Шкаф

***

Вернулся я домой намного позже, чем было запланировано мной ещё с утра. Мать, оказывается, вся извелась, ведь на мой телефон никто дозвониться не смог. А потому Руслан даже отправился на своей машине на мои поиски. А я был взвинченным, окрылённым и целовал маму ежесекундно, сияя словно начищенный пятак. — Ты чего какой шибко радостный? — с неким испугом спрашивала она, волнительным взглядом осматривая меня. «Да ничего, ма. Я просто спас жизнь одному красавцу, а потом шёл с ним и беседовал обо всём. Кажется, я влюбился», — подумал я про себя и в мгновение ока опустился с небес на землю. Тут-то до меня наконец дошла абсурдность всего происходящего. Мы с Хасаном, и правда, мило разговаривали по дороге обратно; он оповестил меня, что ему уже стукнуло восемнадцать. Что он родом из Ирана, но жил всю свою осознанную жизнь в прекрасном городе Казань, который находился не так далеко от нас. Потом он поделился со мной, что скоро он перестанет хромать. Ушиб ногу он в самом начале лета, а потому успокоил меня и попросил не волноваться. А что мне, собственно, переживать? Но Хасан дополнил: — Все начинают думать, что я — инвалид; жалеют, а мне не нравится, когда ко мне проявляют жалость. — От меня жалости не дождёшься, — заверил я его. — Это я заметил, — иранец дотронулся до своей шеи и потёр её, как бы напоминая мне о случившемся. — А нечего меня злить… — А нечего пялиться на меня! Мы оба остановились посреди дороги и впились испытывающими взглядами друг в друга. — Просто ты какой-то необычный. Тем более новенькое лицо в деревне, банальное любопытство разыгралось у меня, — зачем-то оправдался я перед ним, первым возобновляя движение. — Ты тоже необычный, особенно глаза, — покатив велосипед за руль, признался Хасан. — Во-во, у тебя тоже глаза кайфовые. — Ладно. Извини за то, что назвал тебя геем, — пряди тёмных волос враз растрепались из-за порывистого ветра, который возник словно из неоткуда. Юноша грациозно откинул чёлку назад и скользнул по мне беглым взглядом. От этого движения я замер на долю секунды. — А ты извини за то, что пытался тебя придушить, — я редко просил у людей прощения, но в этот раз был полностью согласен с тем, что перегнул палку, — и почему ты нырнул в реку? Умереть хотел, что ли? — я серьёзными глазами покосился на идущего рядом, а тот малочувствительно пожал плечами. — Не знаю. Просто эмоции накатили, а ещё мне всегда было интересно: каково это — умереть? Я ведь плавать совсем не умею и всегда опасался воды, — раскрыл ещё один небольшой секрет мой новый знакомый. — Лучше научись чувствовать, каково это — жить. А помереть мы всегда успеем, — сам от себя не ожидал подобной фразочки, видать, Хасан таким положительным образом влиял на меня. Ведь я сам до армии иной раз лежал на кровати и прикидывал, выдержит ли мой вес эта люстра в спальне, которую я буравил пристальным взглядом днями и ночами. Мы ещё долго, завернув на абсолютно другую улицу, слонялись по деревне и вполне мило себе разговаривали, словно старые приятели. Останавливались у колодцев и пили оттуда мутную и ледяную воду — прям из ведра. Он расспрашивал меня об армии, а я без прикрас рассказывал о том, что как таковой дедовщины уже нет, но это не мешает прапорщикам «засандалить» тебе без вазелина за любую мелкую оплошность; что в армии, как и везде, главное — не падать духом, не крысить и не пустословить. — В любом случае самое важное — оставаться человеком. Но каждодневная рутина и одни и те же рожи надоедают. Иногда кто-то не выдерживает, — я нагнулся после этих слов, чтобы Хасан смог разглядеть шрам на моём затылке. — Один из офицеров проломил мне черепушку. Железной ножкой стула. Юноша остановился, округляя и без того большие глаза: — За что? И ты не жаловался? Так же нельзя! — стал возмущаться мой эталон красоты. — Инициатива ебёт инициатора. А я заступился за