого ракурса. — Давай, детка, трахни меня в рот, — Вадим высовывает язык, — я поступил с тобой подло. Ну, давай, накажи и сбрось, покажи, как тебе хочется на самом деле. Твой Серый фарфоровый что ли? Вытрахаешь хорошенько чужой рот — увидишь, как потеряешь вкус к этим нежным питерским пидарасам. Покажи, как тебе нравится — обменяемся этим как клятвами. Чур моя — с крестиками на пальцах. Вадик оказывается прав — Волкову голову сносит от чувства, что можно ухватиться за чужой коротко стриженный затылок и трахать в глотку, пока не потемнеет в глазах. Он отшатывается на шаг пару раз — Вадик крепко захватывает чужие икры — нет уж, стой и чувствуй до последнего, детка. Втягивает щеки, вылизывает яйца — погружает осторожно в жар рта, и Олег вдруг стонет так высоко, словно Вадику снова двадцать, и он сейчас не сосет, а лижет какой-то девчонке, которая ни разу не чувствовала внутри горячего языка. Вадик прикусывает на пробу — посмотрим, как тебе. Олег зажимает себе рот ладонью. — Еще… — Вадик едва разбирает от шума крови в ушах, этот Олежек такой сладкий солдатик — сейчас снова встанет на его вцепившиеся пальцы. И делает — еще. Шагая в спальню, Вадик скидывает ключ от душевых дежурному в наряде, чуть ухмыляясь. Олег решает не оглядываться. Если в части знают, что они трахаются — то под влиянием авторитета Вадика молчат, а если нет — то пусть так оно и будет. В субботу за территорию вышагивают вместе. Вадик прикуривает весело — сегодня день будет охуенным. — У меня для тебя сюрприз, детка. Олег смотрит улыбчиво. И вдруг — едва они скрываются в тени лесопарка, оглядываясь по сторонам, целует быстро в губы — и что просто ужасно и прекрасно одновременно — невыносимо нежно. Пиздец ты поплыл, Волков. Пиздец. Вадик отвечает с опозданием от удивления. Искал медь, а нашел золото — грустно будет однажды съебать от него, расставшись навсегда. В падик дома на Красногвардейской Олег заходит с подозрением. — Чья хата? — Моя, — смеется Вадик. Это, конечно, пиздеж, но Олег больше не спрашивает. В однушке мрачно от обитой коврами стены, но все лучше заебавших интерьеров казармы. Олег едва успевает скинуть куртку и разуться, когда Вадик хватает за пояс брюк: — Снимай ремень, волчок. Олег снимает. Вадик обещанное слово держит — крепкую задницу подставляет с рычанием. Тяжелый ремень в руке лежит незнакомо — такого с Олегом еще не было, но Вадик качает бедрами в нетерпении — ну, давай же! — Блять! — Вадим впивается короткими ногтями в обивку дивана до треска, когда удар приходится прямо по мошонке — сжимается весь. Олег в шаге от того, чтобы кончить — перед глазами все пятнами идет. На последнем ударе Вадик поворачивается, садится быстро — хватает Олега за шею — в нескончаемый, горячий, блять, поцелуй — слюна размазывается по подбородкам. Олегу волнительно — под Вадиком жарко и немного страшно. Диван скрипит, и белесый сервиз с застекленных полок как будто смотрит осуждающе, и Олег не знает точно — нормально ли это. Трудно понять, как строить отношения, когда те единственные, что у тебя были — весьма странные. В шестнадцать после быстрой и стыдной дрочки молились на дни пустой комнаты — хотя бы на полчаса! раздеть, насмотреться друг на друга, может даже, полезть в Сережу пальцами в детском креме — он будет стонать на ухо тихо и ритмично, а потом уходить в туалет — красным и потным. Олегу всегда было неловко, что эти процедуры приходится делать Серому, но…к нему в этом плане Разумовский никогда интереса не проявлял, максимум — вылизывал иногда, и Олег со стыда сгорал, чувствуя у самого входа горячий язык, редко заползающий внутрь. Теперь — Вадик щелкнул смазкой, прикусывая шею. Олег нервно свел колени, не в силах прикрыть глаза — сомнение охватило его, и Вадим это почувствовал — как всегда тонко. — Что такое, детка? От «детки» вдруг свело живот — неприятно и странно, словно все эти игрища, комплименты и флирт были просто прелюдией к вот этому — к тому, чтобы выебать Олега Волкова на драном диване в съемной хате. — Я…никогда не был снизу. И, — Олег вдохнул глубже, — не уверен, что это хорошая идея. Я не готов. Вадим смотрел своими светлыми глазами — выражение лица было трудно распознать. — Давай просто попробуем, волчик? — Я прекрасно вижу по тебе — что не трахали тебя нормально, волчик — и шанса не упущу, чтобы потом в душевых не тратить по часу по растяжку — начнем здесь и начнем сейчас. Олег промолчал. Что-то все-таки было не так в этой истории, но что — он уже не мог разгадать. — Хочешь полижу тебя? — Вадим лизнул широко прямо в губы — пах недавно выкуренными сигами. — Или только пальцами? — он поднес ко рту два пальца и, облизав, опустил их в теплой слюне в чужой рот — Олег сомкнул губы, не отводя глаз. Отказывать было странно. В конце концов, Вадик сам спрашивал его — как он хочет. Волчонок краснел от смущения. — Тогда мне сначала…нужен душ. Ощущения были странные — Вадик уложил чужую задницу себе на колени, волчик пах чистой кожей и желанием — в душе ему отсосали практически люксово. И теперь — Олег тяжело дышал, содрогаясь и сжимаясь от каждого прикосновения. Вадик вдруг затормозил, и Олег, обернувшись, увидел, как тот тянется за телефоном в брюках. — Ты че… — дыхание не поддавалось, Вадик вдруг двинул внутри пальцами, — снимать собрался? — На память, детка, — оскалился Вадик, открывая камеру.