одного «духа», за что и получил. Жаловаться даже не думал. Не в моём стиле. В медсанчасти сказал, что упал, всё просто. Хасан выругался на своём языке, и это слово точно было матерным, — я отчего-то знал наверняка. — Не хочу в армию теперь, — замотал он своей гривой, а я усмехнулся на это. — Сейчас не армия, а детский садик «Ромашка»… Мы сами не заметили за разговорами, как дошли до дома, где я и увидел одного из самых прекрасных людей на планете впервые. Юноша ковырял обрамляющую резинку на руле и внимательно смотрел за своими действиями, затем встрепенулся, как только послышался грохот двери массивных ворот. Оттуда вышла Аля со своим, по всей видимости, женихом. Но мне было всё равно, я только и мог, что безотрывно смотреть на еле видимое волнение Хасана. — Сегодня в клубе дискотека будет, приходи, если хочешь, — прощебетал иранец и тихо добавил6 — Спасибо, что спас меня… Судя по тому, как начал отчитывать его старший брат, который был вдвое больше Хасана, да и что уж там, даже меня самого, я понимал, что за отсутствие юнца переживали. Ох, знали бы они, что вообще происходило пару часов назад на берегу реки. Я не вмешивался: забавно было слушать, как они ругаются на своём языке и как Аля с неким подозрением кинула на меня взгляд карих глаз, прежде чем последовать обратно в дом за двумя ругающимися парнями. Я почесал висок и стоял до последнего, пока ворота не скрыли от моих глаз хрупкую фигуру моего Хасана. Так, стоп! Моего? Это что за новости вообще? Какого чёрта я смел думать о нём в таком роде, называя его своей собственностью. Мне явно нужно срочным образом найти какую-нибудь панацею от бредовых мыслей и нездорового влечения к этому парню, ведь я впервые смотрю на него не просто как на кусок мяса… И я нашёл. По прибытию домой я стал вкалывать как проклятый: перерубил все дрова, не оставляя без внимания ни одного несчастного пенька, скосил заросли в огороде и по периметру дома. Залез на крышу и залатал дыры в ней, чтобы в доме не капало больше во время дождя, принялся прибивать удерживающую балку в сарае, чтобы несчастных куриц ненароком не придавило в один из дней из-за перекосившихся стен курятника. — Август, остановись ты уже, иди покушай, — журила мама, то и дело выходя из дома на крыльцо. — Ма, я не хочу. Дай делами займусь, не мешай, — отнекивался я, ища в ящике с инструментами молоток. — Да что с тобой такое? То прибежал и веселился как дурак, а теперь пашешь без продыху. Ты не с Алей ли встретился? Она тебе настроение подпортила, да? А ну, отвечай, — взъелась внезапно матушка, упирая руки в бока и гневно смотря на мою сидящую на траве фигуру. Я поднял тяжёлый взгляд на неё, обессиленно вздохнув. Ну что я ей скажу? «Мамочка, твой единственный сын — пидорас и хочет быть ближе к Хасану, к младшему брату жениха Альфии. И я еле сдерживал себя, чтобы мой член не вставал по стойке смирно при одном лишь взгляде на того пацана…» Я мысленно усмехнулся. — Да, мам. Увидел её с женихом. Немного расстроился, — соврал ей вновь, утирая капли пота со лба, а затем и вовсе потирая всё лицо подолом майки. — Так, живо пошли в дом. Поешь и отдохни немного, побеседуем заодно, — я узнавал этот командный голос, и поэтому мне не оставалось ничего, кроме как отложить найденный инструмент обратно в ящик и встать, идя к крыльцу дома под серьёзным взглядом матери. Ей-богу, будто мне десять лет… Мне даже еда поперёк горла встала из-за мрачных мыслей. И мои любимые пирожки с мясом не казались такими аппетитными и желанными, как раньше. В армии я спал и видел, как приеду и буду обжираться ими, набрав благодаря обжорству много лишних килограмм, а сейчас я отрешённо смотрел на полную тарелку с ними и не съел ни кусочка. — Ты так себя доведёшь до истощения. Ешь давай, хотя бы чайку попей, — мама подвинула ко мне ближе чашку с чаем и тарелку с пирожками, легко оседая на стульчик рядом со мной, — ну, сыночек. Я тебя не узнаю. Так сильно расстроился из-за Али? Да брось ты, сколько девок вон по тебе сохнет. И с нашей деревни и с соседних. Ты вспомни, как в школе вы вечно дрались с местными их ревнивыми пацанами, которые приезжали к вам на разборки, а? — мама обвила мои плечи своей рукой и прижалась весело щекой к моему предплечью, легонько бодая меня потом и вновь стараясь отвлечь меня разговорами: — А Варька. Варька-то. Председательская дочь: умница, красавица, фигуристая… вон, до сих пор по тебе вздыхает. Пока ты в армии был, вечно спрашивала, как у тебя дела. И приветы передавала, и с сумками мне помогала. Чем она тебе не подходит как невеста? — Мам, — прервал я её, враз темнея лицом, как самая опасная грозовая туча в майские деньки. Она тут же затихла, заботливо смотря на мой профиль. — Да пошли они все… Матушка вскипела мгновенно и развела руками: — Да ты что?! Вот ещё женоненавистником не стань из-за этой дуры набитой! — повысив тон, среагировала женщина. — Ты мне давай, мысли эти бросай. Я внуков ещё хочу успеть понянчить… Ага, внуков, как же… Устало захлопнув глаза, а затем и кидая голову на свои сложенные руки, я опять проваливаюсь в пропасть ненависти к самому себе. Я ж не Руслан, который для прикрытия женился и забабахал ребёнка. Сущность его не поменялась; он как любил члены, так и будет их любить. Он как любил меня, так и продолжает, скорее всего. А что хуже? Жить всю жизнь под маской или же просто быть отшельником-одиночкой, но при этом продолжать спать с теми, кто действительно нравился, но подохнуть в старости одному? Или же отвернуться от семьи, друзей… Да просто спокойной жизни; сбежать с любимым куда-нибудь далеко и жить так, как велит тебе сердце? Какая-то шальная мысль проносится в голове: а что если и правда есть возможность улететь с Хасаном? Лежать вместе с ним где-нибудь на берегу моря, наслаждаться близостью такого желанного парня и греться под солнечными лучами, которые обязательно полюбят нас? Я резко поднимаю голову, несильно стукнув кулаком по столу. Да чёртов Хасан, почему я вообще думаю, что он «голубых кровей»? С какого… — Я сегодня вечером в клуб поеду, — предупреждаю заранее маму, встав из-за стола. — Пока не поешь, никуда не пущу. Ишь чего удумал, — хмуро заявляет женщина. Что ж, один-ноль в пользу мамы. Обожаю её. Вечером я и Михей поехали на моей машине к новенькому двухэтажному зданию клуба. Денчик от субботней тусовки тактично отказался, сказав, что лучше с девушкой проведёт вечер перед сериальчиком, а Руса тупо жена не отпустила. Жалкая ситуация, что тут скажешь. А мы с Михеем — птицы вольного полёта, нам плевать, куда и когда ехать. Народу было — просто тьма. В клуб приезжали и парковались разные машины; все они отличались то цветом, то размером, то формой. Но вообще, многим не было дела до того, где остановиться, и все встали туда, где им удобно: возле террасы у летней кафешки, круглосуточного магазинчика или около одноэтажного здания — почты. Кажется, что не только с соседних деревень и посёлков прикатывали сегодня, но и с близлежащих глухих районов. Живой пример бедности провинциальных и отдалённых населений, где молодёжи нечем было заняться, кроме как сновать туда-сюда по деревням и бухать. Мы тормознули у низенького ограждения, которое отделяло территорию клуба, и Михей радостно помахал передо мной полторашкой самогонки. — Я за рулём, — решил напомнить другу, указывая двумя ладонями на руль. — Ой, да забей. Будто тут ГАИ ездит. Ты ж немного, так, для разгона. Давай, давно же не отдыхали, вдруг махыч, а ты трезвый, — рассмеялся Миша, показывая свою не совсем целую челюсть с отсутствием одного зуба. Я помнил этот клык, который полетел из его рта при очередном месиве с толпой соседских ребят. Эх, были времена… Поразмыслив недолго, я кивнул, разглядывая в руках у своего друга пластиковые стаканчики. Всё равно на душе кошки скребли, и хотелось немного заглушить этот глупый внутренний голос, который противно и без устали вещал о моей нетрадиционной сексуальной ориентации. Первая пошла хорошо, вторая ещё лучше… А пятая стопка уже казалась лишней. По крайней мере, для меня — человека, который год не пил. О вчерашней рюмке я благоразумно умолчал. Но зато стало так легко и весело, что захотелось наконец войти в клуб и тряхнуть «стариной». Мы с Михеем одновременно хлопнули дверями машины и уставились на толпы подростков и людей преклонного возраста. Ладно, хоть так они не будут чувствовать себя мамонтами. Громкая музыка резко оглушила своими битами. Яркий свет ослеплял, УФ прожектора мелькали своими лучами в хаотичном порядке, стробоскопы импульсивно били вспышками в лицо — и это всё создавало странную атмосферу таинственности. При таком освещении разглядеть других людей было почти невозможно. Огромные колонки были установлены по просторному залу так, что скрыться от басов было нереально. И это ошеломляющее звучание лишь ещё больше распаляло дрыгающихся, словно в припадках, потных людей. Мы находились в центре толпы, и Михей прыгал в танце так, словно пытался призвать некого духа дождя, — бубнов в руках ему не хватало до кучи… Я же не был особым любителем танцев, но меня унесло на волнах свободы и опьянения. Я танцевал с закрытыми глазами, не стирая с лица пьяную и расслабленную улыбку. «О, а вот и рыбка приплыла к рыбаку», — подумал я, когда ощутил, как чьи-то тонкие руки обвили мою шею и кто-то стал двигаться в такт моим движениям и музыке. Открыв глаза, я пару секунд рассматривал девушку перед собой, прижимающуюся ещё плотней и нахально улыбающуюся. И я уверенно уложил свои ладони на её талию, пытаясь разглядеть, что за птичка прилетела ко мне. Медленно огладил её спину, нащупал такие сексуальные симметричные углубления на пояснице и уже было опустился ладонями на задницу, как вдруг… Отшатнувшись словно ошпаренный кипятком, я с ужасом осознал, что девушка — и не девушка вовсе. А кто-то с таким же половым органом, как и у меня. Меня обнимал, танцевал со мной и улыбался иранец! Зазывно и по-блядски смотря в мои ошарашенные глаза, словно его не волновали вспышки по всему залу. Я резко дёрнулся и оттолкнул его от себя. Пару секунд стоял в ахуе и развернулся, чтобы покинуть танцпол, надеясь, что никто не успел заметить этот пиздец… А я ведь чуть жопу ему не стал мацать — конченный идиот! И чем он вообще думал, когда выкинул такое? Ведь быть замеченным в пидорстве в деревне — равносильно, что голову самому себе отсечь у всех на глазах. Свежий ночной воздух был как спасательный круг; я толкнул парочку, которая заходила в этот момент в клуб и стремительно пошёл к своей машине, вытаскивая на ходу ключи из заднего кармана тёмных джинсов. — Постой! — закричал мне вдогонку кретин иранский и побежал за мной. Кажется, я даже отрезвел от подобной выходки юноши. Стараясь угомонить враз проснувшихся внутренних демонов, я не тормозил и даже не думал оборачиваться. Я решил уехать домой, и к чёрту Михея с его самогонкой, к чёрту Хасана с его очаровательной мордашкой, и вообще, всех к чёрту! Я хочу помчаться в воинскую часть, чтобы подписать контракт, не задумываясь о том, куда меня могут отослать. Да плевать, лишь бы подальше отсюда. Как можно дальше от этого Хасана и его необычайно красивых глаз. Как можно дальше от самого себя… Вот до какой степени я оказался запертым в клетке, что готов бросить матушку и свалить. — Ты чё, малой, совсем страх потерял? — послышалось мне издалека, а затем я еле разобрал начинающуюся словесную перепалку, сопровождаемую матерными словами и угрозами. Не мои проблемы… Я ныряю в машину, порывисто вставляю ключ в замок зажигания и поднимаю глаза на лобовое стекло. Хасан лежит на стриженом газоне, а его гневно запинывают какие-то неизвестные. Я злобно бью по рулю со словом «блядь» и выскакиваю обратно из машины, разъярённо хлопнув дверцей. — Э! — всего одна буковка, а сколько в ней смысла… Потому что парни сразу же оборачиваются на мой отклик. — Со мной не хочешь проделать так же? — я не торможу даже тогда, когда оказываюсь лоб в лоб с «главарём» этой кучки, заставляя того пятиться назад. Незнакомый со стойкостью упирается мне головой в лоб и злобно смотрит в глаза. Издевательски улыбаясь, он произносит: — Чё, самый смелый? — вот зря он решил проверить свои же слова на достоверность, ибо ему в солнечное сплетение резво прилетает мой смелый кулак. Парень сгибается, скулит от боли и хватается руками за ушибленное место. Он не падает лишь потому, что я удерживаю его за шкирку. Он быстро теряет всю прыть, потому что я не останавливаюсь на показательном ударе. Точным вторым взмахом кулака в лицо я укладываю отдохнуть нападавшего на моего Хасана… Меня кто-то исподтишка хреначит по голове, и я ошарашенно оборачиваюсь. — Ах ты ж сука, — раздаётся с моей стороны шипение сквозь зубы. Размашистым движением я ударяю его ногой под дых, чувствуя на своей спине пот от неожиданного всплеска адреналина. Пусть полежат и подумают над своим поведением… Вот только неожиданное чувство прикосновения чего-то холодного к моей коже отрезвляет меня. Даже в темноте я вижу тёмно-багровые капли на одежде, оголённом боку и яркий блеск ножа. Возле нашего места драки уже собрались зеваки: подначивая, выкрикивая что-то или же, наоборот, пытаясь успокоить нас. Но я почему-то слышу лишь своё имя с сочетанием слова «хватит». И вдруг понимаю, что меня всё время кто-то пытается остановить, хватая за руки и продолжая неистово кричать. Медленно опустив голову вниз, я рассматриваю изменившее цвет пятно, которое с каждой секундой становится больше и больше. Не раздумывая ни секунды, я нападаю на третьего. В моём положении снизу это было легко провернуть. Я схватил человека за бёдра и просунул одну из ног ему меж колен, после этого падая на него всем своим телом. Мужчина оказывается снизу. У меня слетает крыша: я не слышу больше криков, не чувствую ничего и не думаю о последствиях. Я ощущаю лишь тело под собой, которое пытается вырваться, безуспешно машет кулаками и умоляет не трогать его, что придаёт мне ещё больше агрессии и сил. Так ничтожно махать ножом, но не бояться последствий? Глупо. Его лицо превращается в кровавое месиво от моих ритмичных ударов. Чужая кровь брызжет мне в лицо, попадает на когда-то белую майку, пачкая её всю окончательно; течёт в траву и глубоко проникает в её корни, окрашивая место боя в тёмно-красный цвет. Я толком не понимаю, кто так уверенно и больно заламывает мне руки за спину, без жалости бьёт дубинкой по рёбрам, голове и вжимает моё лицо в эту склизкую траву. Прихожу в себя я с наручниками на руках и в «бобике», который вёз меня в участок. — Станислав Юрьевич, парень только вчера из армии пришёл. ВДВ-шник, что делать-то? Всё, понял. Принял, — слышу я чей-то отдалённый голос, а у самого звон в ушах и сухо во рту. В носу стойко держится запах крови, перегара и вонь изолятора временного содержания. Я был в нём много раз, но мне всегда удавалось выйти сухим из воды и вернуться домой. Интересно, прокатит ли в этот раз? И вообще, где Хасан и что с ним? Где там Михей, когда он так был нужен, и что произошло с теми тремя? Все живы? Надеюсь… Голова идёт кругом, и я облизываю губы, брезгливо сплёвывая чужую кровь прямо на пол помещения: — Начальник, дай попить! — выкрикиваю я, упираясь больной головой в холодную стенку. — Пожалуйста! — дополняю спустя пару секунд, слыша шаги у своей «клетки». Мужичок в форме протягивает мне бутылку нольпятки с газировкой. Я благодарно киваю и опустошаю её всю, облегчённо выдыхая после этого, возвращая пустую тару обратно и гремя наручниками о решётку. — Спасибо. За что меня? — спрашиваю, вновь откидывая голову назад, потому что не в силах удерживать её сейчас. — Кулаками махать меньше будешь, — слышится небрежный и наглый голос, — слава Богу, что все живы. До утра посидишь тут, подумаешь… А потом домой поедешь и молиться будешь, чтобы никто из них заяву на тебя не настрочил. — Ага, — усмехаюсь я, — побегу сверкая пятками в церковь и челом бить перед иконами стану, — съязвил, ибо не ощущал чувство вины и страха. Мужик ухмыльнулся, облокачиваясь на горизонтальный прут решётки: — Хороший ты пацан, но про таких, как ты, говорят: «Сила есть, ума не надо». А если бы кто-нибудь помер в драке? Десять лет как минимум. Из-за чего ты напал на них-то? — А будут думать впредь, как толпой на одного налетать, — огрызнулся я и прикрыл глаза, устало опуская плечи. Слушая, как мужик вслух ухмыляется и топает обратно к себе на КПП. Меня даже не волновало, что будет со мной или теми тремя; меня больше интересовал вопрос: как там мой Хасан? Мой бедный мальчик, который получил вообще ни за что. Именно мой — и ничей больше, и плевать я хотел, если это всё придумано лишь моей больной фантазией. — Да дайте с ним поговорить! — я слышу возню на контрольно-пропускном пункте и голос Михея, а затем и грозное верещание Хасана! Я поднимаю голову, распахиваю глаза и вслушиваюсь. — Туда нельзя! Не пустим мы вас, — противится дежурный. — Да мы на пару слов, он наш друг. Его ж ранили, ну, пропустите, пожалуйста! — Нет, запрещено! Я нервно бегаю взглядом по тёмному помещению, и вдруг все голоса затихают, а затем я слышу цоканье Михея и шуршание. — Спрячь, камеры же, идиот! Вновь наступившее затишье меня настораживает, но вскоре я слышу, как ко мне бегут после слов: «Проходите, пять минут вам». Хасан припадает первым к решётке: со счастливой улыбкой на разбитой губе. Видок у него было тот ещё, но даже заплывший глаз, опухшее лицо и кровь на нём не делает его некрасивым, а даже наоборот. Я встаю с твёрдой шконки и подхожу, разглядывая его лицо. — Братан, ну ты зверь, — ржёт Михей и тянет руку, чтобы пожать мою, — мне видео показали, как ты их там. Красава. — Хах, а видео, где меня менты дубинками лупасят и скручивают, тебе не показали? — смеюсь я, но тут же шикаю из-за боли в рёбрах слева и боли от пореза справа. Иранец молчит, только буравит меня взглядом и уже серьёзно всматривается в моё лицо. — Я их засажу, — уверенно сообщает юноша, — я их… сучар… — Ну-ну, тише, не кипятись, — вот каков он: грозный иранец, борец за справедливость. Юноша поворачивается к моему другу и просит: — Миш, можно я поговорю с ним наедине? Михей согласно машет головой, жмёт мне руку и, уходя спиной вперёд, показывает «класс» большими пальцами. Иранец убеждается, что мы и правда одни, и вновь прижимается лицом к решётке, держась за неё своими ровными и красивыми пальцами. — Спасибо. Ты уже второй раз спасаешь мне жизнь, — он не может скрыть улыбку. Смотрит с искренней благодарностью. А я не могу иначе. Я так не хочу, чтобы этому юнцу кто-то делал больно. Я так жажду прикоснуться сейчас к нему, расцеловать каждую ранку на лице и каждый палец на руках, сжать в объятиях и знать, что он всецело мой. Только мой. Но вместо чего-то романтичного я протягиваю руки и одной ладонью несильно, но всё же звонко хлопаю по голове. — Ай! Да за что? — возмущается Хасан и удивлённо взмахивает густыми и длинными ресницами. — За то, что полез танцевать. Умалишённый, что ли, вытворять такое у всех на виду? — Да я же просто, там все танцевали… — Но не зажимаясь, — нервничаю я, однако не срываюсь на громкий голос, — повторится подобное, я тебе ноги и руки переломаю. А теперь вали домой, иначе опять проблемы будут… А я ведь днём всё же нашёл ту песню, которая так мне понравилась. Называлась она «Take me to church», а исполнителем был не кто иной, как Hozier.

***